- Вот что у тебя под сердцем. Здесь скрывается твоя истинная сущность!
Она перевернула карту. Шут.
- Великолепно! - вырвалось у меня. - Моя истинная сущность в глупости. Значит, я настоящий идиот!
- Ну, это может быть святая простота или божественная невинность, как у некоторых пророков… Но я не понимаю, что это означает конкретно в твоем случае.
- Спасибо, Нат! Спасибо на добром слове! Девушка проворно раскрыла самую ближнюю ко мне карту. Колесо фортуны, изображенное в виде вращающегося колеса, которое оседлали какие-то египетские божества.
- Карта, лежащая над тобой, означает… означает силу, которая управляет всей судьбой.
- Но ведь карта хорошая? - радостно улыбнулся я. Почему-то в ответ Натали не улыбнулась.
- Ну… это как сказать. Вообще-то Колесо фортуны несет перемены. То есть если ты сейчас несчастен, дела пойдут на поправку, а если все хорошо, скоро сядешь в лужу.
- Нет! - твердо заявил я. - Счастливым я себя сейчас не считаю, особенно в ситуации с Джиной… То еще счастье!.
Глотнув чаю, Натали мрачно посмотрела на меня поверх чашки.
- Все это очень субъективно, - сказала она. - Счастье у каждого свое. Сомалиец, на глазах которого погибают истощенные жена и дети, сочтет тебя самым счастливым человеком на свете. Для него что ты, что мультимиллионер - никакой разницы.
Девушка раскрыла карту справа от себя. Императрица - Джинина карта, во всей колоде моя самая любимая.
Олицетворение женского качала, она означает любовь, сострадание, радость и исполнение желаний.
- Эй! - возликовал я. - Впереди у меня Императрица!
- Нет, - мрачно покачала головой свояченица, - она позади тебя, Гай. Карта справа от меня обозначает силу, влияние которой скоро кончится.
- Ерунда! - отмахнулся я. - Ты сама в это веришь? Лично я - нет.
Девушка перевернула последнюю карту.
- Вот твое будущее.
Судя по ходу гадания, я ожидал увидеть Смерть, Падающую башню или Незамедлительную кастрацию, пусть даже такой карты не существует. Но свояченица открыла Верховную жрицу - воплощение божественной мудрости, которая держит ключи к вселенной. Эта карта всегда напоминала мне Натали.
Я горячо молился, чтобы Джина не нашла квартиру в Лондоне, вернулась домой подавленная, твердо решив отказаться от своего плана. Увы, уже на второй вечер она позвонила и звенящим от радости голосом сообщила, что внесла задаток и заплатила за первый месяц аренды однокомнатной квартиры в районе, название которого я никогда не слышал: Крауч-энд.
В тот вечер сильно похолодало: улицы и лужайки нашего района покрылись изморозью. Зная, что раньше следующего полудня Джина домой не вернется, мы с Натали отправились на долгую прогулку.
В самом конце Шепли-драйв притаилась начальная школа, в которую когда-то ходили сестры. Мы шли по застывшему футбольному полю, крепко связанные уверенностью, что скоро придется расстаться. Мы держались за руки, вернее, пытались держаться, насколько позволяли толстые перчатки, а в зимнем небе кружили звезды, словно на ледяной голливудской церемонии.
- Черт! - выругалась Натали. - Так не должно было получиться, я совсем не этого хотела.
- Я тоже.
Мы подошли к окну и заглянули в темный пустой класс. На стенах - рисунки, веселая мазня, какая бывает только у малышей. Над ними - большой рукописный плакат, на котором выведено "Моя семья". На самом ближнем к окну рисунке - улыбающаяся оранжевая обезьянка в окружении двух побольше.
- Видишь? Когда наш малыш научится рисовать, я хочу, чтобы на его рисунках были вы с Джиной, - торжественно объявила Натали. - А не только палка в юбке, которая держит за руку ребенка.
Поздно ночью, когда мне наконец удалось заснуть, в спальне неожиданно заскрипели половицы. Перепугавшись, я поднял голову и увидел, как к кровати приближается белая фигура.
Это же Натали в длинной белой ночнушке!
- Что случилось? - шепотом спросил я.
- Холодно… - сонно пробормотала она.
Дрожа всем телом, девушка легла на кровать и обняла меня за плечи, прижав к спине огромный круглый живот. Мой дружок сразу оживился, еще немного - и из пижамы вырвется! Что же делать? Что задумала Натали? Пока она не проявила инициативу, я даже прикоснуться к ней не могу. Остается набраться терпения и ждать.
А потом случилось что-то странное: рука Натали скользнула в нагрудный карман моей пижамной куртки и прижалась к сердцу. Я почувствовал, как оно трепещет, так и льнет к ее ладони.
- Твое сердце в моих руках, - пробормотала она.
- Возьми его, оно твое, - случайно перефразировал я слова до боли знакомой песенки.
Натали тихонько застонала в ответ, а потом заснула, и ее ладонь грелась у меня на груди.
Я даже не шевелился, боясь, что она уберет руку, и взводить себя не решался, чтобы не поняла, в чем дело. Даже если мои однообразные движения ее не разбудят, утром все равно догадается! Вот я и лежал, парализованный собственной хитростью.
Легкое дыхание щекотало затылок, округлые бедра прижимались к моим, и я всю ночь жарился в тепле, исходящем от ее промежности.
Рай, самый настоящий рай!
Я закрыл глаза, решив не тратить впустую драгоценные часы сна. Когда открыл их снова, было девять утра, и Натали гремела на кухне посудой.
Неделей позже мы с Джиной переехали в Лондон. Я тянул время, как только мог: мол, не хочу расставаться с друзьями по клубу.
- Мы нужны друг другу! С ума сойду, если не смогу разговаривать с ними хотя бы раз в месяц.
Джина спокойно выслушала эту чепуху и заявила: если клуб для меня так важен, незачем его бросать, раз в месяц вполне можно приезжать на собрания. На это возражений не нашлось. Из вещей собрали лишь самое необходимое, а когда уезжали, Натали специально ушла на прогулку. Ей не хотелось устраивать слезливую сцену: мы накануне ночью наплакались.
Переезд занял шесть часов. Войдя в новую квартиру, я не мог поверить своим глазам. Две комнаты и крошечная ванная на первом этаже разваливающегося викторианского дома - вот здесь теперь мы будем жить.
- Джина, - прошептал я, - в какие игры ты играешь? Это же самая настоящая трущоба!
- Зато аренда довольно низкая! - парировала она.
- Ну и что! Зачем вообще платить? У нас отличный дом в Хейзл-Гроув!
Коробки пришлось поднимать по грязнущей, вонючей лестнице. Нас перегнали парень с девушкой, застенчиво кивнули и скрылись в крошечной квартирке по соседству. Мы улыбнулись, кивнули, но, едва за ними закрылась дверь, спор продолжился.
- Я знала, что так получится! - бросилась на меня Джина. - Я знала!
- Знала, что получится как?
- Что ты будешь недоволен! Что приедешь в Лондон и начнешь возмущаться!
Не переставая спорить, мы распаковали вещи. В конце концов пришлось извиниться перед Джиной. Она права: я ведь согласился переехать, ни разу не взглянув на квартиру, значит, не имею права возмущаться. Но в душу закралось опасение: а что, если жена теряет рассудок?
На следующий день, в третье воскресенье после Богоявления, мы вышли осмотреться. После обеда сели на автобус, добрались до парка Финсбери, затем спустились в метро и по линии Виктории доехали до Оксфорд-серкус. Оттуда по Риджент-стрит прогулялись до Пиккадилли. Затем по набережной Виктории, вдоль серой грязной Темзы к собору Святого Павла. В Вестминстере оказались, когда Биг-Бен пробил пять, и спустились к Факингемскому дворцу. Королевы дома не было, а то обязательно зашли бы поболтать о социализме.
Дальше к вокзалу Виктории, где прямо на асфальте сидели люди и заученно слабыми голосами клянчили мелочь, а потом орали "Да пошел ты!". Увы, Джина собиралась потратить мелочь на свечи в Вестминстерском соборе.
- Одну свечу поставлю за Натали, вторую за нас, третью - за бездомных.
- Бездомные "Да пошел ты!" не кричат. Эти проходимцы могут сами поставить себе свечку!
Крауч-энд ке район, а сплошная пробка: квадратная миля загнивающих викторианских домов, выхлопных газов и объявлений вроде "Спасите нашу библиотеку". Нервные, затурканные женщины в ужасных шерстяных шапках и лиловых резиновых сапогах возят по грязным шумным улицам издерганных детей в таких же ужасных шапках и сапогах. Эту так называемую деревню часто показывают в сериалах по Би-би-си, но не потому, что действие неизменно происходит в Крауч-энд, а потому, что здесь живет большинство режиссеров и продюсеров, которые наивно предполагают, будто любому телезрителю интересно увидеть их родной район.
Продюсеры и режиссеры живут в отреставрированных домах с одним-единственным звонком на двери, в то время как молодые художники, актеры и бедные истощенные ублюдки ютятся но соседству в сущих трущобах. По ночам эти муравейники буквально разрываются от грохочущих телевизоров и стереоустановок.
Примерно в такие же условия попали мы с Джиной. Над нами обосновался старый хиппи. Он жил там уже давно вместе со своими игрушками, пластинками Джоан Баэз и самодельными музыкальными инструментами. Каждую ночь, часов в двенадцать, он начинал регулярный плач о судьбе вселенной, подыгрывая себе на старой испанской гитаре. Больше всего так называемая песня напоминала предсмертный, положенный на музыку хрип. Если я пробовал жаловаться, хиппи замолкал и вежливо извинялся; впрочем, порой лучше было его не трогать, чтобы не слышать двух пьяных актеров, что расположились этажом ниже.