Мораль "Истории" можно выразить словами, которые Диккенс еще в "Барнеби Радже" вложил в уста Хэрдейля: "Пусть никто ни на шаг не сойдет с честного пути под тем благовидным предлогом, что это оправдывается благородной целью. Любой прекрасной цели можно добиться честными средствами. А если нельзя, то цель эта плоха". Вот только проповедует он эту мораль слишком уж горячо: "О завоеватель, - восклицает он, обращаясь к Вильгельму I, - ты, которым ныне гордятся столько славных фамилий и которого столько славных фамилий и в грош не ставили вте дни, - лучше бы ты завоевал одно-единственное верное сердце, чем всю Англию". Его характеристикам не хватает тонкости: вот, например, как представлен читателю король Джон: "Едва ли во всей Англии, даже если ее обыскать от края до края, нашелся бы другой такой подлый трус и гнусный злодей, как тот, кто был увенчан короной". Да, с Джоном автор обходится круто. Покончив с ним все счеты в Ньюарке, он посылает ему последнее "прости": "И там, восемнадцатого октября, на сорок девятом году его жизни и семнадцатом году его подлого царствования, этому гнусному животному пришел конец". Достается и преемнику Джона - Генриху III: "Король так огорчился, что мы с вами могли бы его пожалеть, но едва ли достойна жалости личность столь ничтожная и смешная". Орден Подвязки, учрежденный Эдуардом III, быть может, и очень неплох в своем роде, но, как считает автор, едва ли "более важен для подданных, чем добротное платье". Зато к Уоту Тайлеру наш историк относится сочувственно: "Уот был человек трудолюбивый, работящий. Он много выстрадал; испытал самую гнусную несправедливость. Вполне вероятно, что он был гораздо более возвышенным по натуре и отважным человеком, чем любой из тунеядцев, которые с той поры и доныне так радуются его поражению". О Жанне д'Арк Диккенс говорит с симпатией, возмущаясь теми, кто преследовал ее в Англии и предавал во Франции. Впрочем, он порицает и ее за привычку "хандрить и выдумывать бог весть что. Она была девушкой хоть и очень хорошей, но чуточку слишком тщеславной и честолюбивой".
Относительно того, что представляют собой римские папы, автор не питает ни малейших иллюзий: "В Риме тогда было два папы", пишет он, добавляя в скобках: "Как будто мало одного!" Один папа, по его мнению, был готов трудиться "не покладая рук, только бы втянуть мир в какую-нибудь грязную историю". Ничуть не лучше отзывается он и о "первом из негодяев", Генрихе VIII, "которого я позволю себе назвать, без обиняков, одним из самых черных злодеев, когда-либо осквернявших собою землю". Он называет Генриха "низким и себялюбивым трусом", "озверевшим псом", "венценосной свиньей", "позором рода человеческого", "кровавым, несмываемым пятном на страницах Английской Истории". Заметим, что в викторианскую эпоху к Генриху VIII было принято относиться несколько иначе. Впрочем, говоря о дочери Генриха, Мэри, Диккенс склонен разделить общее мнение: "Кровавой Мэри нарекла молва эту женщину; воистину Кровавой останется она навсегда в памяти англичан, и вспоминать о ней будут с ужасом и ненавистью... Костер и виселица - вот плоды ее царствования, и лишь по ним мы будем судить об этой королеве".
Не многим лучше Тюдоров, по мнению Диккенса, и Стюарты. "...если на троне восседает существо, подобное его величеству Борову, это хуже чумы, - оно сеет заразу повсюду", - пишет он о Якове I. Внук Якова Карл I, этот "иуда-весельчак, вполне заслужил того, чтобы расстаться со своей развеселой головой на плахе, будь у него даже не одна голова, а целых десять". Яков II был "безмозглой дубиной". О Кромвеле в книге говорится благосклонно, зато те, кого он вел за собой, не по вкусу нашему историку. "Солдаты, барабанщики, трубачи и те совсем некстати завели себе привычку пускаться при каждом удобном случае в длительные и нудные разглагольствования. Ни за что на свете не хотел бы я оказаться в такой армии".