Дубенский не сразу ему ответил.
- Не в том вопрос… - начал он еще нервнее. - Без капитала нельзя. Но на кого работать?.. Вот что-с!.. У Арсения Кирилыча были совсем другие идеи… Он хотел делать рабочих участниками… вы понимаете? стр.109
- Понимаю!.. Это в виде процента, что ли?
- Именно.
- Против этого я не буду говорить… но опять не сразу же… Надо спервоначалу поставить дело на прочный фундамент…
- А вышло по-другому, - голос Дубенского упал, - совсем по-другому. Понадобились… я вам сказал… приемы… делечества… понимаете? И в этих случаях можно очутиться в сообщниках, не желая этого…
"Вот оно что! - подумал Теркин. - Видно, и тебя впутал хозяин-то!"
- О чем же, собственно, в газетах гвалт подняли? - спросил он строже и даже нахмурился.
- Мне, право… весьма неприятно излагать вам это… Конечно, тут есть какая-нибудь интрига…
- Подвох!.. Со стороны меньшинства? Или действительно проруха какая?
- Есть… к сожалению… и кое-что похожее на правду.
- Да неужто Арсению Кирилычу серьезные гадости предстоят? Преследование?
"Неладно, неладно", - прибавил Теркин про себя, и ему стало вдруг ясно, что он уедет отсюда с пустыми руками.
- Арсения Кирилыча вызывают безотлагательно. Надо сейчас же принять меры.
- Он - ума палата… В разных передрягах бывал… Да к тому же, как я его разумею, ничего бесчестного, неблаговидного он на душу свою не возьмет… Не такой человек.
"А почем ты знаешь?" - поправил он самого себя.
И ему захотелось, забывая про неудачу своей поездки к
Усатину, поглядеть на то, как Усатин поведет себя и во что именно завязил он одну ногу… а может, и обе.
- Очень, очень… все это прискорбно!
Возглас Дубенского отзывался большой горечью.
Теркин сбоку оглядел его и подумал:
"Какой ты техник, директор?.. Тебе бы лучше книжки сочинять или общежития на евангельский манер устраивать".
- Да ведь вы - служащий… ваше дело сторона. Коли вы перед акционерами прямо не ответственны? - спросил Теркин, нагнувшись к Дубенскому.
- В настоящую минуту… весьма трудно ответить вам… вы понимаете… весьма трудно. стр.110
XXVIII
Загудевший вдали колокольчик прервал Дубенского.
- Это Арсений Кирилыч? - спросил Теркин.
- Он, он!
Оба встали и вернулись к наружному крыльцу с навесом и двумя лавками.
Там уже дожидалось несколько человек мелких служащих, все в летних картузах и таких же больших сапогах, как и Дубенский.
- Арсений Кирилыч едут, - доложил один из них технику и снял картуз.
Тот поблагодарил его наклонением головы.
- Он наверно в конторе побудет, - сказал Дубенский
Теркину, пропуская его вперед.
Справа из сеней была просторная комната в четыре окна, отделанная как конторы в хороших сельских экономиях: серенькие обои, несколько карт и расписаний по стенам, шкапы с картонами, письменный стол, накрытый клеенкой, гнутая венская мебель.
Но и в ней стояла духота, хотя все окна были настежь.
- Здесь посидим или пойдем на крылечко? - спросил
Теркин, не выносивший духоты.
Можно было еще кое-что повыведать у Дубенского. Но он не любил никаких подходов. Пожалуй, есть и какая-нибудь нешуточная загвоздка… Быть может, и ничего серьезного для кредита усатинской фирмы нет, а этот нервный интеллигент волнуется из-за личной своей щепетильности, разрешает вопрос слишком тревожной совести.
Но… газеты? Обличительный набат?.. Положим, у нас клевета и диффамация самый ходкий товар, и на всякое чиханье не наздравствуешься… Однако не стали бы из-за одних газетных уток слать три депеши сряду.
Дубенский так был поглощен предстоящим объяснением с Усатиным, что не слыхал вопроса Теркина и заходил взад и вперед по конторе.
Вопроса своего Теркин не повторил и присел к окну, ближайшему от крыльца.
Через две-три минуты показалась коляска вроде тарантаса на рессорах, слева из-за длинного амбара, стоявшего поодаль, по дороге из уездного города. стр.111
Сажен за тридцать острые глаза Теркина схватили фигуру Усатина. Он ехал один, с откинутым верхом и фартуком, в облаке темноватой степной пыли. Лошади, все в мыле, темно-бурой масти, отлично съезженные, широко раскинулись своим фронтом.
Коренник под темно-красной дугой с двумя колокольчиками иноходью раскачивался на крупных рысях; пристяжные, посветлее "рубашкой", скакали головами врозь, с длинными гривами, все в бляхах и ремнях, с концами, волочившимися по земле. Молодой кучер был в бархатной безрукавке и низкой ямской шапке с пером.
"Ожирел, Бог с ним, Арсений Кирилыч, - подумал Теркин, продолжая оглядывать его. - Трехпудовый купчина… Барское обличье совсем потерял".
И в самом деле, Усатин даже в последние три месяца, - они виделись весной, - сделался еще тучнее. Тело его занимало все сиденье просторного фаэтона, грузное и большое, в чесучовой паре; голова ушла в плечи, круглая и широкая; двойной подбородок свесился на рубашку; борода точно повылезла, такая же русая, как и прежде, без заметной на расстоянии седины; только острые темно-серые глазки прорезали жир щек и точечками искрились из-под крутых бровных орбит, совсем почти без бровей. Рот сохранял свою свежесть и сочность, с маленькими зубами. На все лицо ложилась тень от соломенной шляпы с вуалем на английский манер.
"Важно катит! - подумал Теркин, засмотревшись охотницки на тройку, и почувствовал приятное, чисто русское ощущение лихости и молодечества. - Важно!.. Кабы на таких же полных рысях и во всем прочем!"
И ему захотелось верить, что такой человек, как Арсений Кирилыч, не свихнется; что все эти газетные слухи просто "враки", и только такой "головастик", как Дубенский, может мучиться из-за подобных пустяков.
За несколько шагов до крыльца храп лошадей заслышался явственно, и пыль, вздымаясь высокими клубами, совсем закрыла фигуру Усатина, когда он подъезжал к конторе.
Оба они, и Теркин, и Дубенский, вышли на крыльцо.
Усатин грузно вылезал, опираясь на руку одного из служащих. Первого увидал он Теркина. стр.112
- А!.. Василий Иваныч!.. Вы как?…
Оклик, сделанный молодым, немного шепелявым голосом, показал Теркину, что Усатин забыл про их разговор в Москве и про то письмо, которое он писал ему на днях, извещая о своем приезде… Быть может, не получил его…
Они поздоровались.
- Мы вот с господином Дубенским рассудили перехватить вас, Арсений Кирилыч, по дороге в усадьбу. Пожалуй, отсюда прямо на чугунку укатите…
Вас ждут депеши. С моим личным делом я повременю… А письма моего вы разве не получили?
- Какого письма?
- Из Ярославля я вам писал на той неделе?..
- Нет… Вы куда же адресовали?
- Да сюда, в усадьбу.
- Я больше недели мыкаюсь…
И, видя, что Дубенский с нервным лицом переминается с ноги на ногу, Усатин быстро повернулся в его сторону и не договорил.
- Петр Иваныч?.. У вас, стало, что-нибудь экстренное?
- Три депеши, Арсений Кирилыч. Одна была на мое имя. Вот они.
Дубенский вынул из кармана три телеграммы и с дрожью в пальцах подал их.
- Из Москвы? - спросил Усатин.
Теркину показалось, что голос его дрогнул.
И, не раскрывая телеграмм, он обратился, все еще у крыльца, к служащим:
- Вам тоже к спеху?
- Как же, Арсений Кирилыч… - отвечал за всех стоявший впереди худой высокий малый, с длинной желтой бородой. - Насчет теперь…
Белой пухлой рукой Усатин сделал движение.
- Хорошо!.. Господа, я сейчас к вам… Только отпущу их… Пожалуйте в комнаты.
Теркин и Дубенский вернулись в контору, где Дубенский опять начал ходить взад и вперед.
- Послушайте… Петр Иваныч, - окликнул его Теркин, стоя у двери.
- Что вам? - рассеянно отозвался Дубенский.
- Коли вам надо сейчас же объясниться с Арсением
Кирилычем, я могу и в садик пойти. стр.113
- Нет… Зачем же… Вероятно, он сейчас поедет в усадьбу…
- Да ведь я вижу, Петр Иваныч… вы сам не свой… Право, я лучше в садик выйду.
Теркин взялся за ручку двери, и только что он отворил ее - столкнулся на пороге с Усатиным.
- А вы куда? - звонко спросил тот, входя в контору и сняв шляпу.
Череп его совсем полысел, и только кругом в уровень ушей шла полоса русых, плотно остриженных волос с легкой проседью.
Депеш он еще не читал и держал их в другой руке.
- До вас у Петра Иваныча неотложное дело… Я на воздухе побуду.
- Да разве так приспичило, Дубенский?
- Вы депеши еще не прочли? - спросил техник с ударением.
- Сейчас, сейчас…
Теркину захотелось остаться посмотреть, изменится ли
Усатин в лице, когда прочтет депешу.
Первую, уже распечатанную, пришедшую на имя Дубенского, Усатин раскрыл и пробежал.
- А! вот что! - глухо вырвалось у него. - Предполагаю, какого содержания остальные две… Господа… Едем. Я вскрою эти депеши у себя в кабинете.
- Быть может, - начал Дубенский, - вам отсюда придется ехать на станцию.
- Нет, друг мой… я и без того измучился. Если нужно, я поеду завтра… да и то… Я знаю тех… московских.
Сейчас голову потеряют.
Глаза его перебегали от Дубенского к Теркину… Лысина была влажная. Нос, несколько вздернутый и тонкий - на таком широком и пухлом лице, - сохранял свое прежнее характерное выражение.
- Едемте, господа… И первым делом выкупаемся.
Еще раз пробежал он депешу и наморщил лоб.
Но двух остальных он так и не вскрыл.
"Малодушие закралось, - подумал Теркин, - чует что-нибудь очень невкусное…"