- А за рыбой мы теперь не на лодке - на самолете отправляемся. Летаем бригадами на Судачье озеро. Разве это дело? Стоял наш аул на берегу, а теперь до берега час ходьбы. Бросают люди Арал.
- И вы тоже?
- И мы тоже, - за обоих ответил Салмен.
- К нам, значит, хотите?
- К вам, Ержан-ага, в "Жаналык".
Сержанов откинулся на спинку пятнистого кресла и, будто размышляя и взвешивая, уставился в потолок, такой же задымленный и пятнистый, как кресло.
- В "Жаналык", говорите… А что делать умеете, соседи-близнецы?
- Рыбу ловить, - не задумываясь объявил Калмен.
- Вот видите, рыбу ловить. А где в "Жаналыке" рыба? Нет в "Жаналыке" рыбы. Есть хлопок, есть рис… Можете растить хлопок? Нет. Рис? Тем более…
Опустив головы, "близнецы" слушали Сержанова. Верно, они не умели растить хлопок и рис.
- Вас ведь даже на прополку и уборку не бросали.
- Не бросали, - подтвердил Калмен не без гордости. - У вас "белое золото", у нас "живое серебро" - тоже драгоценность. У вас страда, у нас путина, тоже каждый человек на счету.
- Вот именно. Так куда же мне вас?
- Но все говорят, что в сельском хозяйстве люди нужны.
- Неверно говорят, - отрезал Сержанов. - Не нужны мне люди. Руки нужны.
- Руки без ног сами не придут, - улыбнулся Салмен.
- А ногам без тела на чем держаться? - подхватил Калмен.
- А тело без головы, сами знаете…
- А голова, да если знает кому принадлежит, - это уже человек.
- Не так ли, Ержан-ага?
- Ох, балагуры! - улыбнулся Сержанов, но тут же посерьезнел. - Человек требует: дай жилье, товар в магазин завези, детсад построй, место в школе для ребят дай, дай побольше заработок, бюллетень дай, пенсию помоги оформить. Этих просьб мне хватает во как, - он провел ладонью над теменем. - Мне рук в хозяйстве не хватает, да сноровистых рук, чтоб один за двоих успевал, а вы пока вдвоем на хлопке за одного не потянете. Последуйте примеру старого Нуржана! - нравоучительно заключил Сержанов. - У покидающих море один путь…
- А какой путь старого Нуржана? - поинтересовался Салмен.
- Тот, что ведет в город.
- Дальняя это дорога, - вздохнул Калмен.
- Зато верная. Там и дело найдете, и кров получите. Да торопитесь! - встал из-за стола Сержанов. - Утром машины идут в райцентр, какая-нибудь вас захватит…
"Канительное это дело, однако, собирать народ, - устало зевнул Сержанов. - Неизвестно, когда обопрешься на него, да и обопрешься ли!"
Ушли рыбаки, место их заняли двое жаналыкцев. Один собирался женить сына, и ему были нужны кое-какие дефицитные товары для молодых. Без содействия директора в магазине их не получишь. Второй торопился на похороны старика свата и просил машину.
Вроде бы не дело Сержанова распределять магазинный товар. Ну да это как судить. Дефицит на то и дефицит, что хотят его все, но не каждый получает. Кому же получать? Тому, кто первый в очередь прибежал? Так что же выходит: один будет пахать, а другой по очередям бегать и в выигрыше окажется? Ну уж нет. Сержанов ввел порядок: редкий товар продавать тем, у кого заслуги перед совхозом. Но тут другой вопрос: всегда ли он знал, где какая заслуга, где перед совхозом, а где перед директором? Не путал ли? Может, и путал, кто ж без греха, но порядка придерживался строго, потому и стал Завмаг практически вторым в ауле человеком после Сержанова.
Все решил за несколько минут. Снял трубку, позвонил на склад магазина. Подумал еще чуток и расщедрился - набрал номер райпо. Там все свои. Ничего не стоит добыть отцу жениха приличный костюм и пару импортных туфель. Ну, а с беднягой, потерявшим свата, еще проще. Дал команду в гараж, и через час машина будет у конторы, а с шофером пусть сам договаривается.
- Появится какая надобность, - провожая просителей, сказал душевно Сержанов, - вы уж не обижайте руководство молчанием. Прямиком ко мне. Сделаю все, что могу.
Себя не узнавал в то утро Сержанов. Ну, а жаналыкцы его и подавно не узнавали.
Вернулся в кабинет, противный, похожий на сарай, влез в потертое кресло. С его ростом и его весом так просто не сядешь, втискиваться приходится между подлокотниками. Лучше бы устроиться на просторном диване, так дивана в этом сарае нет.
Тесно, неуютно показалось Сержанову в кресле. Он поднялся и стал ходить по кабинету. В такой час не по кабинету бы надо ходить, вымерять его шагами, а по аулу, по фермам, по мастерским. Время-то к девяти, рабочий день давно начался. Да нельзя. Сунешься на ферму, Даулетов скажет: "Э-э, забегает вперед заместитель. Место свое забыл? Оно за лошадью хозяина!"
Горечь снова подступила к сердцу. Заныло оно. "Выдержу ли? - спросил себя Сержанов. - Смогу ли быть стремянным Даулетова? Ой, вряд ли!"
Робко постучали в дверь. Так робко, словно человек ногтями скребется. Ногтем стучал только Завмаг, ногти-то у него длинные, острые.
Отвечать не надо было. Завмаг не для того стучал, чтобы испросить разрешения войти, а для того, чтобы предупредить Сержанова о своем появлении. И если кто-то находится в кабинете, то пусть Сержанов начнет говорить громко, и не зайдет он, если нет никого - пронырнет.
Сержанов распахнул дверь и впустил Завмага.
- Ну что? - спросил он.
- А ничего, - улыбаясь и щуря лукаво глаза, ответил Завмаг. - Я хотел сказать - всё!
- Ой, шакал.
- А нет. Шакал ходит за волком, я хожу за барсом. Ухватываете разницу?
- Ухватываю, - засмеялся Сержанов. Польстило ему сравнение. Вовремя подкинул бестия приятное слово. Вовремя!
И все же злился Сержанов на Завмага и злился тем сильнее, что чувствовал: должен быть благодарен ему за поддержку, за хитроумный совет избрать его, Сержанова, замом, но благодаря тому же Завмагу попал Сержанов в это тягостное, двусмысленное положение.
- Не сердитесь на меня за вчерашнее, - пройдоха Завмаг умел иногда угадывать мысли. - Другого выбора не было. И не переживайте. Новый директор один год продержится на том, что будет ругать вас. Второй на том, что будет обещать свое. А на третий год - слетит. И вы перейдете через коридор в соседний кабинет.
- Так-то оно так. Да за три года он все завалит.
- А надо помогать молодому специалисту. - Слово "помогать" он произнес особенно паскудно.
- Что помогать?! - взъярился Сержанов.
- Хозяйство заваливать?!
- Нет. Самому завалиться.
- Не бывает так, братец Завмаг, чтобы конь споткнулся, а воз не колыхнулся.
- Ему надо помочь не только упасть, но и осознать свои ошибки. Если Даулетов мог писать докладные, то не один же он грамотный. В наше время все писать умеют. И если вы писали заявление о своем уходе, то и он такое же заявление написать сумеет. Если помочь молодому специалисту. Вовремя помочь. Чтоб не сделал еще больших ошибок.
3
Он уехал буквально через пять минут после того нелепого разговора с Сержановым. У Даулетова была своя машина - старенький "Москвич", не ахти какого вида, серо-желтый, с большим пятном на крыле - след наезда, но вполне исправный и, главное, привычный и безотказный в любую погоду и на любой дороге.
Сразу за границами совхоза начиналась песчаная степь, что тянулась от центра области до самого Арала. Черная вспотевшая от жары лента асфальта - совершенно прямая, ей незачем крутиться на этой ровной земле; прямые русла каналов и дренажных коллекторов; серо-коричневый песок и блеклое, выцветшее от зноя небо. Утомительный пейзаж, и если бы не столбы, с равной частотой мелькающие перед глазами, то через полчаса создалось бы впечатление, что ты и не едешь вовсе, а стоишь, и весь пейзаж застыл на месте, и только лента шоссе крутится, как лента тренажера.
Но смотреть на степь с высоты водительского кресла - то же, что любоваться картиной, разглядывая ее с торца. Красота степи не для автомобильного пассажира, она для всадника, для верхового. Когда останавливает человек коня и привстает на стременах, чтобы лучше разглядеть и темную зелень карагача, и фиолетовые вспышки тамариска по низинам, и легкую, как дым, крону одинокого джузгуна, что притулился где-то около редкой воды, и слепящий иней солончака, и сочную поливную зелень полей у горизонта - и весь этот необъятный, беспредельный простор, от которого перехватывает дух, - хочется распрямиться, вдохнуть воздуха столько, сколько сможет вместить грудь, и выдохнуть его разом в едином отчаянно-восторженном крике: "У-у-у-уо-оу-а-а-а!!"
Кому кричать? Ведь нет же ни души. Насколько глаз хватает - только просвеченный солнцем воздух да прогретый солнцем песок. Кому кричать?
Коню, что вздрогнет, прижмет уши, сверкнет испуганным глазом и полетит, не ища дороги, теша скоростью и себя и седока.
Себе. Чтоб в ушах зазвенело от силы собственного голоса, чтоб горло надсадить каленым воздухом простора!
Миру, чтобы знал он, что есть ты в этом раздолье!
А был бы бог - так и богу!
Еще лучше видна степь с холма, что находился километрах в двадцати от совхоза и назывался Пески старой Айлар… Оказываясь поблизости, Даулетов каждый раз непременно подходил к нему, но "разов" этих в последние годы выпадало непростительно мало. Вот и утром, проезжая с Нажимовым, он не стал останавливаться у холма. Не хотел объяснять, для чего это делает, да и не объяснишь все постороннему человеку. Но, будь Нажимов и не посторонним, все равно не объяснил бы, ведь есть вещи, которые и близким не надо рассказывать, должно быть у человека что-то свое, личное, что только с ним связано на этом свете, с ним и уйдет из мира.