Я прошел мимо. Вот кустик ивняка, вот старая осока, рядом широколистая, ядовитая чемерика. Прыгали лягушки, в выбоинах от копыт плавали совсем маленькие головастики. Иду дальше. В начале оврага, недалеко от обрыва, - небольшой родник. Отсюда начиналась речушка. Овраг, уходя вдаль, становился крутым. Из берегов торчали бурые камни. В роднике ключ на середине. Вода выбивалась, как из маленького вулкана, шевеля песок. Тихо журча, она текла по дну оврага. Я сел на камень. Смотрю в воду. Какие причудливые в воде камешки. Синие, оранжевые, с черной опояской, темнозеленые, полосатые, круглые, кремневые, отливающие сталью. А вода все течет и течет. В какие деревни и села течет она? Что там за люди, о чем думают, что делают? В какую большую реку впадает эта вода, в какое море?
Припоминается прочитанное в книгах, рассказанное учителем. Он хорошо, заманчиво говорил нам о городах, о разных людях, населяющих земной шар, о войнах и о том, где какие цари, и кто как верует, и у кого какой цвет кожи. Глядя на этот ручеек, представляю его небольшой тропинкой в обширный мир. Мир этот велик. Он там, за дальними горами, за лесами, он там, где голубые, туманные горизонты. Всюду люди. Они пашут, сеют, ребята играют, а школьники готовятся к экзаменам… Готовлюсь и я. Уже выучил стихотворение Пушкина. Прочитаю его, и мне что‑нибудь дадут. Может быть, книжку, а может, денег. Тогда куплю себе штаны. Если хватит, то и рубашку…
Опять неотвязные, мучительные мысли о себе, о том, зачем нас в семье так много. Тетка Дуня, сестра матери, бездетная и не любящая ребятишек, как‑то прямо при нас упрекнула мать:
- Эх, все плодишь и плодишь! Куда тебе их, нищих?
Мать заплакала, ничего сестре не ответила. Мне было жаль мать.
В ушах звенит где‑то прочитанный мною стих:
Наше поколенье юности не знает,
Юность стала сказкой миновавших лет.
Рано в наши годы дума отравляет
Первых сил размах и первых чувств расцвет.
Вспомнил. Эту книжку дал мне Вася, сын попа. Он учится в городе, летом приезжает, катается на велосипеде, зимой же на каникулах катается на лыжах, ходит с псаломщиком охотиться на зайцев.
"Житье! Никакой им нужды. Свой сад, хлеба вдоволь, одежда, ешь что хочу, учись сколько влезет. Выучишься, станешь попом. А у попа работа легкая. В неделю раз отслужил, и деньги тебе, и хлеб. Земля у них самая хорошая, дом, скотина, сараи, два амбара, пять лошадей, работники… Что бы мне родиться в такой семье! - думаю я, - а то бы в семье фершала или управляющего. Нет, родился вот в нашей, да еще от вялого, нелюдимого отца. И прозвище ему: "Нужда".
- Петька! - слышу Ванькин голос. - Иди сюда.
Они выкопали яму, вода в нее стекает с разных сторон. Данилка наловил головастиков, смотрит на них, смеется.
- Что?
Ванька смотрит в сторону дяди Федора и воровато спрашивает:
- Курить будешь?
- Курить?! Сроду не курил.
- А хочешь, сразу научу? У меня и табак, и бумага есть.
- Где взял?
Ванька подмигнул.
- Я что хоть достану. Будешь?
- Н–не знаю.
- Ну, дело твое.
- А Данилка? - спросил я. - Ты бы его сперва научил.
- Эка, встрянулся! Он давно умеет. Он и в себя втягивает и в обе ноздри пускает. Я как хочешь научу. Дым из глаз и ушей пойдет, если рот зажать.
Мне страшно и завидно. Сколько в Ваньке удали, смелости! Сколько он знает того, чего я не знаю.
- Свернуть?
Тихо, чувствуя, как бьется сердце, говорю:
- Сверни.
Втроем уселись за плотиной, чтобы нас не видел старик. Ванька шепотом начал говорить, как научиться так курить, чтобы сразу в башку ударило. Вынул полосьмушки табаку, лист бумаги, ловко сложенный, и начал свертывать цыгарку. Данилка уже свернул себе и набил табаком. Я взял цыгарку, как карандаш. Ванька сделал себе, чиркнул спичку, закурил. Когда поднес мне спичку, она погасла.
- Э, как ты держишь! - выкрикнул он. - Держи между указательным и средним. А затянешься, отведи руку вот так… Эх, неуч! Книжки читаешь, а курить не умеешь. Вот как, гляди!
Он втянул в себя дым, с натугой сдерживая кашель, покраснел, но не сдался. Дым пустил в обе ноздри.
- Прикуривай! - протянул он мне цыгарку.
Я ткнул своей цыгаркой в его, потянул в себя, но ничего у меня не получилось.
- Видать, в родню ты пошел, - совсем рассердился Ванька. - Все у вас нюхают, и ты будешь нюхать. И тоже таким вырастешь, как отец.
Тут уж рассердился я. Как хочешь меня ругай, кем хочешь обзови, только нр говори, что я буду в отца. В драку полезу, на нож брошусь, черт знает, что сделаю, при одном только напоминании, что я похож на отца.
- Зажигай! - крикнул я ему. - Давай, сам закурю…
Ванька торопливо зажег спичку. Я потянул изо всей силы. Дым вылетел изо рта со страшным кашлем. Из глаз брызнули слезы.
- Э–эх! - обрадовался Ванька. - Сразу видать, некурящий.
Но я отер слезы и начал тихонько втягивать дым.
- Глотай, глотай! - крикнул Ванька. - Так сроду не научишься.
- Дай срок… - еле выговорил я.
Данилка не принимал участия в моем обучении. Он покуривал и зорко поглядывал в сторону коров. Вот он бросил цыгарку, придавил ногой.
- Сам идет!
Побросали и мы. С берега спускался старик, опираясь на дубинку. Шел он задумчиво. Возле плотины остановился, начал ее разглядывать. Мы пошли ему навстречу и тоже начали смотреть на земляной вал, размытый водой. У меня кружилась голова, в горле пересохло.
- Что тут балуете? - спросил старик.
- Головастиков - ужасть! - быстро ответил Ванька. - В каждой копыте счету нет.
- Плотину надо чинить, - сказал старик. - Воду не удержит.
- Чинить пора, - поддержал Ванька. - А то без воды будем.
- Нынче скажу старосте.
Мы пошли по берегу пруда. Пруд треугольный. Из боковых ложбин в него стекала вода.
Пока ходили, коровы начали вставать. Потягивались, фыркали, лениво облизывались. Скоро поднялось все стадо, и мы, став на свои места, тихо тронулись.
Кончился день. Весело гнать стадо домой. Нас ждет ужин, после ужина к учителю, потом на улицу…
За ужином узнали, будто барыня прогнала наших уполномоченных, а землю в самом деле решила сдать кокшайским из третьей доли.
Мужики решили чинить плотину. Привезли кольев, хворосту, накопали в овраге камней.
Когда мы прогнали стадо на стойло, работа уже кипела вовсю. День выдался теплый, солнечный. На степи цвели лютики и аринкины глазки. Запахло медуницей, душицей. К мужикам, прихрамывая, подошел Иван Беспятый. Он - длинноволосый, глаза серые, кадык с яйцо. Когда говорит, кадык закатывается под самый подбородок, а как только замолчит, кадык, словно гирька, становится на свое место.
- Привыкаешь? - спросил он меня.
- Ничего не сделаешь, - ответил я.
- Вот отвоюем барскую землю, всех наделим, - проговорил Иван.
- Стражники, слышь, приехали в имение, - заметил ему дядя Федор.
- В народ не осмелятся стрелять.
- Кто их знает!
- Такого приказу нет. Сам я был на войне… Воевал, а за что?
Внезапно лицо его покрылось испариной, глаза округлились, кадык закатился под подбородок, и он свирепо крикнул:
- Придут солдаты из Маньчжурии, они им тогда…
- Что ты все кричишь, Иван! - упрекнул его дядя Федор. - Коров распугаешь.
- Не коров, а вон кого пугать надо.
- Кого?
Иван гневно уставился на старика, потом весело рассмеялся и спросил:
- Сторговался, что ль, продать свою душу черту?
- В полсотне все дело, - так же весело ответил дядя Федор.
- Во–от. С крупными помещиками драки затеваем, а мелкие сами, как опенки, растут.
- Опенки на гнилых пеньках бывают.
- Так и есть. Ну, придут из Маньчжурии, раскорчуют все, - утешил Иван.
- Ждать долго. Сеять пора. Чужие вон засеют.
- А колья?
- Что колья! На них надежды, как на шапки. Тоже грозились япошку шапками закидать, а, глядь, он и всыпал.
- Стены‑то хороши были, да столбы гнилые, - заученно ответил Иван. - Нетто мы уступили бы Ляоян, если б не Куропаткин? Японцы бежать к вечеру собрались, а наши с утра удирать начали.
- Вот зато вам и земли не дадут. Хотели отнять Маньчжурию, глядь, Порт–Артур сдали.
- Зато теперь ученые стали. Башка варить начала. Небось не зря забастовки в городах. Нам тоже надо так. А мы: я - за твою спину, ты - за мою.
Иван кричал, ругался. Кто поддакивал ему, кто молчал, боязливо косясь на соседа.
- Куда погнало царя воевать‑то! - крикнул сапожник Яков, сосед дяди Федора. - Там и солнце‑то, слышь, не заходит. Покрутится на одном месте и опять дует в обрат по небу. Кругом все моря да моря - куда ни плюнь. Зачем нам моря? Земля нам нужна.
- Земля и там есть, - ответил Иван, - только она ни к чему. Своей у нас много.
- Сбоя у господ, - раздался чей‑то голос.
- Пора лишить их. Как пахать они не умеют, отрезать им на едока по пять десятин, и хватит.
- Земля божья, - подошел Василий Госпомил, - он ей владыка.
- Иди ты с владыкой к Матане под сарафан! - огрызнулся на него Иван.
- За такие слова батюшке на исповеди целковый отдашь, и то не возьмет. А господь сказал: не пожелай земли ближнего твоего, ни вола его, ни осла его, ни всякого…
- Как ты, дурака его! - подхватил Иван.
Василий всплеснул руками и пошел к плотине.
Мне надоели эти разговоры о земле. Говорят, грозят, ругают кого‑то, а сами боятся.
Уже вбили ряд кольев, плели плетень, сваливали землю, мешая ее с мелким камнем, глиной.