Счастье
Перевод Н. Фельдман
Перед входом висела реденькая тростниковая занавеска, и сквозь нее все, что происходило на улице, было хорошо видно из мастерской. Улица, ведущая к храму Киёмидзу, ни на минуту не оставалась пустой. Прошел бонза с гонгом. Прошла женщина в роскошном праздничном наряде. Затем - редкое зрелище - проехала тележка с плетеным камышовым верхом, запряженная рыжим быком. Все это появлялось в широких щелях тростниковой занавески то справа, то слева и, появившись, сейчас же исчезало. Не менялся только цвет самой земли на узкой улице, которую солнце в этот предвечерний час пригревало весенним теплом.
Молодой подмастерье, равнодушно глядевший из мастерской на прохожих, вдруг, словно вспомнив что-то, обратился к хозяину-гончару:
- А на поклонение к Каннон-сама по-прежнему народ так и валит.
- Да! - ответил гончар несколько недовольно, может быть, оттого что был поглощен работой. Впрочем, в лице, да и во всем облике этого забавного старичка с крошечными глазками и вздернутым носом ничего сердитого не было. Одет он был в холщовое кимоно. А на голове красовалась высокая помятая шапка момиэбоси, что делало его похожим на фигуру с картин прославленного в то время епископа Тоба.
- Сходить, что ли, и мне поклониться? А то никак в люди не выйду, просто беда.
- Шутишь…
- Что ж, привалило бы счастье, так и я бы уверовал. Ходить на поклонение, молиться в храмах - дело нетрудное, было бы лишь за что! Та же торговля - только не с заказчиками, а с богами и буддами.
Высказав это со свойственным его возрасту легкомыслием, молодой подмастерье облизнул нижнюю губу и внимательно обвел взглядом мастерскую. В крытом соломой ветхом домике на опушке бамбуковой рощи было так тесно, что, казалось, стоит повернуться, и стукнешься носом о стену. Но зато, в то время как по ту сторону занавески шумела улица, здесь стояла глубокая тишина; словно под легким весенним ветром, обвевавшим красноватые глиняные тела горшков и кувшинов, все здесь оставалось неизменным давным-давно, уже сотни лет. Даже хлопотливые ласточки и те не вьют свои гнезда под кровлей этого дома…
Старик промолчал, и подмастерье заговорил снова:
- Дедушка, ты на своем веку много чего и видал и слыхал. Ну как, и вправду Каннон-сама посылает людям счастье?
- Правда. В старину, слыхал я, это часто бывало.
- Что бывало?
- Да коротко об этом не расскажешь. А начнешь рассказывать - вашему брату оно и не любопытно.
- Жаль, ведь и я не прочь уверовать. Если только привалит счастье, так хоть завтра…
- Не прочь уверовать? Или не прочь поторговать?
Старик засмеялся, и в углах его глаз собрались морщинки. Чувствовалось, что он доволен, - глина, которую он мял, стала принимать форму горшка.
- Помышлений богов - этого вам в ваши годы не понять.
- Пожалуй, что не понять, так вот я и спросил, дедушка.
- Да нет, я не о том, посылают ли боги счастье или не посылают. Не понимаете вы того, что именно они посылают - счастье или злосчастье.
- Но ведь если оно уже выпало тебе на долю, чего же тут не понять, счастье это или злосчастье?
- Вот этого-то вам как раз и не понять!
- А мне не так непонятно, счастье это или злосчастье, как вот эти твои разговоры.
Солнце клонилось к закату. Тени, падавшие на улицу, стали чуть длиннее. Таща за собой длинные тени, мимо занавески прошли две торговки с кадками на голове. У одной в руке была цветущая ветка вишни, вероятно - подарок домашним.
- Говорят, так было и с той женщиной, что теперь на Западном рынке держит лавку с пряжей.
- Вот я и жду не дождусь рассказа, дедушка!
Некоторое время оба молчали. Подмастерье, пощипывая бородку, рассеянно смотрел на улицу. На дороге что-то белело, точно блестящие ракушки: должно быть, облетевшие лепестки цветов с той самой ветки вишни.
- Не расскажешь, а, дедушка? - сонным голосом проговорил подмастерье немного погодя.
- Ну ладно, так и быть, расскажу. Только это будет рассказ о том, что случилось давным-давно. Так вот…
С таким вступлением старик-гончар неторопливо начал свой рассказ. Он говорил степенно, неторопливо, как может говорить только человек, не думающий о том, долог ли, короток ли день.
- Дело было лет тридцать - сорок тому назад. Эта женщина, тогда еще девица, обратилась с молитвой к этой самой Каннон-сама в храме Киёмидзу. Просила, чтоб та послала ей мирную жизнь. Что ж, у нее как раз умерла мать, единственная ее опора, и ей стало трудно сводить концы с концами, так что молилась она не зря.
Покойная ее мать раньше была жрицей в храме Хакусюся и одно время пользовалась большой славой, но с тех пор, как разнесся слух, что она знается с лисой, к ней никто почти больше не ходил. Она была моложавая, свежая, статная женщина, а при такой осанке - что там лиса, и мужчина бы…
- Я бы лучше послушал не о матери, а о дочери…
- Ничего, это для начала. Ну, когда мать умерла, девица одна своими слабыми руками никак не могла заработать себе на жизнь. До того дошло, что она, красивая и умная девушка, робела из-за своих лохмотьев даже в храме.
- Неужто она была так хороша?
- Да. Что нравом, что лицом - всем хороша. На мой взгляд, ее не стыдно было бы показать где угодно.
- Жаль, что давно это было! - сказал подмастерье, одергивая рукав своей полинялой синей куртки.
Старик фыркнул и не спеша продолжал свой рассказ. За домом в бамбуковой роще неумолчно пели соловьи.
- Двадцать один день она молилась в храме, и вот вечером в день окончания срока она вдруг увидела сон. Надо сказать, что среди молящихся, которые пришли на поклонение в этот храм, был один горбатый бонза, который весь день монотонно гнусавил какие-то молитвы. Вероятно, это на нее и подействовало, потому что, даже когда ее стало клонить ко сну, этот голос все еще неотвязно звучал у нее в ушах - точно под полом трещал сверчок… И вот этот звук вдруг перешел в человеческую речь, и она услыхала: "Когда ты пойдешь отсюда, с тобой заговорит человек. Слушай, что он тебе скажет!"
Ахнув, она проснулась, - бонза все еще усердно читал свои молитвы. Впрочем, что он говорил - она, как ни старалась, разобрать не могла. В эту минуту она безотчетно подняла глаза и в тусклом свете неугасимых лампад увидела лик Каннон-сама. Это был давно почитаемый, величавый, проникновенный лик. И вот что удивительно: когда она взглянула на этот лик, ей почудилось, будто кто-то опять шепчет ей на ухо: "Слушай, что он тебе скажет!" И тут-то она сразу уверилась, что это ей возвестила Каннон-сама.
- Вот так так!
- Когда совсем стемнело, она вышла из храма. Только она стала спускаться по пологому склону к Годзё, как в самом деле кто-то сзади схватил ее в объятия. Стоял теплый весенний вечер, но, к сожалению, было темно, и потому не видно было ни лица этого человека, ни его одежды. Только в тот миг, когда она пыталась вырваться, она задела его рукой за усы. Да, в неподходящее время это случилось - как раз в ночь окончания срока молений!
Она спросила его имя - имени он не назвал. Спросила, откуда он, - не ответил. Он твердил лишь одно: "Слушай, что я тебе скажу!" И, крепко обняв, тащил ее за собой вниз по дороге, все дальше и дальше. Хоть плачь, хоть кричи, - пора была поздняя, прохожих кругом никого, так что спасения не было.
- Ну, а потом?
- Потом он втащил ее в пагоду храма Ясакадэра, и там она провела ночь. Ну, а что там случилось, об этом мне, старику, говорить, пожалуй, незачем.
Старик засмеялся, и в углах его глаз опять собрались морщинки. Тени на улице стали еще длиннее. Легкий ветерок сбил к порогу рассыпанные лепестки цветов вишни, и теперь они белыми крапинками виднелись среди камней.
- Да чего уж там! - сказал подмастерье, словно что-то вспомнив, и опять принялся щипать бородку: - Что же, это все?
- Будь это все, не стоило бы и рассказывать. - Старик по-прежнему мял в руках горшок. - Когда рассвело, этот человек - должно быть, так уж судила ему судьба - сказал ей: "Будь моей женой!"
- Да ну?!
- Не будь у ней вещего сна - дело другое, ну а тут девушка подумала, что так угодно Каннон-сама, и потому утвердительно кивнула… Они для порядка обменялись чарками, и он со словами: "Это тебе для начала!" - вынес из глубины пагоды кое-что ей в подарок: десять кусков узорчатой ткани и десять кусков шелка. Да, такая штука тебе, как ни старайся, пожалуй, и не под силу!
Подмастерье усмехнулся и ничего не ответил. Соловьи больше не пели.
- Вскоре этот человек сказал ей: "Вернусь вечером!" - и торопливо куда-то ушел. Осталась она одна, и тоска одолела ее еще пуще. Какая она ни была умница, но после всего, что случилось, у нее, конечно, руки опустились. Тут, чтобы как-нибудь развлечься, она так, случайно, заглянула в глубь пагоды, - чего только там не было! Что парча или шелка! Стояли там бесчисленные ящики со всякими сокровищами - драгоценными камнями, золотым песком. От всего этого даже у храброй девушки екнуло сердце.
"Всяко бывает, но раз у него такие сокровища, сомнения нет. Он либо вор, либо разбойник!"
До сих пор ей было только тоскливо, но от этой мысли стало вдобавок страшно, и она почувствовала, что больше здесь ей не выдержать ни минуты. В самом деле, если она попала в руки к преступнику, кто знает, что еще ждет ее впереди?