Роландсен встречал её вот уже два дня кряду. Он не мог придумать другого способа, как ходить к ним в дом, и для того каждый день относил её отцу по книге. Он навязывал кистеру эти книги чуть ли не силой, потому что старичок совсем их не желал и ничего в них не смыслил, так что Роландсену приходилось очень усердствовать из-за этих книг.
- Ведь это самая нужная книга во всём мире, - говорил он. - Я хочу способствовать их распространению и известности; вот, пожалуйста.
Он спросил кистера, не может ли он постричь ему волосы. Но кистер никогда в жизни этим не занимался, а вот Ольга, напротив, она стрижёт всех у них в доме. Тогда Роландсен начал торжественно умолять Ольгу остричь ему волосы.
Она покраснела и спряталась.
- Я не могу, - сказала она.
Но Роландсен отыскал её и был так красноречив, что она должна была согласиться,
- А как вы хотите остричься? - спросила она.
- Так, как вам угодно. Как же ещё могу я хотеть?
Он обратился к кистеру и набросился на него с такими сумбурно запутанными разговорами, что старичок не в состоянии был долго переносить этой беседы и скрылся в кухню.
Роландсен, оставшись вдвоём с Ольгой, заговорил высокопарным и возвышенным слогом. Он сказал Ольге:
- Когда вечером, зимой, вы приходите из темноты в комнату, то свет собирается со всех сторон на ваше лицо.
Ольга не поняла смысла его слов, но сказала:
- Да.
- Да, - продолжал Роландсен. - То же происходит и со мной, когда я прихожу к вам.
- Не довольно ли мне подстригать? - спросила Ольга.
- Нет, нет, подрезайте ещё. Пусть будет так, как вам хочется. А вы ещё думали, что могли просто уйти и спрятаться. Но разве это бы помогло? Разве молчание может потушить искру?
Он был положительно совсем сумасшедшим.
- Если бы вы немножко меньше двигали головой мне было бы удобнее, - сказала она.
- Следовательно, мне нельзя на вас смотреть? Скажите, Ольга, помолвлены ли вы?
Ольга была неподготовлена к подобному вопросу. Её ещё многое могло смутить, потому что она была не особенно пожилой и опытной особой.
- Я? Нет, - сказала она только. - Теперь мне, кажется, приблизительно готово. Надо только немножко подровнять.
Она начала подозревать, что он пьян, и старалась отвлечь его. Но Роландсен был трезв, а не пьян. Он за последнее время очень усиленно работал: рыбакам приходилось посылать много телеграмм.
Нет, пожалуйста, не прекращайте вашей стрижки, - просил он. - Обстригите меня всего ещё раз, даже два раза. Пожалуйста.
Ольга засмеялась.
- Да нет же, это ни к чему
- О, ваши глаза, точно звёзды-близнецы, - сказал он. - А ваша улыбка греет меня так восхитительно.
Она сняла с него покрывало, вычистила его и начала собирать упавшие на пол волосы. Он тоже бросился на пол и помогал ей; их руки встретились. Она была совсем молоденькой девушкой. Его обдавало её дыхание, и по нём пробегала горячая струя. Он схватил её руку. Он заметил, что её кофточка была застёгнута на груди самой обыкновенной булавкой, и это имело очень бедный вид.
- Ах, зачем вы это делаете? - произнесла она нетвёрдо.
- Просто так. Нет, я хотел вас поблагодарить за стрижку. Если бы я не был помолвлен твёрдо и непоколебимо, я бы непременно влюбился в вас.
Она поднялась, держа в руках собранные волосы, а он всё ещё лежал на полу.
- Вы испортите вашу одежду, - сказала она и вышла.
Роландсен уже поднялся, когда кистер вошёл в комнату. Он показал ему свою остриженную голову и надвинул шапку на самые уши, чтобы он увидал, насколько она стала ему велика. Вдруг он взглянул на часы и сказал, что ему пора идти в контору.
Роландсен пошёл в мелочную лавку. Он велел показать себе булавки и брошки, притом самые дорогие. Он выбрал поддельную камею и просил немного повременить с уплатой. Но в лавке на это не согласились, он и без того уже сильно задолжал. Тогда он выбрал дешёвенькую стеклянную булавку, похожую на агатовую, и заплатил за неё мелкой монетой. И, забрав своё сокровище, Роландсен ушёл.
Это было вчера вечером...
Теперь Роландсен сидит в своей комнате и не может работать. Он надевает шляпу и идёт взглянуть, кто качает ветку в лесу? И попадает прямо в львиную пасть: оказывается, что это йомфру ван Лоос, которая этим хотела вызвать его. Если бы он вовремя обуздал своё любопытство!
- Здравствуй, - говорит она. - Что это ты сотворил с волосами?
- Я постоянно стригусь весной, - отвечал он,
- В прошлом году я стригла тебя. Нынешний год я, очевидно, не достаточно для этого хороша.
- Я не хочу с тобой ссориться, - сказал он.
- Нет?
- Нет. А ты не должна стоять здесь и перебудораживать весь лес, так что тебя видит весь свет.
- А тебе совершенно не зачем торчать здесь и заниматься шутками, - сказала она.
- Ты, напротив, должна махать мне с дороги оливковой ветвью мира, - продолжал Роландсен.
- Что ты сам остригся?
- Меня остригла Ольга.
Его остригла та, которая со временем сделается женой Фридриха Макка. Да, и он этого вовсе не намеревался скрывать, наоборот, он были готов трезвонить об этом повсюду.
- Ольга, говоришь ты?
- А что же? Ведь не отцу же её было стричь меня?
- Послушай, ты заходишь слишком далеко, так что в один прекрасный день между нами произойдёт разрыв, - говорит йомфру ван Лоос.
Он постоял немного, размышляя об этом.
- Может быть, это будет самое лучшее, - отвечал он.
Она воскликнула:
- Как? Что ты говоришь?
- Что я говорю? Говорю я то, что ты весной совсем вне себя. Взгляни на меня. Ну, разве я обнаруживаю весной хоть малейшее беспокойство?
- Ты ведь мужчина, - сказала она только. - Но я не хочу заводить с Ольгой эту канитель.
- А что пастор, в самом деле, богат, - спросил он.
Йомфру ван Лоос провела рукою по глазам и опять сделалась деловитой и решительной.
- Богат? Я думаю, что он очень беден.
В Роландсене потухла надежда.
- Ты бы посмотрел его платье, - продолжала она, - да и платье фру. У неё некоторые рубашки... Но он образцовый пастор. Ты его слышал?
- Нет.
- Он самый лучший проповедник, какого мне доводилось слышать, - говорит с бергенским акцентом йомфру ван Лоос.
- И ты уверена, что он не богат?
- Во всяком случае, он был в лавке и получил там кредит.
Весь свет на мгновенье померк в глазах Роландсена, и он собрался уходить.
- Ты уходишь? - спросила она.
- А что тебе собственно от меня нужно?
Так! Новый пастор наполовину было направил её на путь истинный, и она уже прониклась порядочной дозой кротости, но теперь её прежний характер снова одерживал верх.
- Я скажу тебе одно, - проговорила она. - Ты заходишь слишком далеко.
- Хорошо, - сказал Роландсен.
- Ты наносишь мне кровную обиду.
- Ну, и пусть!
- Я не могу больше этого переносить. Я порву с тобой.
Роландсен опять задумался. Он сказал:
- Я когда-то думал, что это будет навсегда. С другой стороны, ведь я тоже не Бог и ничего не могу с этим поделать. Делай, как знаешь.
- Пусть так и будет, - произнесла она запальчиво.
- В первый вечер в лесу ты была не такая равнодушная. Я тебя целовал, а ты мило взвизгивала. Больше я ничего от тебя не слыхал тогда.
- Я вовсе не визжала, - спорила она.
- А я тебя любил больше жизни и думал, что ты будешь моей миленькой собственностью. Да. Так-то!
- Пожалуйста, обо мне не беспокойся, - сказала она с горечью. - Но что будет теперь с тобой?
- Со мной? Не знаю. Я этим больше не интересуюсь.
- Только никогда не воображай, что ты устроишься с Ольгой. Она выйдет за Фридриха Макка.
- Так, - подумал Роландсен. - Об этом знает уж весь свет.
Он пошёл, погружённый в мысли. Йомфру ван Лоос шла за ним следом. Они пришли вниз к дороге, и отправились дальше.
- А тебе идёт быть остриженным, - сказала она. - Но ты острижен очень гадко, совсем неровно!
- На шесть месяцев.
- Я тебе вообще ничего не дам. Ведь между нами всё кончено.
Он кивнул головой, говоря:
- Пусть так.
Но когда они подошли к забору, окружающему пасторскую усадьбу, она сказала:
- К сожалению, у меня для тебя нет трёхсот талеров.
Она подала ему руку.
- Мне нельзя здесь долго стоять. Ну, пока, всего хорошего.
Отойдя на несколько шагов, она спросила:
- Что, у тебя больше ничего нет из белья, что я могла бы пометить для тебя?
- Да, нет, что же ещё? У меня с тех пор больше нет ничего нового.
Она ушла. Роландсен почувствовал облегчение. Он подумал: хоть бы это было в последний раз!
На заборном столбе был наклеен плакат. Роландсен прочёл. Это был плакат купца Макка касательно воровства: "Четыреста талеров за открытие дела. Награда будет дана даже самому вору, если он придёт и признается.
"Четыреста талеров!" - размышлял Роландсен.