Несколько минут ушло на переодевание. Снятую одежду закопали в снег и как могли замаскировали. Теперь, превратившись в эсэсовских офицеров, мы должны говорить только по-немецки, действовать, как немцы. Документы нас подвести не могли - они были настоящими, заменены только фотографии владельцев.
В село, где находилась цель нашей операции - штаб румынскою полка, - мы должны были явиться со стороны железнодорожной станции. Но не могут же немецкие офицеры идти пятнадцать километров пешком. Нам предстояло либо сесть на попутную машину, либо просить ее у коменданта станции.
Часам к девяти утра мы вплотную подошли к станционным постройкам и, выбрав момент, спокойно направились в здание вокзала.
В середине помещения тянулись вылощенные деревянные диваны. На них располагалось десятка три солдат и офицеров. Вдоль стен были расставлены столики. В углу работал буфет. Наше появление осталось без внимания. Никто не проявил даже малейшего интереса - да и мало ли в прифронтовой полосе офицеров в черных плащах.
Оглядевшись, подошли к буфетной стойке, где человек с красной феской на голове и оттого похожий на турка разливал из больших бутылей пенистое пиво. Поклонившись и не проронив ни слова, он любезно подвинул нам сразу три высоких кружки. Справа облокотился на стойку и молча тянул пиво офицер-артиллерист. То же самое сделали и мы, внимательно разглядывая окружающих. Расплатились с буфетчиком настоящими рейхсмарками и отправились к коменданту станции, кабинет которого, как пояснил турок, размещался в этом же здании.
Комендант, румынский офицер, плохо говоривший по-немецки, был чем-то расстроен. Выслушав Богатыря - мы с Власовым, на всякий случай, помалкивали, - он мрачно сказал, что специальной машины у него нет, а попутные пойдут в нужную нам часть не раньше чем будут разгружены прибывшие вагоны, то есть после обеда. Комендант посоветовал нам пройти в следующее здание, где есть гостиница для офицеров, и отдохнуть с дороги. Это было лучше, чем торчать на вокзальных скамейках, рискуя встретить какого-нибудь любопытного собеседника, и мы отправились в гостиницу. Администратор, тоже румын, был угодлив и расторопен. Он быстро позвал горничную, и та отвела нас на второй этаж в небольшую комнату с кроватью, двумя стульями и старым кожаным диваном.
Спустя несколько часов грузовая машина с тюками зимнего солдатского обмундирования, на которых восседали мы, въехала в нужное нам село.
Пока шофер уточнял у встречного румына, где находится вещевой склад, мы слезли и направились к центру деревни, внимательно наблюдая за всем, что нас окружало.
Село было дворов на двести. Большинство домов - маленькие, низенькие, крытые соломой. Только в центре несколько домов посолиднее, побогаче. На одном из них висит штандарт румынской армии. Значит, тут штаб. Уточняем это у первого попавшегося солдата и не торопясь, с полным равнодушием ко всему окружающему, направляемся к дому с флагом.
Стоящий у крыльца часовой, увидя нас, вытягивается и по-ефрейторски, оттянув оружие, приветствует. Пропуска он не спросил. Это нас не удивило, мы знали, что даже немецкие армейские офицеры стараются по возможности не связываться с представителями охранных отрядов своего фюрера.
Поднявшись на крыльцо, я по привычке оглянулся на часового - он стоял по-прежнему навытяжку и смотрел ним вслед. Неловко вспоминать, но я невольно тогда выжал на своем лице нечто вроде улыбки. В сенях Богатырь, обернувшись к нам, приложил палец к губам. Этот жест был понятен - мы должны только молчать. Иван имел основания беспокоиться за наше произношение.
Дверь отворили рывком, несильным, но рывком. В передней, которая прежде служила хозяевам дома кухней, теперь размещались писаря штаба. За одним из трех столов сидел человек в расстегнутом мундире и что-то писал. Он вскинул голову, положил авторучку поднялся, лихорадочно застегивая мундир. Но он не успел дойти до верхней пуговицы, потому что Сергей Власов, находившийся к писарю ближе всех, резко повернулся и двумя руками сдавил ему горло. Мы с Богатырем, не задерживаясь, прошли к следующей двери. В другой комнате с голым письменным столом и стулом - видимо, приемной - никого не было.
Власов вошел следом за нами, с писарем он покончил без единого звука - это мы умели делать, это был наш хлеб.
Еще пять шагов, и мы открыли дверь в последнюю комнату. Первым шагнул Богатырь, за ним я, потом Сергей. Дверь мы оставили чуть-чуть приоткрытой, чтобы услышать стук входных дверей.
Прямо перед нами за столом сидел грузный крупный человек с полковничьими погонами. Справа у стены на раскладушке лежал другой. При нашем появлении он потянулся к кителю, висевшему на спинке стула. Полковник спокойно и пристально рассматривал нас и ждал. Неожиданно, вопреки разработанному плану, Иван Богатырь с угрозой выпалил:
- Господин полковник, мы прибыли для получения сведений.
И Иван шагнул к столу. То же пришлось сделать и мне.
- За какими сведениями? - спросил полковник спокойным и ровным голосом.
И снова неожиданное:
- Какие нам необходимы.
Лицо полковника стало бескровным. Медленно, грузно он поднялся, опираясь на широко расставленные руки, и с расстановкой проговорил:
- Вы что-то пу-та-е-те, господа.
В тот же миг полковник схватил лежавший на столе кортик и занес его. Богатырь отшатнулся. Я кинулся вперед, вытянув руку навстречу удару.
Я перехватил кортик, но тут же чуть не закричал от острой боли - нож распорол мне правую ладонь.
Я продолжал еще держать руку полковника, когда Богатырь, широко размахнувшись, тяжело ударил пистолетом в висок гитлеровца. Не выпуская из руки кинжала, полковник стал оседать. Взбешенный Богатырь нанес еще один удар. Моя ладонь, разрезанная почти до половины, хлестала кровью; я шарил глазами по комнате в поисках какой-нибудь тряпки, чтобы стянуть руку. Увидел, как Власов стукнул по голове вскочившего с раскладушки другого офицера и сунул в его маленький рот пакет первой помощи. Иван лихорадочно собирал со стола полковника бумаги, потом стал открывать ящики. Все это пронеслось перед глазами как в калейдоскопе, а в голове стучала одна мысль: как остановить кровь. Наконец, я увидел, что тумбочка, на которую мой взгляд натыкался не раз, накрыта белой салфеткой. Сорвав ее, замотал руку, сунул за борт мундира и только тогда огляделся более осмысленно. Полковник был мертв. Румынский майор - о чине можно было судить по кителю - лежал без сознания. Причем, засовывая кляп, Власов перестарался, и вытащить пакет изо рта майор не сможет, если и очнется.
Делать здесь больше нечего. Теперь дорога каждая, секунда. И я первым быстро направился к выходу. Мы вышли в приемную, но Богатырь вернулся обратно, взял со стола полковника пачку сигарет и догнал нас.
Часовой неторопливо прохаживался около крыльца и, завидя нас, опять вытянулся. И тут Богатырь, снова отчебучил номер. Не знаю, что это было - ухарство или стальная выдержка, но он, сунув в рот сигарету, подошел к часовому и протянул тому пачку, одновременно попросив огонька.
Сигарету часовой не взял, но зажигалку вытащил. Богатырь чиркал кремнем и прикуривал неторопливо, какими-то сверхзамедленными, нарочитыми движениями. У меня в душе закипала злость - Иван своим поступком подвергал нас ненужному риску.
Прикурив, Богатырь повертел зажигалку в руках и как бы нехотя вернул ее солдату. Румын тоже начал рассматривать зажигалку, пытаясь, видно, понять, чем это она заинтересовала немецкого офицера. А Иван - чтоб ему сдохнуть! - продолжал опасную игру. Он осторожно, почти нежно надвинул солдату его глубокую пилотку на самые глаза и только тогда медленно пошел от крыльца.
Моя рука за бортом кителя горела огнем, кровь - это чувствовал - продолжала течь, и салфетка так набухла, что рубашка прилипла к телу. Нужно было уходить, уходить немедленно!
Мы было направились в тот конец села, откуда приехали, но к нашему счастью, нас тут же догнали несколько машин, идущих по дороге к станции. Задний грузовик мы остановили и на виду у часового быстро забрались в кузов. Отъехав от села километра два, мы на ходу спрыгнули и, выждав минуту-две, пока машины скрылись, спустились в глубокий придорожный овраг и побежали сторону фронта. Спустя восемь-десять минут после того, - как мы оставили машину, по дороге пронеслась к станции набитая солдатами грузовая машина, а за ней легковая. Не знаю, может быть, это была погоня за нами - ведь в селе видели, как мы садились в грузовик.
Через полчаса мы уже были далеко от опасного района и смогли чуточку передохнуть, а заодно выложить Богатырю то, что было на душе.
Я прямо заявил Ивану: операция провалилась исключительно по его вине.
- Почему ты решил сыграть в Олеко Дундича? - поддержал меня Власов. - Почему ты думаешь, что тебе дозволено рисковать своей и нашими жизнями? Ради чего ты это делал?
Иван не стал и оправдываться. Видимо, он только сейчас стал ясно понимать, что произошло, и только сейчас, после наших упреков, смог взглянуть на свое поведение со стороны. Он лишь повторял:
- Виноват, ребята, виноват.
- Чего ты рисовался перед часовым? - добивался ответа Власов
Богатырь молчал, понимая, что мы правы. И действительно, мы ведь могли, выдавая себя за эсэсовцев или, в крайнем случае, угрожая оружием, попытаться увести с собой немецкого полковника и выполнить задание. Из-за выходки Ивана мы даже не сделали такой попытки. Сознаюсь, что с того времени мы с Сергеем Власовым стали иначе относиться к нашему другу, ушли куда-то восхищение, теплота и близость, хотя мы долго не признавались себе в этом.