Очевидно, он не знал об обвинениях против Леонардо.
- Умоляю о прощении, маэстро, - сказал он. - Я только хотел пошутить.
- Тем не менее, - сказал Деватдар, - мальчик поплывёт с нами.
Леонардо заспорил было, но без толку. Тогда он шагнул вперёд - Никколо должен остаться с ним. Но прежде чем он подошёл к мальчику, несколько стражей Деватдара преградили ему путь. Его схватили за руки, под рёбра и в пах упёрлись клинки. Здесь распоряжался Деватдар - не только кораблями, но и человеческими жизнями; все были в его власти, включая и Леонардо.
И когда песенка про Джакопо вновь вспыхнула в голове Леонардо, его посетило внезапное и жуткое предчувствие, но он схоронил его в своём соборе памяти.
Старый Джакопо плывёт
Вниз по Арно, точно плот...
Плывёт, точно плот...
Глава 18
Погода была подобна апрелю в Андалузии...
единственным, чего недоставало, было пение
соловьёв.
Христофор Колумб
И мёртвые, и живые будут счастливы в эту ночь.
Дон Жуан Австрийский
Прочь с быстролётнейшим ветром,
его оседлавши...
Гомер, "Илиада"
Корабли шли на юг по Адриатическому морю, окаймлённому папскими областями и итальянскими королевствами, с одной стороны, и землями оттоманов и мамлюков - с другой. Шли прямо, потому что это был хорошо известный морской путь, разветвлявшийся в Средиземноморье: на запад, в Берберию, на восток - на Кипр, за медью; а на юге был Вавилон или Эль-Каири, Великий Базар. Говорили, что на одной улице Каира живёт больше людей, чем во всей Флоренции. Говорили также, что это место, откуда исходят все знания, ибо там до потопа жил Гермес Трисмегист.
Юг был местом их назначения, и они шли и шли на юг, словно дни на море были молитвами, формулами, закреплёнными раз и навсегда ритуалами солнца и звёзд. В ясную погоду ход времени размечался переворотом склянок, по восьми склянок на вахту; но время считалось также и как в церкви: заутреня, обедня, вечерня. Капитан и матросы были глубоко религиозны, и всегда можно было услышать молитву - если не солдата-мусульманина, то матроса-христианина или молодых юнг, переворачивавших часы с пением традиционных "Отче наш" или "Аве Мария".
Была полночь, и Леонардо с Бенедетто Деи находились уже на своём посту, когда юнги перевернули склянки, отмечая наступление новой вахты, и запели: "Qui habitat in adiutorio Altissimi, in protectione Dei caeli commorabitur". Голоса у них были высокие и приятные.
Вахты стояли все, включая капитана; Леонардо и Бенедетто позволили стоять вместе, потому что они добровольно выбрали самую непопулярную, "собачью" вахту - с полуночи до четырёх часов. У Деи был опыт лоцмана, а Леонардо пришлось стать штурманом. В эту ночь от штурмана требовалось мало: с помощью пассажного инструмента наблюдать за Большой Медведицей да следить за светом жаровни, подвешенной на корме "Аполлонии", флагманского корабля Деватдара.
Ночь была ясной, безлунной и полной звёзд, словно мириады огней самого Вавилона мерцали над головой; и море сияло, отражая их.
- Леонардо, - позвал Бенедетто.
- Что?
- Мне нужно беседовать с тобой, чтобы не уснуть. Ты сам-то не заснул, часом?
Леонардо засмеялся.
- Нет, друг мой.
- Тогда в чём же дело?
- Я просто смотрел на море - и на огонёк "Аполлонии", на случай, если курс переменится.
- За четыре дня не было ни одного изменения, - заметил Бенедетто и окликнул рулевого - тот, внизу, не видел парусов и руководствовался лишь компасом, чутьём да командами лоцмана: - Прямо руля!
- Есть! - донеслось снизу.
- Тебе недостаёт Никколо? - спросил Бенедетто. - Дело в этом? Или в женщине Деватдара?..
Леонардо вдруг ощутил резкую мгновенную тоску по Айше... и томительную пустоту, потому что подумал и о Джиневре - как она смотрела на него, занимаясь любовью, и как лежала, убитая, в собственном доме; воспоминания его свелись к этим вырванным из реальности образам, череде небывалых самообманов, один из которых, кровоточа, перетекал в другой. Они проплывали мимо, подобные гигантским китам, оставляя его одиноким и беззащитным в тихих пучинах моря и звёзд на чуть покачивающемся корабле.
- Мне не хватает Никко, - сказал наконец Леонардо. - Но это - лишь ответственность.
- Так ты рад освободиться от ответственности?
- Она со мной, вот здесь, и не важно, на нашем он корабле или на другом. - Леонардо коснулся двумя пальцами груди.
- Зачем ты согласился на требование маэстро pagholo? - спросил Бенедетто. - Мог бы оставить его со стариком. Никко бы ничего не угрожало. В крайнем случае он вернулся бы домой, к родителям.
- Боюсь, я действовал из эгоизма, - признался Леонардо, отворачиваясь от Бенедетто - чтобы посмотреть на светящийся след корабля. Тёмные, вечные глубины вод и пугали, и восхищали его - и почему-то приносили умиротворение. Казалось, они поглощают муки и тягостные воспоминания всех, кто ни смотрит в них с начала времён.
Мальчик перевернул склянки, напевая "Deo Patri sit Gloria", потом вышел на корму с мешочком для Бенедетто и Леонардо - там были матросские галеты, сыр, несколько ломтей пованивавшей солёной сардины и пара головок чеснока. Леонардо поблагодарил мальчика, тот поклонился и вернулся к своим обязанностям.
Когда они поели, Бенедетто спросил:
- Что ты имел в виду, говоря, что действовал из эгоизма?
Во время вахт беседы часто начинались и обрывались, словно само время рвалось и стягивалось. Корабль трещал и поскрипывал, паруса гудели на слабом ветру, обвисшие, точно огромные мешки, которых никогда не наполнял до отказа ветер. Моряки, юнги, солдаты кряхтели и похрапывали во сне. В хорошую погоду они предпочитали спать на палубе, а не в вони носового или кормового кубрика. Спать все валились как подкошенные: никому не удавалось проспать подряд больше четырёх часов.
- Мне необходимо чувствовать эту ответственность, - сказал Леонардо. - Никколо - последняя неразорванная нить.
Когда стало ясно, что к этим словам он больше ничего не добавит, Бенедетто заговорил сам:
- Никколо на корабле Деватдара из-за женщины.
- То есть как?
- Один из матросов туговат на ухо и потому выучился читать по губам. Он видел, как женщина говорила с Деватдаром и просила за мальчика.
- Зачем это ей?
- Быть может, она захотела его.
- Ты свинья, Бенедетто, ничем не лучше Зороастро.
Бенедетто засмеялся.
- Леонардо, знаешь, как называют этот корабль? "Летающей свиньёй". Так что я, в конце концов, не в такой уж плохой компании, а? - Он снова засмеялся, на сей раз громче, и кто-то рявкнул из темноты:
- Эй, заткнитесь!
Но тут Леонардо - он стоял, опершись о поручень - внезапно выпрямился, глядя на восток, в пенную темноту.
- Бенедетто, вон там, вдали, ты видишь? Огни.
Бенедетто повернулся, но мерцающие огоньки уже исчезли.
- Леонардо, это, наверное, отражение.
- Я что-то видел, - возразил Леонардо. - Смотри, вон там. - Он указал на корабль Деватдара, который подавал сигналы своей жаровней и - для верности - сосновым факелом: свет-тьма-свет-свет-свет...
- Вперёд смотреть! - крикнул Бенедетто, и когда злые матросы бегом примчались на корму, отправил одного в воронье гнездо.
- Проследи, не появится ли вон оттуда что-нибудь необычное, - приказал он. - Особенно огни или вспышки. - Потом обратился к младшему офицеру: - Позовите капитана. И шкипера.
- Утром мы узнаем, корабли ли это, - сказал Леонардо. - Если это турки...
- Море часто порождает странные видения, - упрямо сказал Бенедетто. Руки у него чуть тряслись, и Леонардо понял, что он встревожен.
- Завтра всё будет ясно, - сказал Леонардо, проклиная Айше за то, что забрала Никколо.
Оставшиеся часы он провёл, готовясь к бою. До рассвета оставалось лишь пару склянок; но сейчас Леонардо был спокоен и собран, потому что погрузился в знакомую радость работы.
Серый грязный свет смыл с небес звёзды. Потом облака озарились огнём, и пришёл день - и всё изменилось, словно утро мира в рождении своём точно следовало Книге Бытия, словно молитвы и сладостное пение молодых юнг действительно воссоздавали мир, творили его заново. Паруса хлопали на океанском ветру, с палуб испарялась роса, и воздух пах зеленью, деревом, лесной чащей.
Но в это утро не было ни покоя, ни уверенности, что на небесах по-прежнему есть Бог.
Люди работали лихорадочно, но без разговоров и почти без шума. Со стороны это казалось волшебством, точно на корабле трудились призраки, мертвецы, не нуждающиеся более ни в дружбе, ни в беседах, ни в радостях плоти. Люди выглядели измождёнными и какими-то маленькими на фоне ярко-синего полога неба и моря. И они, потея, старались привести корабль в боевую готовность прежде, чем турецкие пираты сомкнутся вокруг для своей смертоносной работы. Спокойны были лишь воины. Они чистили, проверяли оружие и, стоя в сторонке, молча шевеля губами в молитве, так смотрели на врага, словно могли сжечь турецкие корабли одними своими взглядами.
Пять кораблей, все под алым стягом со звёздами и полумесяцем, подходили по диагонали, приближались не торопясь, неумолимо: большая турецкая каракка, ощетиненная рядами пушек, казалась замком, плывущим по зыбкой водной глади. Это был, очевидно, флагман - он шёл впереди, словно волоча за собой к судам Деватдара широкий полукруг маленьких гребных галер.