Она хихикнула.
- Ты получил довольно. Не может быть, чтобы ты всё ещё...
- Хочешь потрогать мой гульфик?
- Не рискну - ещё, чего доброго, кое-что сломаю. - Она игриво оттолкнула его. - Леонардо, ну пожалуйста!..
- Но ты же всегда требуешь у меня доказательств.
- Доказательств? Чего?
- Моей верности. Был бы я таким голодным, если бы в моей постели была ещё одна женщина?
- Я бы ничуть не удивилась - судя по тому, что о тебе болтают.
- Ты это серьёзно? - Он скроил оскорблённую гримасу.
- Нет, - сказала Джиневра. Потом поднялась, взяла Леонардо за руку и через комнату подвела к картине. - Я хочу взглянуть, что ты успел сделать сегодня.
- Испортил красивую девушку.
- Ну вот ещё, - сказала она, внимательно глядя на картину. - Что это - вон там? - Она указала на смутные очертания собора памяти, вписанного Леонардо в голубовато-зелёное марево холмов.
- Собор, - сказал Леонардо.
- Так теперь я твоя святыня? - Джиневра искоса глянула на него и улыбнулась.
- Вот именно. - Но когда Леонардо взглянул на портрет, на то, что сделал сегодня, по спине его пробежал холодок. Туманное воспоминание о сне.
Он сжал её руки.
- Тогда мы в нём и обвенчаемся, - сказала она. - В нашем собственном соборе.
Леонардо улыбнулся; но в этот самый миг, когда он, стоя рядом с Джиневрой, вдыхал аромат её волос и приторный острый запах, который обычно исходил от неё после занятий любовью, - в этот миг сон с жуткой ясностью галлюцинации вернулся к нему.
Он - внутри своего собора памяти, пытается войти в дверь, которую охраняет трёхголовая бронзовая статуя. Одна из голов - голова его отца; другая - Тосканелли; третья, самая пугающая, - голова Джиневры. Её глаза под тяжёлыми веками глядят на него, и он не видит в них ни страсти... ни любви.
Он потерял её.
Глаза обвиняли его... но в чём?
Леонардо на миг зажмурился, потом схватил кисть и записал собор, создав в верхнем правом углу холста уродливое пятно жжёной умбры.
- Леонардо, зачем ты это сделал? - Джиневра явно расстроилась.
- Прости, Джиневра. Мне вспомнился дурной сон.
- Но зачем... - Она осеклась. - Сон был обо мне?
Леонардо не ответил.
- Леонардо?..
- Мне снилось, что ты больше не любишь меня, что ты винишь меня...
- Но в чём?
Леонардо пожал плечами и отвернулся от картины, но на Джиневру не смотрел.
- Не знаю.
- Ну так я люблю тебя, и...
Её прервал стук в дверь. Настало время, когда появлялся Гаддиано. Джиневра с досадой поглядела на Леонардо, словно пытаясь передать невысказанное послание. Потом пригладила кудри и возвратилась на своё место.
- Войдите!
И в комнату вошла Симонетта, переодетая Гаддиано.
Этот Гаддиано, с выверенными движениями и осанкой, с тщательно наложенным гримом, кого-то напомнил Леонардо: в окончательно завершённом, почти смазливом лице, которое придал своему Давиду Андреа дель Верроккьо, были те же черты - такой же подбородок, полные, но сжатые губы, тонкий, почти аристократический нос. Но Симонетта была неотделима от Гаддиано: глаза, в которых жили призраки, выдавали её; взгляд её был мягче и не столь пронзителен, как у Леонардо, который смотрел на мир горячо, почти сердито.
Но сейчас в глазах Гаддиано была усталость.
- Привет, влюблённые пташки, - сказала Симонетта голосом, неотличимым от мужского. Она улыбнулась Джиневре, небрежно поклонилась и подошла к картине.
Леонардо сразу почувствовал, что что-то не так. Даже в чужой личине она выглядела слабой и неуверенной.
- Что ж, вижу, наша совместная работа подвигается, - сказала она Леонардо. - Но что это за пятно?
- Перемена настроения, - сказал Леонардо.
Симонетта лукаво глянула на него, потом опустилась на табурет перед мольбертом, взяла кисть и стала затирать пятно.
- Леонардо, друг мой, не уйти ли тебе прежде, чем люди Николини придут за Джиневрой?
- Да, конечно, - сказал Леонардо. - До свидания, Гаддиано, и спасибо. - Он поклонился Джиневре и поцеловал её, словно они были одни. - Пожалуйста, не сомневайся во мне. Я люблю тебя больше...
Снаружи прозвенел колокольчик: Лука предупреждал их, что люди Николини уже прибыли.
Леонардо уже переступал порог, когда Симонетта закашлялась; спазмы скрутили её. Хрипя, она пыталась вздохнуть - и не могла.
Леонардо метнулся к ней, за ним - Джиневра. Он попытался успокоить Симонетту, но она отшатнулась. Призвав силу воли, она перестала кашлять, но дышала тяжело, с бульканьем.
- Мессер Гаддиано, вы слишком больны сегодня, - озабоченно сказала Джиневра. - Я позову мадонну Симонетту...
- Нет-нет, мадонна, она нездорова... Я сейчас приду в себя, это просто лёгочная хворь, на прошлой неделе я слишком долго гулял ночью... Её слуги позаботятся обо мне. Но ты, Леонардо, уходи немедля, не то пострадаем мы оба. В распоряжении мессера Николини острые кинжалы.
- Его слуги не знают, кто я...
- Это те же люди, что сопровождали мессера Николини на празднике Горящего Голубя в Дуомо, - серьёзно сказала Джиневра. - Они знают тебя в лицо.
- Ты не так уж и неизвестен во Флоренции, - заметила Симонетта по-прежнему в духе Гаддиано; даже теперь ей удалось сохранить привычный сарказм. - Тебе так хочется подвергнуть нас всех риску? - Тут Симонетту снова одолел кашель, она усилием воли подавила его и отёрла рот алым платком, который промок и потемнел от крови. Лицо её было бледнее мела.
- Он прав, Леонардо, - сказала Джиневра. - Ты должен немедля уйти.
Леонардо подчинился, и как раз вовремя, потому что едва он вышел из комнаты и пошёл вниз, к выходу, как услышал голоса слуг Николини. Они недурно набрались в таверне и сейчас подсмеивались над юным лакеем Симонетты Лукой.
Но потом закричала Джиневра, и Леонардо остановился, словно перед ним выросла стена:
- На помощь! Кто-нибудь... помогите!
Ей откликнулись Лука и люди Николини: они уже бежали по коридору к студии. Леонардо тоже бросился назад, так быстро, как только осмелился. Расстроенный, он выругался про себя, затем прислушался: похоже было, что Симонетта выкашливает лёгкие.
- Поднимите его, - велела Джиневра, и один из слуг заворчал. - Идите за мной; мы отнесём мессера Гаддиано в постель... А ты - отправляйся во дворец Медичи и позови сюда мессера Пико делла Мирандолу.
- Что, к мазилке?
- Он друг Первого Гражданина, так что поторапливайся! - властно приказала Джиневра. Как будто она, а не Николини, была хозяйкой этих людей.
Потом голоса вдруг исчезли, растворились в тёмной глубине большого дома; и Леонардо остался стоять один в коридоре без окон, где были слышны лишь его участившееся дыхание и испуганный стук сердца.
"Симонетта, ты не должна умереть.
Ты не можешь умереть".
Он подумал о Джиневре.
Подумал о тонкой ниточке, связавшей его с покровителем, Великолепным.
О военных машинах, которые мечтал построить для него.
"Симонетта, ты облегчила мой путь наверх, к Медичи... и к Джиневре. Ты нужна мне.
Ты должна жить.
Я люблю тебя, сестра моя".
Он ощущал тягу к Симонетте, к её извечной чистоте. Он жаждал целительной страсти и меланхолии, которую они безмолвно делили.
Она была инструментом и убежищем. Но он использовал её и был ничем не лучше вора, ибо даже сейчас, наедине со своими мыслями, он грешил против неё и своей возлюбленной Джиневры.
Несколькими днями позже в мастерскую, где Леонардо по заданию Верроккьо трудился над терракотовой скульптурой Девы и единорога, ворвались Товарищи Ночи, Ufficiale di Notte.
Леонардо повернулся к ним, удивлённый и потрясённый; в одной руке он держал молот, в другой - резец, словно этим оружием намеревался отбиваться от чернорясых священников. Эти люди - полиция нравов, Служители Ночи и Монастырей - были облачены в одеяния поддерживавших Медичи доминиканцев; то были волки Церкви, inquisitores, оруженосцы, гонцы и палачи. Величайшая ирония заключалась в том, что они были оруженосцами самого Лоренцо. Казалось, чья-то страшная и искусная рука обратила их против своих.
- Леонардо, мы здесь! - обеспокоенно окликнул его Пико делла Мирандола, махая рукой из-за спин одетых в церковное солдат. - Не делай ничего неосмотрительного. Мы с Сандро здесь, чтобы помочь тебе. - Он повернулся к капитану, старому воину с иссечённым шрамами лицом: - Могу я побеседовать наедине с синьором Леонардо да Винчи?
- Я получил приказ доставить его прямо в Сан Марко, - сказал капитан с долей почтительности в голосе, - но вы, синьор, если пожелаете, можете присоединиться к синьору да Винчи в карете. Боюсь, однако, что ваш друг... - Он кивнул на Сандро.
- Не беспокойтесь, я поеду следом в другой карете, - сказал Сандро, - если, конечно, капитан не против.
Капитан вежливо кивнул.
- Могу я узнать, что происходит? - Леонардо с трудом сдерживал гнев. О нём говорили так, словно он - мебель, которую собираются передвинуть с места на место.
- Вы обвиняетесь в преступлении, синьор.
- И что же это за преступление? - едко осведомился Леонардо.
- Леонардо, - предостерегающе проговорил Пико.
- Содомия. - Капитан понизил голос, словно из осторожности, хотя слышно это было всем в комнате.
- Что? - Голос Леонардо охрип от ярости. - А кто выдвинул это обвинение?