Диккенс по обыкновению с головой ушел в работу и по истечении трех месяцев смог отметить, что журнал пользуется феноменальным успехом. "С "Круглым годом" дела обстоят так хорошо, что уже вчера окупились - с процентами - все расходы, связанные с его изданием (бумага, шрифты и тому подобное; за все уплачено вплоть до последнего номера), и у меня на счету еще осталось добрых пятьсот фунтов чистой прибыли". Этот успех в значительной степени объясняется тем, что с первого же номера в журнале стал печататься новый роман Диккенса, выходивший еженедельными выпусками до 26 ноября того же года. С началом "Повести о двух городах" Диккенсу пришлось немало помучиться: в феврале 1859 года он признался, что не знает, как за него взяться и с какой стороны подойти. Впрочем, это и не удивительно. Если человек, только что пережив семейную катастрофу, разъезжает по всей стране, выступая с чтением своих произведений перед огромными аудиториями, если он должен организовать и наладить новый еженедельник - а на такое дело неизбежно уходит масса времени и сил, - его фантазия, естественно, работает хуже, чем обычно. А тут еще Карлейль в ответ на просьбу подобрать две-три работы по французской революции прислал две подводы, доверху груженные книгами: поди-ка повозись с ними! Значительная трудность заключалась еще и в том, что выпуски были короткими и материал приходилось сокращать. И, как на грех, вскоре после появления первого выпуска автор заболел, отчего работа, естественно, тоже не пошла быстрее. Но с течением времени книга мало-помалу захватила его, и он уже писал, что "глубоко растроган и взволнован" сюжетом, что это его лучшая вещь, что он мечтает сыграть роль Сиднея Картона в театре. Карлейль, ворча, что терпеть не может читать книги "по чайной ложечке", объявил, что это удивительная повесть. Впрочем, под словом "удивительная" можно понимать что угодно - вполне вероятно, что Карлейль и тут остался верен своей привычке: сначала похвалить книгу, а в конце сразить злополучного автора несколькими уничтожающими словами. Вот, например, как он отозвался о книге доктора Роберта Уотсона "История испанских королей Филиппа II и Филиппа III": "Интересное, ясное, четко построенное и довольно бездарное произведение". Легко представить себе, как это было обидно! Модный в те времена адвокат Эдвин Джеймс, самодовольный фанфарон, без сомнения, высказался бы о "Повести о двух городах" гораздо определеннее, чем Карлейль, узнав себя в одном из ее героев - Страйвере. Задумав для контраста изобразить в "Повести" человека, который был бы полной противоположностью Сиднею Картону, Диккенс решил получить материал, так сказать, из первых рук и вместе с Йетсом на несколько минут зашел в контору Джеймса. "Похож!" - сказал Йетс, когда Страйвер появился на страницах "Повести". "Да, для одного сеанса, кажется, неплохо", - согласился Диккенс.
Если говорить о сюжете, то Диккенс был прав: с этой точки зрения "Повесть о двух городах" действительно лучшая из его книг. Она так же (если не более) популярна, как "Дэвид Копперфилд", но это, быть может, объясняется тем, что она лет тридцать с грандиозным успехом шла в театре под названием "Другого пути нет". (В этом спектакле впервые прославился Джон Мартин Харвей.) Мы не знаем более удачной инсценировки первоклассного английского романа, и именно этот факт является решающим для определения места "Повести о двух городах" в творчестве Диккенса. Некоторые критики утверждают, что эта вещь наименее типична для писателя, однако в известном смысле она как раз наиболее типична для него: человек, созданный для сцены, создал чисто сценическое произведение. Оно и задумано было в то время, когда он играл роль в мелодраме, специально для него написанной. Каждый великий актер мечтает об идеальной роли в идеальном спектакле. Представим себе, что великий актер обладает еще и другим талантом: сделать свою мечту явью. Такой осуществленной мечтой и была "Повесть о двух городах". Среди бурлящих страстей, насилия и злодеяний, чередующихся с безмятежно-идиллическими картинами семейного счастья, герой "Повести", циник и развратник, вдруг под влиянием любви совершает благородные поступки: спасает мужа любимой женщины, жертвует собственной жизнью ради ее счастья, и супруги свято чтят память о нем; он будет героем их детей, его пример будет вдохновлять их внуков. Может ли актер желать большего? "То, что делают и переживают герои этой книги, стало для меня таким реальным, как будто я все это проделал и пережил сам", - писал Диккенс, единственный в мире великий актер, который был в то же время и великим созидателем и смог бы изобразить Сиднея Картона на сцене ничуть не хуже, чем на бумаге. Ни одна радостная нота не нарушает драматического звучания повести, в которой (как и в "Гамлете") единственная комическая фигура - это могильщик, а вернее - нарушитель могил, Джерри Кранчер, с привычкой "как-то особенно покашливать себе в руку, что, как известно, редко является признаком откровенности и прямодушия". В те дни мало кто, кроме Диккенса (которому были присущи многие элементы стадного чувства), мог оценить по достоинству одну особенность любого стихийного движения: "Известно, что иногда, как бы в экстазе или опьянении, невинные люди с радостью шли на гильотину и умирали под ее ножом. И это было вовсе не пустое бахвальство, но частный случай массовой истерии, охватившей народ. Когда вокруг свирепствует чума, кому-то из нас она вдруг на мгновенье покажется заманчивой - таким человеком овладевает тайное и страшное желание умереть от нее. Да, немало странных вещей таится в каждой душе до поры до времени, до первого удобного случая".
Эта книга, яркая и волнующая, непосредственно связана со всеми переживаниями, которые довелось тогда испытать Диккенсу. Она появилась в то время, когда ее автор влюбился, когда, как он полагал, его позорно предали и незаслуженно оскорбили люди, обязанные ему всем на свете; когда одни из его друзей открыто осудили его, а другие стали относиться к нему с молчаливым неодобрением; когда он почувствовал себя одиноким и непонятым. Защищаясь от этого, как ему казалось, враждебного мира, а заодно и от собственной совести, он в жизни разыгрывал комедию с самим собой, а в литературе создал произведение, полное драматизма. Он писал "Повесть о двух городах", чувствуя себя несправедливо обиженным мучеником, героем, и успех, которым пользуется эта книга, - убедительное свидетельство того, сколько еще в этом мире несправедливо обиженных, но гордых духом мучеников.
Это утешительное занятие очень неплохо отразилось и на его финансовых делах: "Круглый год" пользовался значительно большим спросом, чем "Домашнее чтение", и, не считая одного короткого периода (о котором будет сказано ниже), этот спрос неизменно возрастал. Прошло десять лет со дня выхода в свет первого номера журнала, и тираж его достиг почти трехсот тысяч экземпляров. Кроме романов Уилки Коллинза, читатели познакомились со "Звонкой монетой" Чарльза Рида, "Странной историей" Бульвер-Литтона, а сам Диккенс, кроме "Повести о двух городах", опубликовал в журнале несколько рождественских рассказов и серию очерков, впоследствии собранных в однотомнике под названием "Записки путешественника по некоммерческим делам" (и оказавшихся, по-видимому, несколько более доходным делом, чем деловые поездки настоящего коммивояжера). Здесь трактовались самые различные предметы. Некоторые из записок можно объединить под заголовком "Лечение от бессонницы": они посвящены прогулкам по городу и его окрестностям, предпринятым в те ночи, когда Диккенс не мог заснуть. "Я - вояжер и городской и сельский; я вечно в пути, - представляется он читателю. - Я, выражаясь фигурально, агент знаменитой фирмы "Товарищество Человеческих Интересов", и у меня немало постоянных клиентов - особенно велик спрос на товары с клеймом "Фантазия". Театры, работные дома, кораблекрушения, бродяжничество, церкви, судостроительные верфи, таверны и даже... вареная говядина! Он писал обо всем, что показалось ему интересным во время какого-нибудь ночного вояжа, стараясь заинтересовать и читателей. Это ему, безусловно, удалось: "Записки" стали одним из самых популярных разделов журнала.