Пригибаясь при взрывах ракет, молясь на бегу, он искал Джиневру. По площади рыскали карманники и бандиты, рискуя сгореть ради того, чтобы содрать кольца и иные украшения с погибших и тех, кто прижался к земле, ища спасения. Они пинали, тузили, а то и топтали бедолаг, когда кто-то пытался сопротивляться. Вор со шрамом, что тянулся от угла рта через щёку, замахнулся ножом на Леонардо, но отступил, увидев, что и Леонардо обнажил свой кинжал.
Леонардо должен был найти Джиневру. Всё прочее - не важно. Будь в том нужда - он выпустил бы кишки и самому дьяволу.
Ракеты всё ещё громко взрывались, то и дело рассыпая искры и пламя.
Леонардо искал, почти обезумев, и наконец нашёл и её, и Сандро - они укрылись за баррикадой из перевёрнутых тележек уличных торговцев. Джиневра дрожала и плакала; Сандро обнимал её, словно защищая, хотя даже в свете факелов и вспышек ракет было видно, как посерело его лицо.
- Джиневра, я чуть не спятил от тревоги, - сказал Леонардо. Сандро он кивнул и легонько коснулся его плеча.
- Уходи сейчас же, - сказала Джиневра. Она уже взяла себя в руки, словно победила в себе какого-то страшного демона. Она перестала дрожать, и слёзы смешались на щеках с испариной.
- Пошли. Мы с Сандро уведём тебя отсюда.
- Нет. - Она смотрела на него, но избегала прямого взгляда в глаза. - Оставь меня, пожалуйста.
- Сандро, ей нельзя здесь оставаться.
- Мой наречённый вот-вот появится. Оставь меня, пожалуйста!
- Твой наречённый! - вскричал Леонардо. - Да пусть его дьявол заберёт, этого вонючего puttaniere!
- Значит, теперь ты считаешь меня шлюхой, - сказала она. Потом моляще обратилась к Сандро: - Он должен уйти!
Сандро обеспокоенно глянул на Джиневру, затем перевёл взгляд на Леонардо - что он скажет?
- Я не боюсь твоего... наречённого.
- Дело не в этом, - сказала Джиневра. - Просто я выбрала. Я намерена выйти за мессера Николини.
- Из страха. - Леонардо шагнул к ней вплотную. Коса её растрепалась, и длинные рыжие пряди прилипли к решительному, потемневшему лицу. Однако она казалась совсем беззащитной; и Леонардо желал её - именно из-за этой беззащитности, которая волновала его.
На площади творился сущий ад. Под гром набата горожане сбегались гасить огонь на крышах - иначе конец Флоренции.
- Это верно, решение было вынужденным, - сказала Джиневра. - Но это моё решение. И, уверяю тебя, вынудил меня не страх - логика. Ты унизил мессера Николини... и меня. Твои выходки, продиктованные себялюбием, эгоизмом и завистью, унизили всю мою семью и дали понять всему миру, что мы были любовниками!
- Но мы и есть любовники!
- Были. - Она глубоко вздохнула и добавила, не глядя на него: - Занятно, что именно ты зовёшь его сводником - ты, который своими выходками выставил меня шлюхой.
- Ты преувеличиваешь! Я...
- Ты унизил его этим трюком со свиным пузырём.
- Он угрожал убить меня, - сказал Леонардо. - Когда попросил Сандро увести тебя подышать воздухом. Ещё он пригрозил, что запрет тебя.
- Если ты любишь меня, ты должен был прислушаться к его угрозам и не подвергать опасности ещё и меня.
Леонардо коснулся её руки - она была холодна. Джиневра не отняла руки, но прикосновение не оживило её - она была словно камень.
- Сандро... - Леонардо просительно глянул на друга, давая понять, что хочет остаться с девушкой наедине.
Сандро кивнул с явным облегчением. Он встал и отошёл от них.
Взрывы прекратились; теперь были слышны только крики и плач... и набат десяти тысяч колоколов.
- Он приставил кого-то шпионить за нами.
- Он рассказал мне всё, Леонардо. - Она смотрела прямо перед собой, как слепая. - Он очень честен.
- А, так он прощён за честность, так, что ли?
- Он сказал, что знает, как мы занимались любовью в доме мастера Верроккьо. Это нам нужно прощение.
- Нам? - Леонардо разозлился. - Он берёт тебя силой, Джиневра. - И образ Николини, насилующего её на алых простынях, снова возник перед ним. - Ты не сможешь сопротивляться ему. Он сильнее. Он принудит тебя выйти за него.
- Я уже принадлежу ему, Леонардо.
- Но несколько часов назад ты была моей.
Она бесстрастно глянула на него.
- Я решила.
- Я намерен сказать твоему отцу, что ты поступаешь так ради него. Он этого не допустит.
- Леонардо, - почти прошептала она. - Всё кончено, ушло. Прости...
- Ты не должна дать этому свершиться. Есть иной способ...
- Способа нет, - сказала Джиневра. - Всё должно идти именно так. - Голос её дрогнул, но она по-прежнему смотрела прямо перед собой.
- Твоя семья сможет выкарабкаться.
Она не ответила.
- Взгляни на меня и скажи, что не любишь. - Леонардо взял её за плечи и повернул к себе. Труднее всего ему было держаться от неё на расстоянии руки. Он чувствовал аромат её волос. И всё же она была так же далека, как окна под куполом Дуомо. Теперь она смотрела прямо на него. - Ты любишь меня, - сказал он.
- Я собираюсь обвенчаться с мессером Николини и... да, я люблю тебя. Но теперь это не имеет значения.
- Не имеет значения?.. - Леонардо попытался обнять её, но она отстранилась. Она была холодна.
- Я приняла решение, - сказала она спокойно. - А теперь оставь нас.
- Не могу. Я люблю тебя. - Леонардо мутило, будто он был на палубе захваченного бурей корабля; желудок выворачивало, а горло горело, словно он хлебнул щёлока. Он слышал отчаяние в своём голосе, но сдержаться не мог. Это неправда, это лишь дурной сон. Она любит его; он должен лишь сломить её решимость. И вдруг ему показалось, что всё это уже было. Он знал, что грядёт, ибо знал её. И следующие жуткие мгновения были так же предопределены, как вечное вращение планет на их неизменных небесных орбитах.
- Если ты вмешаешься и потревожишь мою семью - я стану презирать тебя, - сказала Джиневра. - Я отдала себя мессеру Николини. Со временем я полюблю его. Если ты действительно чувствуешь ко мне то, что я думаю, пожалуйста, оставь меня в покое.
- Не могу, - повторил Леонардо. Он с такой силой стиснул зубы, что они заныли.
Она вновь задрожала - но на сей раз прямо смотрела на Леонардо.
- Я не желаю видеть отца банкротом, чтобы на улицах и в Синьории висели на него pitturi infamanti.
Гротескные изображения банкротов, предателей и клятвопреступников часто вывешивали в людных местах - их оплёвывали, мазали испражнениями и всячески над ними измывались.
- Леонардо, - прошептала Джиневра, - тебе не изменить моей участи. Ты должен уйти и забыть обо мне, потому что ни при каких обстоятельствах я не буду твоей.
- Прекрати сейчас же, - сказал Леонардо. - Всё это забудется через год, обещаю тебе. Как бы ни был серьёзен долг, твоей семье не грозит банкротство. Самое худшее...
- Самое худшее - мы станем нищими. Бесчестье не забывается. Я не смогу забыть. Мы - ты и я - навлекли на мою семью бесчестье. Я поклялась на священном надгробии матери жизнью отца, что никогда не поступлю так снова. А это, мой Леонардо, сильнее любви к тебе.
- Джиневра, - взмолился Леонардо, - это же был только заговор, чтобы твой отец смог расплатиться!
- Но теперь это дело чести.
- И честь должна взять верх над любовью и плотским влечением, - сказал подошедший Николини. Он стоял рядом с Сандро, как наряженное в цвета Пацци привидение: на нём были дамастовая куртка и длинная бархатная накидка, по которой золотом были вышиты щиты и дельфины. Николини вспотел, в волосах его блестели капельки пота; но человек в его положении, поднявшийся до равенства - довольно шаткого - с одним из знатнейших семейств, охотно потерпит неудобства такого вот богатого, тяжёлого, гербового наряда, какая бы ни была погода - лишь бы угодить семье, родства с которой он ищет. Николини кивнул Сандро и мимо него прошёл к Джиневре. Он протянул к ней руки со словами:
- Когда начался этот ужас с фейерверком, я испугался за твою жизнь. Благодарение Богу, мадонна, ты невредима.
Она сжала его пальцы, и он помог ей подняться на ноги. Он смотрел на Леонардо без злобы, ибо выиграл Джиневру.
- Да как же ты можешь говорить о чести, если знаешь, что мадонна Джиневра любит меня? - спросил Леонардо, сознательно принуждая противника схватиться за оружие. - Если знаешь, что мы с ней занимались любовью, покуда ты торчал наверху, в студии?
Джиневра отвернулась от него, а Николини встал между ними.
- О чести кричат лишь на людях, - холодно произнёс он, не спеша принимать скрытый вызов. - Ибо разве не обманом живёт цивилизованное общество, подобное нашему? И разве великий властитель не держит себя с подданными так, будто они равны? Припомни латынь, молодой человек: Humilitas seu curialitas, но на самом деле они не равны. Так общество сохраняет вежливость и не роняет себя.
- Так искажаются порядок и правда, - сказал Леонардо. Лицо его горело, будто опалённое жаром. - И тебе всё равно, чем пахнут твои деньги.
- Быть может, я тоже фокусник, как ты... или алхимик. Ибо, видишь ли, мастер Леонардо, - прибавил он мягко, - я обращу уважение и учтивость мадонны Джиневры в любовь, - тут он глянул на Джиневру, - если мадонна соблаговолит открыть себя для моей страсти.
Джиневра смущённо потупилась.
Намёк Николини не остался незамеченным - Леонардо обнажил клинок. Телохранителей Николини тут не было - значит, бой будет честным.