Я так пристально уставился на отца, что он заметил мой взгляд и виновато улыбнулся. Жалость и брезгливое чувство снова охватили меня. Я кивнул отцу. С несвойственной ему торопливостью, на ходу закрывая табакерку, он направился ко мне. От него пахнуло табаком и мятой.
- Ты что, Петя? - спросил он, глядя вниз.
- Зачем сюда пришел? - злобно прошипел я.
- Мать послала. Помочь, слышь.
- Помощников и без тебя много. Хоть бы лапти подковырял. Суешься на люди! Сидел бы дома!
Отек, вздохнул. Мои слова, видимо, напомнили ему укоры матери. Когда она его ругает, он молчит или печально вздыхает.
- Держи‑ка гостинцы. Неси домой ребятам, - сказал я.
- Это давай, - оживился отец.
Пальцы у него толстые, в глубоких трещинах. Трещины черные. В них не то земля, не то табак. Страшно отдавать отцу в такие руки сдобные лепешки, курники. Пока он несет, все пропахнет табаком.
- Куда положишь?
- А в карманы…
- Нет…
Я снял сумку, выложил в нее почти все, что было у меня, себе оставил три лепешки и. кусок курицы. Отец и стоять больше не стал. Я посмотрел ему вслед, и стало легче, что он ушел с глаз долой.
- Эге–ей! - раздались крики с луговины, где стояли мужики и дядя Федор.
Мы побежали туда. На поляне, немного поодаль от стада, сцепились две коровы. Их разгоняли, били, но от этого они еще более свирепели. Рога у них переплелись, словно кто спаял им лбы. Они бегали, упирались, отступали, но не могли отцепиться. Не раз я видел, как бодались коровы, но такой схватки видеть не приходилось. Это не просто "рога почесать", а настоящий бой, злобный, свирепый. Страшно смотреть. Им кричали, свистели, но никто близко не подходил. В таких случаях, когда коровы совсем освирепеют, они могут посадить на рога любого, кто вмешается. Хозяева коров ушли домой. Мужикам и парням было любопытно, какая победит. Это напоминало собачью травлю. Лишь несколько баб то и дело вскрикивали, когда одна из этих коров вдруг гнала другую, прижимая ее и стараясь сбить с ног.
- Вымя, вымя пропорет.
Старик пастух держал наготове длинную, тяжелую ременную плеть.
- Дядя Федор, разнять бы, - испуганно сказал я.
- Сейчас конец. Хоря свое возьмет.
Хоря - огромная, сухожилая корова с высокими рогами. Прозвана она по имени своей хозяйки старухи Февроньи.
Вторая корова черная. Прозвище у нее Дода. Ростом немного ниже Хори, но плотная, упитанная. Нелегко Хоре с ней бороться, но старик уверял, что Хоря одолеет Доду. И верно, скоро Дода начала отступать, скользить ногами и уже держалась не прямо, а косо, пригнувшись. Вдруг Хоря, чуть отступя, так ударила ее лбом в лоб, что у Доды подвернулась шея и она припала на передние ноги. Моментально Хоря метнулась к ней, ловко поддела огромными рогами под передние ноги, и Дода, взревев, грохнулась на бок. Заслышав какой‑то особый, жуткий рев Доды, почти все коровы, пригнув головы, бросились к ней, но Хоря сама свирепо взревела и с разбегу бросилась на первую же подбежавшую корову. Та метнулась прочь. Тем временем Дода встала и, качаясь, пошла в сторону.
Страшный поединок изумил всех. Но еще более изумились, когда эти же коровы снова сошлись, покосились, что‑то промычали, а потом принялись облизывать друг дружке шею, спину, бока.
- Ах, черт! - воскликнул Иван Беспятый. - Выходит, помирились.
- Небось и ты с японцем целовался.
- Пойди ты с косым сатаной в болото! - рассердился Беспятый.
- А все‑таки япошка отгрыз тебе пятку?
- Я ему глаз вышиб.
- Где уж глаз! Ты небось удирал от него, а он тебе по пятке шашкой.
Беспятый хвалился, что если бы Куропаткин не струсил, быть бы японцу битым. И в который уже раз повторял:
- Стены‑то крепкие были у нас, да столбы гнилые.
После разговоров о японской войне всегда переходили к разговорам о земле: даст царь солдатам прирезку или нет? Беспктый уверял, что раз царь обещал награду, землю прирежут.
- Есть такая от него бумага. Лежит у земского начальника.
- А ты сходи к нему, - посоветовали Беспятому.
Но Иван утверждал:
- Он сам к севу прискачет.
Над Беспятым посмеялись. Наговорившись, мужики и бабы постепенно разошлись. Мы остались одни.
Коровы, как нарочно, снова начали убегать домой. Мне, Ваньке и Данилке то и дело приходилось за ними бегать.
Подержав коров некоторое время в куче, мы пустили их домой. Дядя Федор и я шли передом, с первого же дня приучая стадо к порядку.
После ужина я сходил к учителю, переписал урок и, чего со мной никогда еще не было, усталый, лег спать раньше всех. Снились мне коровы, крики людей, хлопанье кнутом, матерная ругань и презрительный взгляд чьих‑то не то девичьих, не то коровьих глаз.
5
Мы пасем вторую неделю. Коровы привыкли, обнюхались, редко убегают домой. На зяби показалась молодая травка, заметно зазеленели межи. Дядя Федор мечтает о степи, но ее все еще не заарендовали. По вечерам я хожу к учителю, сдаю уроки, беру на следующий день. Скоро экзамены. На экзамене будет попечитель народных училищ, помещик Стогов - отставной адмирал. Он высокого роста, горбоносый, брови лохматые, голос зычный. Стогов каждый год устраивал в нашем селе елку, раздавал подарки. Почти все книги в школьной библиотеке с его надписью. Учитель сказал мне, что Стогов очень любит Пушкина.
- Заучи какое‑нибудь стихотворение Пушкина. Прочитаешь ты хорошо, он подарок тебе даст.
- Заучу, - обещал я.
Хороший у нас учитель! Всегда я уходил от него взволнованным. Робел перед ним и в то же время чувствовал, что он мне роднее отца и матери.
У мужиков забота не только об аренде степи под пастьбу, но и о земле под яровые. Управляющий, .сдававший всегда нашему обществу землю исполу, сейчас сдать отказался. Был слух, будто он хочет сдать ее мужикам соседнего села Кокшай. Те соглашаются взять не исполу, как мы, а из третьей доли.
Начался сев на своей земле. Кто сеет под соху, кто под борону. Нам со стадом надо переходить на пар. Дядя Федор почти каждый вечер ругается со старостой, а тот и сам не знает, что ему делать. Старуха–барыня решила степь не сдавать, а пустить ее всю под сено. И выходит - ни земли под яровые, ни степи под скот. Староста запил, отдал печать Апостолу, лег в мазанку и заперся. Мужики сами собрались на сход и вытащили старосту.
Матери я сказал, что пойду на сход. Она ничего не ответила. Теперь я уже не слушался ее, как раньше.
Я чувствовал себя самостоятельным. На деньги, взятые за меня, купили хлеба. Вся семья ела "мой хлеб". Я обзывал братишек дармоедами.
Шел я на сход вразвалку, как взрослый. Сход в сборе. Мужики что‑то кричали, некоторые предлагали выбрать другого старосту.
- Нельзя без земского выбирать старосту.
- Какой земский! Ему со становым не до этого теперь. Гляди, что в других селах идет!
Староста сидел, низко наклонив голову. Широкой бородой заслонил давно нечищенную медную бляху. Рядом с ним - громоздкий писарь Апостол. Он трезв и угрюм. Вчера они со сборщиком податей были в волости и там что‑то узнали. Сборщик сидел здесь же. Он о чем‑то тихо говорил с Харитоном. На сходах Харитон бывал редко, но, несмотря на это, всеми делами общества заправлял он. Вечерами, особенно зимними, к нему в избу часто собирался народ. Он хороший грамотей, читал книги вслух. Он же самый лучший плотник, бондарь, столяр. При случае мог и крышу железом покрыть, и дно в ведро вставить, да и печь сложить. У него "золотые руки". Иногда после весеннего сева вплоть до уборки ржаных он уходил плотничать на сторону.
Харитон был опрятен. Брил бороду, ходил чисто, работал всегда в фартуке. Роста среднего, широк в плечах. На вид ему лет сорок пять. Служил во флоте, но о службе своей мало кому рассказывал. Вообще человек он не болтливый, на слова скуповат. Матерно совсем не ругался, пьяным его тоже редко видели. Бабы очень завидовали его жене. Священник уважал Харитона. Смущало священника только то, что Харитон очень редко ходил в церковь. Полушутя упрекал в этом Харитона, но тот тоже полушутя говорил, что усердно молится дома, что бог вездесущ. Шептались, будто Харитон знает черную магию, а когда бывает в городе, видится с какими‑то людьми и от них привозит книжки, которые никому не показывает.
В мирские дела Харитон сам не лез. Когда возникали споры из‑за земли или огородов, шли к нему просить совета. Давал советы он редко, а уж если даст, лучше не придумаешь.
Вообще‑то Харитон говорил с мужиками осторожно, как бы с опаской. Лишь с несколькими людьми, в том числе с кузнецом Самсоном, беседовал охотно.
Я нередко заглядывал в сарай, где Харитон работал. Иногда я читал ему книжку, а он, работая, слушал. Книг у него два сундука…
- Здорово, дядя Харитон! - подошел я к нему.
- Здорово, Петя! Привык к стаду?
- Что ж, дядя Харитон, нанялся - продался, - ответил я, как отвечают взрослые.
- Приходи, книжку новую достал. "Три мушкетера" называется. Толстая такая.
Он знал, что я люблю читать толстые книги.
- Спасибо, завтра забегу. А вы о степи, дядя Харитон, позаботьтесь, - проговорил я, повторяя слова дяди Федора. - Пасти нам негде.
Он улыбнулся.
Мужики заполнили не только горницу, но и прихожую. Дым от курева покрыл потолок. Лампа "молния" горела ярко.
- Староста, начинай! - крикнул Самсон.
- Открывай, Никифор, будет тебе дремать!
Никифор встал и глухим голосом произнес:
- Так что отказываюсь быть старостой. Снимаю бляху.
- Почему?
- Так что малограмотный.
- О деле нам говори. Со степью как, с землей? Уйдет земля‑то!
- Уйдет! - подхватило несколько голосов.