Понаделали этих новых орденов… Ага, и старые у него имеются… Военный! Полковник!
Проглотив готовое сорваться с языка «Нет! Ошибка!», Виктор Саулович зажмурился.
Голос был тот самый.
— В чем обвиняют меня критики? «Масскульт, рыночная литература!». Но, позвольте, разве Достоевский не был рыночным писателем? А Некрасов? Вот уж кто всем рыночникам рыночник: освоил самую массовую, непаханную по тем временам читательскую среду — крестьянскую. Правда состоит в том, что хорошая книга хорошо продается…
Тарковский снова раскрыл глаза. И встретился взглядом с глядевшим в камеру полковником. Старик, хотя и крепкий.
— Сомневаюсь, — сказал Виктор Саулович. — Как ты на него вышел, Андрюшка?!
Прокурорский выглядел смущенным.
— Да не вышел — наткнулся. Заскочил домой пообедать и слышу с кухни его голос. Я чуть с ума не сошел.
Оказалось, у жены телевизор был включен… Вообще странное впечатление: с первых слов — точно Умник, потом чем дольше слушаешь, тем сильней сомневаешься.
А уж когда увидишь — не может он быть Умником, и все тут. Это ж Кадышев, его вся страна знает.
— Я не знаю, — сухо заметил Тарковский. — Герой какой-нибудь?
— Писатель.
Виктор Саулович развел руками. Книжек он давно не читал — хватало финансовой отчетности.
— Он каких войск полковник?
— Был боевой пловец, если не врет, а сейчас — бумажных войск. Редактор в «Воениздате».
— Юридической литературы?
— Нет, художественной. А сам он пишет боевики, юридически достаточно подкован, чтобы не путать следователя с оперативником.
Виктор Саулович задумался, подыскивая обтекаемую формулировку для следующего вопроса. Андрюшка до сих пор не знал, чем шантажировал Умник Тарковского, и знать ему это было незачем. Между тем интересовавший Тарковского вопрос, если задать его в лоб, звучал бы так: «А представляет ли он, к примеру, механизмы вывоза валюты?»
— Редактор редактору рознь, — пошел окольным путем Виктор Саулович. — Скажем, у главного редактора есть право подписи…
— Имеет ли он дело с финансами? — понятливо уточнил прокурорский. — Он очень успешный писатель, таких единицы. Я думаю, до кризиса, пока рубль был дорогой, успел сколотить где-то за миллион долларов.
Виктор Саулович кивнул. Миллион — не те деньги, которые хранят в наволочке. Да и положить его в банк и жить на проценты — популярная мечта тех, у кого миллиона нет. А у кого есть, знают, что капиталом надо управлять, иначе останешься с кучей красивых и бесполезных пластиковых карточек, как Леня Голубков с «Мавродиками». Словом, у миллионера достаточно квалификации, чтобы разобраться в сути финансовой аферы другого миллионера.
— Садись, давай думать, — приказал Тарковский, распахивая дверцу бара.
Налитый для Андрюшки стопарик остался на подносе. Тарковский взял два чистых и набулькал «Камю». Не бог весть что, но Виктор Саулович любил этот коньяк с восьмидесятого года, когда завезли его к Олимпиаде в неимоверных количествах и продавали рублей, помнится, по сорок. Он тогда сколотил свои первые сто тысяч — опять же рублей, о долларах и речи не шло — и попивал этот пахнущий заграницей «Камю», чувствуя себя богаче, чем сейчас, когда закруглил третий десяток миллионов настоящих американских денег.
— Мне ведь правда на службу, — стал отнекиваться младший советник юстиции.
— Сиди! — повысил голос Тарковский и просительным тоном добавил:
— Ты не представляешь, как он мне нужен, Андрюша. Не мести ради — с местью я уже перебесился… — Бормотание телевизора мешало. Махнув через плечо пультом-лентяйкой, Виктор Саулович выключил звук. — Но сам посуди: пока Умник звонил, а я платил, была относительная гарантия, что он не пустит компроматы в ход. А после того звонка из Думы он пропал.