Главная составляющая Свободы – это Свободомыслие, способность видеть и осознавать увиденное не под давлением пропаганды, страха и лжи, которая пронизала все наше существование и даже прокралась в нравственные идеалы под псевдонимом "спасительной лжи", так смачно и даже небездарно разрекламированной Максимом Горьким в принадлежащем его перу гениальном образце соития таланта с соцзаказом – в пьесе "На дне". Что говорить несколько – все поколения советских людей выросли и сформировались как личности под крылом этого универсального механизма, который, однако, мог помочь спасти только тело, да и то без малейшей гарантии. А тогда, начиная всерьез писать, Юз чувствовал себя первопроходцем в нелегальной литературе. Он не мог писать, "как ни в чем не бывало". Обостренное чувство нормы, кстати, именно оно, видимо, порождает сатирический жанр в целом, не позволяло ему стать даже непослушным и трудным ребенком советской литературы. Именно оно служит нравственной основой его смеха, его издевательства над действительностью, которая оскорбляет чувство нормы. Он защищает гипотетического нормального человека от насилия в извращенной форме со стороны этой действительности (как это сделала Дуська со своим мужем, бригадиром маскировщиков). Подобно герою "Блошиного танго", Юз безошибочно обонял все компоненты той чудовищной Каши, которая воцарилась в головах и душах советских людей после разрушения всех основ национальной жизни, человеческой морали, после падения, крушения Нормы. Эту кашу, которая ночевала на том месте, где раньше были мировоззрение и нравственные нормы, Юз сумел гениально воссоздать в языке своих героев. Он обессмертил эту кашу (кстати, само понятие каши введено самим автором и многократно используется его героями, есть даже рассуждение о том, что у нас в головах должна быть именно Наша Каша, а не какие-нибудь другие кушанья – например сациви или лобио). Как и его трепетный герой Сергей Иванович, который научился делать сувениры для продажи в электричках, представляющие собой живое насекомое, запаянное в стекло от бутылки и символично смахивающее на Ленина в мавзолее, главный наш труп в хрустальном гробике, который, не стоит об этом забывать, до сих пор там, – так и Юз сумел заключить то подобие жизни, которым нам довелось жить, в прозрачные контуры своих произведений, язык которых и есть наш единственный "вечно живой" и сохраняет если и не аромат, не дай Бог его еще раз нюхнуть, то – дух эпохи.
Язык Юзовых сочинений обладает невероятной емкостью. В одну фразу ему удивительным образом удается заключить всю полноту, трагичность, комичность и мудрость жизни. Откройте на любой странице любой из четырех томов теперь уже легального собрания сочинений – и после заносов словесного поноса, порожденного нынешней свободой слова, блеснет гений не только пророческого, на молекулярном уровне, понимания действительности, но и самоё гениальное отношение к этой действительности. Чувство юмора – единственный путь к независимости, приятный морально и физически, особенно если он оказался бескровным.
Одной из немаловажных художественных особенностей сочинений Алешковского является обильное использование ненормативной лексики, то есть мата, то есть языка, на котором говорит и даже думает наш многострадальный народ. В отличие от скорбного взгляда на мир (типа "как посмотришь с холодным вниманьем вокруг"), который тоже может видеть все, но приводит в тупик, мат, как и юмор, обладает божественной способностью создавать некую зону отчуждения, она же – единственная доступная в таких условиях перспектива. С его помощью удается отвоевать некий личный пятачок почвы, чтобы было куда ногу поставить и "канать" дальше.
Битов замечательно писал уже о непереводимости произведений Алешковского, о непереводимости в широком смысле слова, взяв для этого эпиграф из Жванецкого: "Наша беда – непереводима". Все это абсолютно справедливо. Непереводима вообще вся подлинная литература, непереводима история, непереводима жизнь одного поколения на язык другого поколения. И все же не все так мрачно и безнадежно. Во-первых, настоящие великие литературные произведения многослойны, они выдерживают множество уровней прочтения и восприятия, ну а потом, хотя никто никого не может правильно и полностью понять – друг друга, муж жену, жена мужа, сын отца, отец сына и т. д. и т. п., – тем не менее, невзирая на безусловную уникальность неповторимых индивидуальных особенностей всех и каждого, абсолютно бесценными оказываются как раз те редкие и пронзительные моменты, когда вдруг люди из совершенно разных уголков света, из совершенно разных семей, социальных слоев, культур, укладов, обычаев, реалий и т.д. вдруг, оказывается, думают и чувствуют одинаково, их совершенно несовместимые жизненные опыты приводят в результате к одним и тем же выводам и даже поступкам. И становится очевидным, что Душа – едина, а всем нам, кому она вообще выдана, достался ее фрагмент, возможно, осколок, а родство душ – это когда осколки соседние.
В конце концов, даже сделав ставку на живой и фантастический язык как на главный инструмент своего творчества, Юз все же преследовал и более глубокие цели, преследовал и, надо сказать, достиг. Юз выпестовал свой Дар как неизменное, надежное и чудодейственное средство от зомбирования любого сорта и происхождения, будь то господствующая идеология, догмы узкого круга либералов или интеллектуалов, от любого коллективного или рабского индивидуального способа спасовать перед силами зла.
Наша непереводимая беда – это в первую очередь Несвобода. И Юз нас всегда освобождал. Юз не первый русский писатель, который, в ранней молодости соприкоснувшись вплотную с темой "Преступления и наказания", сумел не сломаться, а напротив, глубже понять смысл и цену существования. "Рука" – это Юзово "Преступление и наказание", "Братья Карамазовы" и "Бесы". "Рука" – это попытка религиозно-философского осмысления российской истории ХХ века. Я ничуть не намерена умалить значение подвижнической деятельности диссидентов, не пожалевших ни жизни, ни личной свободы в борьбе с Гидрой, а также других литераторов и публицистов, участвовавших в ее выведении на чистую воду. Общими усилиями система расшатана и в некоторой степени рухнула, придавив множество своего незадачливого народа обломками. Я сейчас говорю только о литературе того периода. И тут я позволю себе заявить, что именно романы "Рука", "Кенгуру", мини-роман "Николай Николаевич", повесть "Маскировка" – самые смелые и самые свободные от советского духа антисоветские произведения, потому что Сонька не только виртуозно и полностью разоблачена, но и голая – осмеяна, что для объекта бывает, видимо, особенно обидно.
"Рука" – роман необыкновенный во всех отношениях. Если искать его родство с другими литературными произведениями, то, уж, конечно, это не никак не внук "Графа Монте-Кристо", хотя главный герой себя постоянно с Монте-Кристо сравнивает. Правда, не в свою пользу. Он говорит: "Говно я поганое, а не граф Монте-Кристо, если не могу спасти невинного". В этом романе поставлены и на современном материале, если позволительно так сухо выразиться о чудовищной трагедии огромной страны, решены самые главные проблемы Бытия человека, заново раскрыты его тайные механизмы, одновременно на языке новых реалий и на языке вечных истин названы все действующие лица и исполнители этой трагедии.
"Рука" – роман в то же время исключительно новый по форме, как, собственно, и любое великое произведение. Это роман-хор. В нем монолог чекиста-следователя виртуозно превращается в хор, в котором звучит все услышанное им от великого множества солистов-подследственных, прошедших через его руки. Сам же главный герой, сын раскулаченных и убитых у него на глазах крестьян, ныне палач-мститель из НКВД, по собственной инициативе якобы арестовывает, а по существу, по нынешней будничной терминологии, берет в заложники, бывшего красного дьяволенка, участвовавшего в том кровавом рейде. Он жаждет наконец отомстить не только тем, кто убил его родителей, но и тому, кто посадил его тогда на морозе на ледяную колоду и лишил таким образом навсегда способности к деторождению.