Друзья, родственники, писатели, театральные деятели были обеспокоены такой демонстративной позицией неприятия большевизма, как формы государственного правления, не раз призывали Булгакова одуматься и смириться с существующим положением вещей. Некоторые уже "одумались" и говорят совсем противоположное тому, что говорили несколько лет тому назад. Так, в Комакадемии режиссер Художественного театра Судаков в споре с Ермиловым сказал, что он согласен с рапповцами и действительно пьеса Булгакова "Дни Турбиных" - "пьеса реакционная", а ведь постановка этой пьесы сделала его имя известным. И таких "перевертышей" оказалось множество, особенно среди писателей, которые быстро перестраивались под нажимом времени, под натиском диктатуры большевизма, сметавшей со своего пути всяческое инакомыслие.
В этом отношении интересны некоторые записи в "Дневнике Елены Булгаковой": "11 декабря 1933 года. Приходила сестра М. А. - Надежда. Оказывается, она в приятельских отношениях с тем критиком самим Нусиновым, который в свое время усердно травил "Турбиных", вообще занимался разбором произведений М. А. и, в частности, написал статью (очень враждебную) о Булгакове для Литературной энциклопедии. Так вот, теперь энциклопедия переиздается, Нусинов хочет пересмотреть свою статью и просит для ознакомления "Мольера" и "Бег".
В это же время - как Надежда сообщает это - звонок Оли и рассказ из Театра:
- Кажется, шестого был звонок в Театр - из Литературной энциклопедии. Женский голос: - Мы пишем статью о Булгакове, конечно, неблагоприятную. Но нам интересно знать, перестроился ли он после "Дней Турбиных"?
Миша:
- Жаль, что не подошел к телефону курьер, он бы ответил: так точно, перестроился в 11 часов. (Надежде): - А пьес Нусинову я не дам.
Еще рассказ Надежды Афанасьевны: какой-то дальний родственник по мужу, коммунист, сказал про М. А. - Послать бы его на три месяца на Днепрострой, да не кормить, тогда бы он переродился.
Миша:
- Есть еще способ - кормить селедками и не давать пить" (с. 48).
Булгаков прекрасно понимал, что советуют ему перестроиться из самых лучших побуждений. Да и он видел, с какой легкостью перестраиваются его коллеги по Театру и Союзу писателей, становятся "услужающими", готовыми на все, лишь бы их не трогали, давали ставить пьесы, печатали и платили. Даже Немирович-Данченко, казалось бы, имеет право быть независимым, из кожи лезет вон, как выразилась Елена Сергеевна, чтобы составить себе хорошую политическую репутацию. Ни с чем сомнительным не будет связываться, а если что-то и совершит, то туг же постарается извиниться за содеянное. Ведь вот недавно, как неприятно было Булгакову на одном из спектаклей "Дней Турбиных". На спектакле присутствовали Эррио, Литвинов, Альфан, все мхатовцы в первом ряду, Владимир Иванович. Спектакль шел изумительно, актерам передалась торжественная обстановка праздника в Театре. После "Гимназии" Эррио стал спрашивать про автора, просил познакомить. Владимир Иванович просил разыскать Михаила Афанасьевича, сам увидел его в ложе и стал манить его рукой. Булгаков подошел, познакомился с Эррио, с его окружением, поговорили о пьесе. Публика внимательно наблюдала за происходящим. Почувствовав это, Немирович-Данченко под влиянием нахлынувших чувств представил публике: "А вот и автор спектакля". Публика, естественно, зааплодировала, аплодисменты перешли в овацию, а в следующем антракте Немирович-Данченко неожиданно сказал Булгакову:
"Может быть, я сделал политическую ошибку, что вас представил публике". "Нет", как помнится, сказал Булгаков. Но разве этим можно успокоить? Ясно, что об этой овации доложили, куда положено, и это хорошо понимал обеспокоенный знаменитый режиссер, отлично усвоивший политику лавирования между Сциллой и Харибдой своего времени.
Одни коллеги и друзья советуют ему "как-то о себе напомнить"; другие более категоричны в своих советах: "Не то вы делаете, Михаил Афанасьевич, не то! Вам бы надо с бригадой на какой-нибудь завод или на Беломорский канал. Взяли бы с собой таких молодцов, которые все равно писать не могут, зато они ваши чемоданы бы носили…"
Слушая все эти советы, Булгаков нервничал, был тоже более категоричен: "Я не то что на Беломорский канал - в Малаховку не поеду, так я устал". Устал, конечно, от постоянных опасений, что написанное не пойдет и не будет напечатано, а сам автор может оказаться в застенках ГПУ или в лучшем случае в ссылке, как многие его друзья и знакомые.
Булгаков мог бы поехать за границу, повидать мир, посмотреть на родных братьев в Париже, написать книгу об этих своих встречах и переживаниях. И многие знали об этом и постоянно травили его сердце разговорами о заграничной поездке: "Вот поедете за границу… Но только без Елены Сергеевны!..", понимая, что этим можно уязвить Михаила Афанасьевича. "Нет, без Елены Сергеевны не поеду! Даже если мне в руки паспорт вложат. Вот крест!" - и Булгаков перекрестился.
"- Но почему?!
- Потому, что привык по заграницам с Еленой Сергеевной ездить. А кроме того, принципиально не хочу быть в положении человека, которому нужно оставлять заложников за себя.
- Вы - несовременный человек, Михаил Афанасьевич". (Дневник, с.51.)
Даже Станиславский, вернувшийся после длительного лечения за границей, на первой встрече с актерами говорил то, что от него хотели услышать власть имущие: оказывается, за границей все плохо, а у нас хорошо; там все мертвы и угнетены, а у нас чувствуется живая жизнь. "Встретишь француженку, и неизвестно, где ее шик?" - говорил Станиславский.
"Когда кончил, пошел к выходу, увидел М. А. - поцеловались. К. С. обнял М. А. за плечо, и так пошли.
- Что вы пишете сейчас?
М.А. говорит, что он явственнее стал шепелявить.
- Ничего, Константин Сергеевич, устал.
- Вам нужно писать… Вот тема, например: некогда все исполнить… и быть порядочным человеком.
Потом вдруг испугался и говорит;
- Впрочем, вы не туда это повернете!
- Вот… все боятся меня…
- Нет, я не боюсь. Я бы сам тоже не туда повернул." ("Дневник", 65.)
Не признался Михаил Афанасьевич, скрыл от Станиславского, что работает над фантастическим романом без названия, так пишет для себя, пишет потому, что ото всей этой повседневности устал. Устал от того, что люди от него требуют того, что он не способен сделать по своей натуре, по своему характеру - ловчить, приспосабливаться, говорить не то, что думаешь. Устал ото всего, что становилось нормой человеческого существования. Да и роман, над которым он работал от случая к случаю, не удовлетворял его. Возникали новые фигуры, новые образы, стучались к нему в душу с требованием пустить их на страницы романа не бледными копиями, а полнокровными образами, со своими характерами, своей сюжетной линией, со своей жизнью, радостной и горькой, как и полагается жизни быть.
Так роман и бросил незаконченным. Но уже понял, что роман этот не отпустит его до конца дней его, во всяком случае он будет писать его не торопясь.
Это издание стало возможным благодаря СВЕТЛАНЕ ВИКТОРОВНЕ КУЗЬМИНОЙ и ВАДИМУ ПАВЛИНОВИЧУ НИЗОВУ, молодым и талантливым руководителям АКБ "ОБЩИЙ", благодаря директору производственно-коммерческого предприятия "РЕГИТОН" ВЯЧЕСЛАВУ ЕВГРАФОВИЧУ ГРУЗИНОВУ, благодаря председателю Совета ПРОМСТРОЙБАНКА, президенту корпорации "РАДИОКОМПЛЕКС" ВЛАДИМИРУ ИВАНОВИЧУ ШИМКО и председателю правления ПРОМСТРОЙБАНКА ЯКОВУ НИКОЛАЕВИЧУ ДУБЕНЕЦКОМУ, благодаря генеральному директору фирмы "ИММ" МИХАИЛУ ВЛАДИМИРОВИЧУ БАРИНОВУ, оказавшим материальную помощь издательству "ГОЛОС", отважно взявшемуся за это уникальное издание
Виктор ПЕТЕЛИН
Кабала святош (Мольер)
Драма в четырех действиях
Rien ne manque а sа gloire,
Il manquait а la nøtre.
Действующие:
Жан-Батист Поклен де Мольер - знаменитый драматург и актер.
Мадлена Бежар, Арманда Бежар де Мольер, Мариэтта Риваль - актрисы.
Шарль-Варле де Лагранж - актер, по прозвищу "Регистр"
Захария Муаррон - знаменитый актер-любовник.
Филибер дю Круази - актер.
Жан-Жак Бутон - тушильщик свечей и слуга Мольера.
Людовик Великий - король Франции.
Маркиз д'Орсиньи - дуэлянт, по кличке "Одноглазый, помолись!".
Маркиз де Шаррон - архиепископ города Парижа.
Маркиз де Лессак - игрок.
Справедливый сапожник - королевский шут.
Шарлатан с клавесином.
Незнакомка в маске.
Отец Варфоломей - бродячий проповедник.
Брат Сила, Брат Верность - члены Кабалы Священного писания.
Ренэ - дряхлая нянька Мольера.
Суфлер.
Монашка.