"Ругон-Маккары" - вторая после "Человеческой комедии" гигантская фреска XIX века, и Золя отчетливо сознавал свою преемственность от Бальзака. Он постоянно пишет о Бальзаке - в специальных статьях, в подготовительных заметках к романам, то восхищаясь, то споря с ним. У обоих писателей нередко совпадают темы, герои, некоторые элементы композиции; Золя воспользовался изобретением Бальзака - приемом повторяющихся персонажей, переходящих из романа в роман. Наконец, самый размах охвата жизни сближает Золя и его великого предшественника.
Но Бальзак и Золя - это не только различные творческие индивидуальности, но и разные эпохи. За полвека, отделяющие "Ругон-Маккаров" от "Человеческой комедии", произошел важный исторический сдвиг. Бальзак наблюдал буржуазное общество на подъеме, только что вышедшее из горнила революции 1789–1793 годов, еще полное сил и потенциальных возможностей; Золя запечатлел начавшийся упадок этого общества. Романы Бальзака наполнены кипением мыслей и страстей, он рисует глубокие и яркие характеры, несущие в себе громадный заряд социальной энергии, воплощающие типические черты жизни общества. "Для него герой никогда не бывает достаточно громаден, - писал Золя, - могучие руки этого созидателя умеют выковывать одних только великанов". Сам Золя, так же как и Флобер, а потом Мопассан, был свидетелем измельчания личности, духовной деградации человека буржуазного общества, и характеры людей меньше интересуют его, чем общая панорама жизни, которую он рисует с необычайной пластической яркостью. Уже современники отмечали, что книги Золя оставляют впечатление чего-то "увиденного воочию", зрительное впечатление ряда застывших картин. Золя стремился достигнуть эпичности другим путем, чем Бальзак. "Меньше заниматься персонажами, чем группами, различными видами социальной среды", - записывает он и не случайно называет свои книги не "Гобсек", "Отец Горио", "Кузина Бетта", а "Деньги", "Чрево Парижа", "Земля". Личность как бы растворяется у Золя средой, к которой она принадлежит, поглощается ею. Персонажи "Ругон-Маккаров" не живут такой напряженной и глубокой жизнью, как герои "Человеческой комедии", их характеры упрощены, раскрыты не до конца и по большей части проясняются только через окружающий их видимый мир, как на картинах импрессионистов, с которыми соприкасается художественная манера Золя. Невозможно отделить Пана от ее раззолоченного будуара, а Лизу Кеню от ее сверкающей белым кафелем колбасной лавки, так же как персонажей "Жерминаля" от каменноугольной шахты. Со времен Бальзака человек гораздо больше попал под власть им же созданный вещей, и это отразилось в том одушевлении предметного мира, которое характерно для "Ругон-Маккаров". Громадные "натюрморты", как горы снеди на Центральном рынке ("Чрево Парижа"), оранжерея со сладострастными ароматами тропических растений ("Добыча"), многоцветье шелков и кружев модного магазина ("Дамское счастье"), живут самостоятельной поэтической жизнью, становятся почти равноправными человеку героями романов Золя. Своеобразие его стиля состоит в том, что фактографические описания у него то и дело "взрываются, - по меткому слову советского исследователя, экстатическими дифирамбами титанических обобщений", и ожившие "натюрморты" вырастают до степени поэтических символов. Если Золя упрекал Бальзака в преувеличении характеров людей, то сам он преувеличивал образы вещного мира. "Да, я преувеличиваю, - писал Золя своему другу А. Сеару по поводу романа "Жерминаль", - но делаю это иначе, чем Бальзак, равно как Бальзак преувеличивает иначе, чем Гюго. И в этом все дело: творческая манера заключена в особенностях зрения. …Мне свойственна гипертрофия выхваченной из жизни детали: я заношусь в небеса, отталкиваясь от трамплина непосредственного наблюдения. Единым взмахом крыл жизненная правда взмывает ввысь и становится символом". Через такие символы Золя крупными мазками с памфлетной силой рисует растленное общество пред-империалистической поры, скрывающее под мишурным блеском гниль и разложение. Буржуазия, как алчная гончая стая, рвет на части труп убитой республики ("Добыча"), вчерашний журналист-хамелеон, а ныне крупный спекулянт Саккар играет на бирже на что придется, "на женщин, честь, мостовые, совесть", пока в его доме происходит кровосмешение; лицемерный авантюрист в рясе плетет сеть политических интриг, подчиняя своей власти целый город ("Завоевание Плассана"); сановный граф Мюффа ползает на четвереньках у ног ликующей проститутки ("Нана"). Золя осознает, "до какого чудовищного падения мы докатились", с болью и гневом рисует "невероятную трясину, в которой захлебывается Франция"; изображенное в "Ругон-Маккарах" буржуазное общество стоит на грани катастрофы, и многие романы завершаются поэтическими образами крушения и гибели. Так, взращенная гнилостным обществом "золотая муха" Нана умирает от оспы, покрывшей гнойниками ее тело куртизанки в момент, когда охваченные националистическим безумием толпы валят по улицам Парижа вслед за марширующими войсками с воплями: "На Берлин! На Берлин!" Неуправляемый паровоз мчит состав, набитый солдатами, навстречу неминуемой гибели, предвещая роковую для Второй империи войну ("Человек-зверь").
Восприятие современной жизни у Золя окрашено трагически; он остро ощущает неустойчивость, переходность своего времени, и хотя неясно представляет себе реальный исторический путь к будущему, все же этот путь для него лежит через потрясения. Не раз он определяет современность как "тревожный час, полный напряженного ожидания", "час ломки духа, когда с треском рушатся развалины и пыль от штукатурки носится в воздухе". К восьмидесятым годам он убеждается, что "буржуазия закончила свою роль", и все чаще возлагает "всю надежду на энергию народа" (письмо 1886 г.). Результатом была группа романов из народной жизни: "Западня" (1877), "Жерминаль" (1885), "Земля" (1887).
Как живописец погрязшего в пороках и захлебывающегося от жажды наслаждений мира буржуазии Золя имел гениальных предшественников, здесь же он вспахивал нетронутое поле. Под его пером картина жизни неизмеримо расширилась, потому что в нее вошли такие явления, которые ко времена Бальзака еще исторически не сложились. Рабочий был для автора "Человеческой комедии", если воспользоваться выражением французского критика, "жителем другой вселенной"; романтики создавали условные либо, как Гюго, символические образы людей из народа. Можно с полным правом утверждать, что впервые правдиво изобразил жизнь тружеников Золя в "Западне".
Смелость и прямота в обрисовке быта и нравов рабочего пригорода, бесправного и униженного положения бедняков, картина невежества и пороков, процветающих в рабочей среде, настолько поразили современников, что на Золя посыпались обвинения в клевете на народ. Золя предвидел это и заранее защищался в предисловии к роману: из его книги, писал он, "ни в коем случае не следует заключать, что весь народ плох", его персонажи "только невежественны и испорчены средой, в которой живут, обстановкой беспощадного труда и нищеты". Как реплику "Западне" Золя написал роман "Накипь" (1882), рисовавший действительно глубокую порочность высших классов.
"Западня" имела неслыханный успех, "успех испуга", по язвительному замечанию М. Салтыкова-Щедрина; буржуа, еще не оправившиеся от недавнего страха перед Коммуной, содрогнулись при этом неприкрашенном зрелище "низов, как они есть". Но в те годы Золя был далек от политики и рабочего движения, и это сказалось на книге, - в ней содержится только одна сторона правды. В "Западне" действует самая отсталая, изолированная часть рабочего класса, еще не втянутая в крупное машинное производство; это, по сути, ремесленники - прачки, кровельщики, шапочники, - которые хранят мелкособственнический идеал своей лавочки или мастерской. Золя кажется, что судьба этих людей во многом зависит от них самих, от их трудолюбия и трезвости, и рядом с опустившимися Жервезой и Куно он рисует назидательный образ работящего и непьющего кузнеца Гуже.
Но с середины 70-х годов во Франции начинается подъем массового рабочего движения, которое после Коммуны некоторое время находилось в плену реформизма. Экономический кризис 1875 года, особенно усилившийся к 1878 году, привел к росту социалистических идей и вызвал волну стачек по всей стране. В 1880 году, на Гаврском съезде было оформлено создание Французской рабочей партии, руководимой Жюлем Гедом и Полем Лафаргом, с марксистской, в основном, программой; в следующем, 1881 году произошел раскол Рабочей партии; полемика лидеров различных направлений - сторонников Геда, анархистов и "мнимых социалистов", поссибилистов, широко освещалась в прессе. Амнистия коммунарам, которой в 1880 году, после десятилетней борьбы, добилась прогрессивная общественность Франции, привлекла еще большее внимание к социализму. Золя, чутко Откликавшийся на все новое в жизни, после "Западни" собирался написать еще один рабочий роман, "по преимуществу политический и революционный", отнесенный к маю 1871 года, с рабочим-коммунаром в качестве главного героя. Но тем временем в 1878 году произошла стачка в шахтах Анзена, в 1880 и 1884 годах - две стачки в копях Па-де-Кале, в 1882 году - стачка в Монсо-ле-Мин. И Золя, захваченный драматизмом пролетарской борьбы, изменил первоначальный замысел: вместо романа о коммунаре появился роман об углекопах - "Жерминаль". Окончательно это произведение оформилось во время пребывания Золя в Анзене, где он лично наблюдал забастовку двенадцати тысяч рабочих, продолжавшуюся пятьдесят шесть дней и окончившуюся поражением.