Заметив, что встречные остановились, пропуская кочевку, эти две девушки затянули поминальный плач. Остальные пять, следовавшие за ними, выровняли ряд и присоединились к их пению. По старому обычаю, девушки траурной кочевки, проезжая мимо аулов и незнакомых путников, должны заводить плач.
Но какое было дело Оспану до каких-то старых обычаев? На его памяти дома никто не умирал, и было бы бесполезно объяснять ему все значение такого шествия - он все равно ничего не понял бы. Все, что он сейчас увидал, ему казалось просто нелепым, и он невольно расхохотался. Но теперь, боясь Абая, он не смел поднять головы. Плечи его тряслись от беззвучного смеха.
Абай взглянул на девушек - и, сам того не замечая, поднял левую руку, продетую в петлю плети, и так и замер на месте, точно готовый крикнуть: "Остановись хоть на миг!" Но ни один звук не сорвался с его губ. Задыхающийся, бледный, он бессильно уронил руку на гриву коня.
Средняя из пяти девушек, проезжавших мимо него, была Тогжан. Она сидела на белом иноходце с шелковистой гривой. Абай видел ее впервые после встречи весной.
Легкий чапан из черного атласа мягко колыхался при каждом ее движении. Голову покрывала новая камчатная шапка, вокруг шеи причудливыми складками переливалась тонкая шаль. В ушах лениво покачивались большие золотые серьги. На коне среди этих девушек она казалась утренней звездой, сверкавшей на тусклом небосклоне. Окруженная сверстницами, она ехала медленно. Сияющий открытый лоб, мягкая линия белоснежной шеи, волосы, черными волнами падающие на спину, - все сливалось в один чудесный облик. Руки ее лежали на желтом шелковом поясе, повязанном поверх черного чапана. Глядя прямо перед собой, она громко пела скорбную песню смерти, и лицо ее было полно такой чистой, такой трогательной красоты.
Абай смотрел на нее немигающим взглядом. Казалось, само дыхание остановилось в его груди. Печальная песня проникала в его сердце. Он слышал только высокий, где-то в небе звенящий голос. Она ли это пела или другая девушка?.. Но разве такой голос мог принадлежать кому-нибудь, кроме нее?.. Все на миг исчезло перед его глазами. Казалось, сумрачное небо, висевшее над ним все это время, вдруг разорвав тучи, открыло за ними сверкающую луну, поражающую спокойной красотой. И этот миг чуть не свел с ума Абая. Он склонил голову перед этим сиянием, не виданным никогда я познанным впервые.
Но это был только миг. Тотчас же новое, острое до боли чувство, рожденное представшим перед ним зрелищем, вихрем закружило его напряженную мысль.
Плач Тогжан, плач дочерей Божея, траурное шествие, темные одежды, осиротевший подстриженный конь - ведь это печаль всего рода… И эти люди не позвали Кунанбая на похороны, не простили его, не позволили ему принять участие в их горе, разделить общую скорбь. Шествие, в котором сверкала бесценная жемчужина - его Тогжан, холодно прошло мимо него, Абая, точно говоря: "Отойди и ты вместе с твоим жестоким отцом… Тебе не дозволено нас видеть!.."
Ему казалось, что в скорбной песне его любимой, в плаче народа о близком по крови Божее, унесенном смертью, - во всем звучал укор и ему, Абаю. "Разве я виноват?" - пытался он оправдаться, но новая волна печали сдавила его грудь. И он молчал под тяжестью этой мысли и ничего не видел и не слышал вокруг, кроме заунывного напева смерти…
Кто-то неожиданно толкнул его сзади. Чей-то голос сказал короткое: "Едем!" Абай быстро обернулся. Его точно разбудили. Это был Такежан. Заметив волнение Абая, он поморщился и зло усмехнулся.
- Что это ты раскис? - насмешливо спросил старший брат.
Абай вздрогнул, нахмурился и провел рукою по лицу. Он вовсе не собирался плакать и сам не подозревал, что крупные слезы давно катились по его щекам.
Траурный караван уже успел пройти. Между ним и остальной кочевкой, следовавшей несколько позади, образовался широкий промежуток. Дети тронули коней вслед за Такежаном. Оспан сорвал с одного из мальчиков малахай, надел его задом наперед и с хохотом ударил своего коня.
Но, увлеченный своею шалостью, он совсем забыл, что под ним упрямый стригун, и ударил его, даже не прижав ног к его бокам. Дикий конь опять начал кидаться. Не успел Оспан подобрать поводья, как тот неожиданным прыжком сбросил его. Однако мальчик не растерялся, - отлетев в сторону, он не выпустил поводьев и, быстро поднявшись, резко дернул их. Раскрасневшийся и хохочущий, он как ни в чем не бывало снова вскочил на стригуна и, не давая ему опомниться, стал осыпать его ударами плети. Стригун помчался вперед, сопровождаемый детьми.
Такежан и Абай ехали не торопясь и отстали. Такежан не переставал разыгрывать взрослого.
- Ты что - парень или баба? С чего это ты разревелся?
Абай рассердился:
- А вот ты вырос, а ума, видно, не нажил! Разве он нам чужой? Ты сам должен бы оплакивать его!
- Нам плакать?.. Они даже не позвали нас на похороны!
- Тебя не пригласили живые, при чем тут мертвый?
- При всем! Он сам был в ссоре с нашим отцом.
- А кто виноват в этой ссоре? Ты, видно, во всем разобрался, все понял - скажи: кто прав, кто виноват?
- Понял или не понял, я на стороне своего отца! Кто друг отцу - друг и мне. Кто ему враг - тот враг и мне.
- Неужели ты думаешь, что волчонок от великого ума бежит за волком?
- Не болтай вздора! Для тебя, понятно, нет никого умней бабушки, хоть она и выжила из ума от старости!
- А ты стоишь за отца. Много ты от него ума набрался?
- Что? Так, по-твоему, я дурак? - Такежан выругался.
- Вот-вот! Ты, видно, только для того и вырос, чтобы сквернословить! Хорош взрослый - только и слышно, как ты ругаешь пастухов, доярок, батраков!
- Ишь какой храбрый!.. Вот подожди, я все расскажу отцу.
- Говори сколько хочешь! Я тоже расскажу бабушке, как ты назвал ее выжившей из ума.
Такежан замолчал. Серьезных схваток он не выдерживал - недоставало решительности. Отец был далеко - ему не пожалуешься. И кто знает, чью сторону он примет. Бабушка сердится редко, но уж когда рассердится, то бывает очень крута. Как-то весной Такежан обругал женщину из своего аула - и нажил себе большую неприятность. Когда та, получив незаслуженное оскорбление, со слезами пришла к Зере и Улжан, бабушка вскипела от негодования, - она вызвала Такежана к себе и крепко отколотила его. Это произошло, когда Такежан, как настоящий взрослый жигит, собирался ехать к своей невесте.
Сейчас, споря с Абаем, он вспомнил это и старался прекратить ссору.
- Да брось ты, право! - сказал он и, снова выругавшись, хлестнул коня и поскакал вперед.
Абай был рад, что избавился от него, и, продолжая ехать шагом, снова задумался.
"Не от великого ума волчонок бежит за волком". Слова вырвались у него в споре, и лишь теперь он сам понял их смысл. Всякий сумеет следовать по проторенной дорожке, проложенной отцами! Если ты в силах, ищи своих путей…
Погруженный в размышления, Абай не заметил, как доехал до Баканаса.
Как только Зере и Улжан узнали от Абая, что аул Божея прибыл на свое жайляу, они спешно отправили нарочного к Кунанбаю. "Траурный аул совсем рядом с нами. Если мы сейчас не съездим туда, - как будем потом смотреть в глаза людям? Пусть быстрее решает, что нам делать", - передавали они.
Кунанбай решился. В ту же ночь он с Кунке, десятью старейшинами и жигитами приехал в Баканас. Все двадцать аулов, расположившиеся там, запасали кумыс, отбирали и кололи скот, предназначенный для поминок.
К полудню двинулась в путь толпа верховых - около пятидесяти мужчин, до сорока женщин и небольшая кучка подростков - Абай, Такежан, Оспан и другие. Только Зере и Улжан сели в повозку. С ними ехала еще одна пожилая женщина, которую все называли Сары-апа. По распоряжению Кунанбая, повозка эта отправилась в путь раньше верховых.
Кунанбая сопровождали братья - Майбасар и Жакип, ближайшие родные, а также старейшины других родов, державших его сторону, - Жуантаяка, Карабатыра, Топая и Торгая. Кунке, Айгыз, младшая мать Тоншолпан и другие ехали, немного отстав. Свита Кунанбая двигалась отдельными отрядами позади ага-султана.
Приблизившись к траурному аулу, вся толпа с криком и воем, далеко разносившимися по равнине, понеслась по склону вперед.
Старый обычай требовал, чтобы приезжающие для поминок летели к аулу умершего вскачь, с печальным кличем: "Ой, родной мой!" Начинать должны были старшие. Задние ряды ждали знака от передового отряда. И когда Кунанбай со своей свитой поскакал вперед с криком и плачем, все ехавшие позади тоже ринулись за ними, присоединив свой плач.
Абай был в среднем отряде. Рядом с ним скакали его старший брат от Кунке - Кудайберды, посыльный Жумагул, старый Жумабай, за ними - Такежан, Оспан и другие.
- Ой-бай, родной мой!.. Брат мой!.. Утес мой недосягаемый!.. Опора моя! - кричали люди, мчавшиеся рядом с Абаем.
Жумагул и Такежан раскачивались в седлах - вот-вот упадут! Посмотреть на них, - они совсем изнемогали от горя, но их показная печаль не обманывала Абая.
Сам он скакал тоже с горестным кличем, но не старался преувеличенно выказать свое горе. Крик его искренне вырывался из его груди. Рядом с ним мчался Кудайберды, тоже не лицемеривший в поминальном кличе. Абаю всегда был по душе этот брат, хотя им и не приходилось часто встречаться. Абай решил все время поминок держаться вместе с ним.
Повозка Зере уже доехала до Большой юрты Божея, купол которой возвышался в самом центре аулов, окруживших его кольцом. Белая траурная юрта стояла отдельно; около нее развевалось бело-черное полотнище, прикрепленное к шесту.