До траншей метров сорок. Ползем медленно, застывая и прислушиваясь после каждого движения. Небольшой подъем, и мои руки нащупывают упругую подушку дерна на бруствере окопа. Что там, в траншее? Сердце бешено колотится, рвется выскочить. Но страха нет. Даю себе секунду передышки, поднимаюсь на руках, подбираю ноги и прыгаю в темный провал окопа. Сразу различаю, как в нескольких метрах от меня справа растерянно поднимается рослая фигура немца. Кидаюсь к нему, рассчитывая оглушить прикладом, но в тот же миг сам получаю мощный удар в лицо и лечу на землю. В башке - туман, а когда сознание проясняется, вижу, что от немца таким же манером летит через меня Ромахин. Никак не пойму, в чем дело, но вижу, что немец безоружен. Зажав в руке нож, снова прыгаю вперед. Искры в глазах, и я опять на дне окопа. Подымаясь, вижу, как наш гигант Власов и Виктор Иванов давят гитлеровца к земле, а он, вырываясь, тянет руку к сигнальному проводу. Подбегаю и со злостью бью фрица по голове рукояткой кинжала. Немец мякнет, но все-таки успевает схватиться за провод. Повторяю удар. Гитлеровец затихает.
Оглядываться и раздумывать некогда. Вместе с Виктором помогаю Власову взвалить бесчувственное тело немца на плечи и машу рукой: "Отходить!" Все бегут вниз, к проволочным заграждениям, а я каким-то шестым чувством заставляю себя задержаться на бруствере. Слышу, как ребята отставили рогатку с проволокой и зашумели вниз, к перешейку. А в траншее все ближе и отчетливее стучат сапоги бегущих солдат. Бросаю в обе стороны по гранате и кубарем лечу с бруствера. Заграждение уже не помеха, и я со всех ног бегу к перешейку - благо сапоги легкие, а годы молодые.
Не добежал. И к счастью. На перешейке огненной стеной встают разрывы. Стучат комья, земли, камни, осколки. Резко забираю вправо и с ходу бросаюсь в темную холодную воду озера.
Сгоряча плыть легко, но вот начала намокать гимнастерка, погасли пузыри маскхалата, остыло тело, а ноги и руки стали деревянными. Спадает напряжение, и приходит дьявольская усталость, когда становится безразлично, что плыть, что не плыть. Замечаю, что вода вокруг нет-нет да и запенится строчками. Значит, немцы стреляют и по озеру.
И когда у меня уже не оставалось сил плыть, нога больно ударяется о камень на дне. Началась отмель. Но я не поднимаюсь, а, распластавшись в воде, перебираю руками по дну, как это делают не умеющие плавать. Так безопаснее.
И вдруг меня кто-то дергает за правую пятку. Стопа в сапоге теплеет, и я догадываюсь, что ранен.
Выбравшись на берег, определяю, что могу двигаться, если не наступать на пятку. Снять сапог и перевязать рану не решился: немцы продолжали минометный обстрел нейтральной полосы по квадратам.
Озябшему, мокрому, да еще с дыркой в ноге, мне одному в темноте среди разрывов ой как невесело. Стиснув зубы и прихрамывая, иду в сторону сопки Расохинской и вскоре разыскиваю условное место сбора. Здесь, под скалой, весь взвод. Нет лишь разведчика Михаила Сырина. Все живы и здоровы, если не считать двух легких осколочных ранений в группе прикрытия и моей пятки. Тут же пленный немец. Разведчики блаженствуют над кружками горячего чая: его сберегли для нас в термосах девчата-снайперы и Дима Дорофеев.
Мое появление не вызвало особой радости или удивления. Все посчитали, что так оно и должно быть, а мой связной, Ромахин, даже ухом не повел, продолжал рассказывать:
- Очухался он на Серегиной спине и заегозил - не хочется в плен. Мы конечно, его на ножки и толкаем: топай, гад, сам, мы тебе не лошади, да пошибче. Упирается фриц, головой крутит. Тут я его для воспитания в озерко. А вид держу - что утопить собираюсь. Искупался он, голубчик, и всю дорогу - хоть запрягай.
Иван заметно хвастался своей удалью, но ребята слушали его с удовольствием: веселый парень Ромахин.
Отдохнув немного, я разрезал брезентовое голенище, снял сапог и осмотрел рану. Она сильно кровоточила, пуля прошла навылет. Бинтовать пятку мне помогала Саша Плугова. Но у нас ничего не получалось - шелковый бинт все время сползал.
Пленный немец, заметив, как мы мучаемся, предложил свои услуги и в полминуты, с быстротой и четкостью опытной медсестры, сделал мне аккуратную и приятно-тугую повязку.
Все глянули на пленного с удивлением, как на фокусника. А я спросил, где он натренировался так здорово перевязывать раны.
- О, вы говорите по-немецки, - обрадовался "язык". - Видите ли, я врач, а на передовую попал в наказание, за оскорбление высокого должностного лица. Через неделю, срок наказания кончается, но, видно, надо мной висит злой рок.
Согласившись с тем, что врачу действительно не повезло, я поинтересовался, почему он не стрелял там, в траншее, а только размахивал кулаками.
- Волей всевышнего, - убежденно сказал немец, - я в тот момент разобрал автомат для чистки.
Тут же выяснилось, что немец-врач до войны был первоклассным боксером и даже призером международных встреч в Англии. Подтверждением того, что фриц говорил правду, служили мой распухший нос и подбитый глаз Ромахина, отчего мой связной глядел как-то боком.
К вечеру двое ребят, посланные на поиски Сырина, притащили Михаила, который был ранен осколком мин в обе ноги и отлеживался в одной из воронок. А еще через несколько часов мы уже были в своем полку.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ПАУЛЬ-ПАВЕЛ ПЫТАЕТСЯ МСТИТЬ
Следующий день был для меня прямо-таки счастливым. Во-первых, утром, при разборе операции, командир полка и начальник штаба похвалили нас за то, что "язык" был взят с первой попытки, с небольшими потерями и вдобавок удачный, так как дал ценные показания на первом же допросе.
Во-вторых, подполковник Пасько сам попросил меня не ехать в госпиталь, а лечить ногу в полковой санчасти, что весьма меня обрадовало - не надо покидать друзей. А раны у нас, молодых и полных сил, заживали быстро, что в госпитале, что в землянке.
Зато день, на который был назначен торжественный ужин, принес немало огорчений и чуть было не стал роковым для многих из нас.
Я уже писал, что самый первый наш "язык", почтарь Пауль, после нескольких безуспешных выездов на дивизионной агитмашине (ни один немец его агитации не поддался и к нам не перебежал) прижился во взводе, старательно исполняя всякие мелкие хозяйственные дела. Но справедливо говорит русская пословица: как волка ни корми, он все равно в лес смотрит. Так вот и наш прирученный немец, которого все попросту называли Павлом, все же показал свое звериное фашистское нутро. Произошло это так.
Дней десять назад начальник штаба Каширский привел к нам на Шпиль белобрысого мальчишку по имени Вася, невесть как прошедшего заставы и попавшего во фронтовую полосу. В ожидании оказии, чтобы отправить шустрого вояку в Мурманск, начштаба решил пока отдать мальчонку на попечение разведчиков, тем более, что тот ни в какой другой род войск идти не пожелал. Вася оказался смышленым и предельно любопытным мальчишкой, причем любопытство это распространялось, главным образом, на оружие. Он мог часами возиться с каким-нибудь разбитым трофейным автоматом, ему можно было безо всяких поручить вычистить винтовку. Мальчишку быстро полюбили все разведчики. Но мы были вечно заняты, часто отсутствовали, и Вася привязался к немцу Павлу, который забавлял его, учил разным разностям.
В тот день, о котором идет речь, мы собрались в большой землянке, чистились, брились, словом, приводили себя в гвардейский вид.
В дверь робко постучали.
- Заходь! - крикнул кто-то. - Не заперто.
Никто не вошел, но стук повторился, негромко и снизу, будто бы стучали ногой.
Я подошел и растворил дверь. В землянку шагнул Вася. Он держал руки в карманах и молчал. Бледное, без кровинки, лицо, широко раскрытые испуганные глаза, дрожащие губы мальчишки подсказали мне: что-то случилось.
Я подошел к Васе, положил руку на плечо:
- Ты чего, дружок, кислый, как клюква? Набедокурил?
Вася опустил голову и разрыдался.
Но он не вытащил рук из карманов, чтобы размазать слезы, как это делают все плачущие ребята. Мне это показалось странным. Я заглянул в оттопыренные карманы Васиного бушлатика, и по коже побежали мурашки. Мальчишка судорожно сжимал в своих кулачках так называемые "лимонки", гранаты Ф-1 очень сильного осколочного и фугасного действия.
"Главное, чтобы не испугался, не вынул рук", - мелькнула мысль. И я как можно спокойнее и ласковее проговорил:
- Васенька, дорогой, держи руки крепче.
И в том же тоне негромко сказал одному из разведчиков:
- Иди сюда, у парнишки гранаты.
Мы вдвоем перехватили поверх карманов руки мальчишки и, сжав там "лимонки", осторожно извлекли их.
Предохранительные чеки с обеих гранат были сняты. И можно было лишь удивляться, как могли слабые детские руки так долго удерживать силу пружины. Видно, мальчишка понимал опасность. Его пальцы будто свело судорогой, когда я высвобождал из них гранаты.
Выйдя наружу, мы швырнули "лимонки" в ручей - они тут же взорвались - и вернулись в землянку.
Мы не могли понять, как случилось такое. Зная, что Вася неравнодушен к оружию, можно было предположить, что случай с гранатами - баловство. Но как мог мальчишка снять чеки с гранат? Ведь даже взрослому это не очень легко сделать.
- Вася, а как же ты сумел колечки-то снять? - как можно веселее спросил я, ибо мальчика все еще била нервная дрожь.
- Это не я снял, - наконец, всхлипнул он.
- А кто?
- Дядя Павел.
- И в карманы он положил?
- Ага. Сказал еще: ступай к вам и отдай. И что вы меня похвалите.
Все стало ясным. Фашист рассчитал тонко. Мальчишка подорвется вместе с разведчиками, и шито-крыто.