Тем временем Сорка с Кроненбергом неслись по льду, объезжая проруби. Она чувствовала его руки и дыхание. Ей стало жарко. Кроненберг говорил без умолку, вспоминал, как в детстве поцеловал Сорку в лобик, и представлял все в таком черном цвете, что у Сорки не раз наворачивались слезы на глаза. Он говорил, что человек в России не имеет ценности, он раб, все рабы, которым запрещено думать. Его отец ездил к губернатору в Плоцк просить об освобождении сына, и губернатор ударил седого Кроненберга по лицу. Окровавленный, тот целовал губернатору руки без тени обиды, будто иначе и быть не могло. Тысячи людей умирают ежедневно от голода, и они довольны этим. В чем ценность ваших идеалов? Люди, за которых вы отдали жизнь, будут радоваться вашему наказанию, кричать и требовать, чтобы с вас содрали кожу. Вы хотите пожертвовать жизнью ради зверей, которые точат зубы, чтобы разорвать вас на части.
Так говорил Кроненберг, и Сорке казалось, что об этом она теперь слышит не от него, а читает в книге, в старой, знакомой книге, которую Сорка уже однажды брала в руки. И хотя Кроненберг говорил с желчью и разочарованием, Сорка чувствовала, что готова идти с ним куда угодно.
Когда они подъехали к дому Владека, было уже темно. Владек с сестрой настояли, чтобы Сорка с Кроненбергом зашли к ним и немного перекусили. Сорка отказывалась, вспомнив, что оставила Бореха одного. Ей стало тоскливо. Кроненберг настаивал, и Сорке не удалось отвертеться. Она вошла в дом, но договорилась с Владеком, чтобы после чая сразу же запрягли лошадей в сани и отправили ее домой.
- Конечно, конечно, - заверил ее Владек, - хоть среди ночи.
Сестра Владека принесла в маленькую комнату чай с пирогом. Все с удовольствием принялись за еду. Тишину нарушила хозяйка:
- Я бы с Кроненбергом не поехала!
- Почему? - спросила Сорка.
- У него лошади ног под собой не чуют. Бричка не едет, а летит, а если лошади ее перевернут, то это верная смерть.
- Интересно. - Сорка глотнула чаю и встала.
- Я однажды ездила с ним. - Хозяйка погрозила Кроненбергу пальцем. - Навсегда это запомню!
- Если хотите, пани Кленец, - равнодушно отозвался Кроненберг, - я вас отвезу.
- При условии, что быстро не поедем!
- Нам пора. - Кроненберг встал и обратился к Владеку: - Я возьму ваших гнедых.
Владек скривился, недовольный тем, что Кроненберг лишает его удовольствия отвезти Сорку домой, и нехотя ответил:
- Боюсь, ты их загонишь!
- Вели запрягать моих. - Кроненберг помог Сорке одеться.
- Возьми гнедых, если хочешь. - Владек почувствовал себя виноватым.
- Вели запрягать моих, - повторил Кроненберг. По его голосу было трудно понять, злится он или нет.
Они попрощались. Кроненберг накрыл Сорке ноги меховой полостью, сел рядом и свистнул лошадям. Лошади потянули сани. Не успела Сорка оглянуться, как они уже выехали на дорогу и понеслись по еще не укатанному снегу. Ехали молча. Сорка заметила, как Кроненберг приосанился. В голубых глазах появился холодный стальной блеск. Он выпрямился и теперь казался стройнее и выше. Подобно голодному волку, он вытягивал голову, свистел и хлестал лошадей изо всех сил. Ухоженные, ладные лошади старательно выбрасывали из-под копыт облака колкого снега, стремясь пуститься тихой рысью. Кроненберг неустанно свистел и цокал языком, а лошади, словно понимая его, мчались вперед, желая выпрыгнуть из собственной шкуры. Сани летели, не касаясь снега.
Стемнело. Тут и там показались звезды и вскоре заполнили все глубокое небо над их головами. У Сорки поплыли круги перед глазами. Она больше не чувствовала езды, не видела ни лошадей, ни снега. Душа опустела, в висках стучала кровь. Ей казалось, что она взлетает в гору, выше и выше, вот она достигла вершины и стала падать, быстро, еще быстрее. Сорка хватается за теплые руки, визжит, просит придержать лошадей и чувствует только, как голова погружается в снег. Вдруг она обо что-то ударяется, словно при падении, в голове гудит. Сорка открывает глаза, видит рядом Кроненберга, оглядывается, понимая, что еще сидит на санях, и спрашивает:
- Что случилось? Что?
- Мы уже дома.
- Уже?
- Уже! - Кроненберг взял ее за руку и помог сойти с саней. - Вам понравилась такая езда? Не все интересное хорошо!
Сорка остановилась в смятении, и, прежде чем она успела что-то сказать, Кроненберг попрощался, велев ей сразу идти домой, чтобы не простудиться. Он сел в сани и со свистом пропал в ночи.
Все произошло так молниеносно, что показалось Сорке сном. Вот она вновь стоит у своего дома, как вчера, как позавчера, словно ничего не случилось. И почему он ничего не сказал? Усталая от поездки, она вошла в дом. Борех встретил ее:
- Долго бы мне пришлось тебя ждать!
- А ты и не ждал!
- Был бы дураком, если б ждал!
Сорка не ответила и прошла в спальню. Она долго стояла у окна, прислушиваясь к свисту ветра между деревьями и думая, что он теперь мчится один по снегу. Лошади скрываются из виду, свист вытягивается красной нитью, а в ушах звучит: у-у, а-а!
Поздно ночью пришел Борех, упрашивал ее, плакал. Сорка отталкивала его, звук мужниного голоса был ей невыносим. Тот не отступал, целовал ее, а ветер со стоном засыпал окно хлопьями снега, нагонял холод. Сорка перестала сопротивляться, закрыла глаза и почувствовала, что догорает, как свеча.
В ту ночь она больше не спала, лежала, раздирая наволочку и покрывало и чувствуя, что теперь произойдет что-то против ее воли - насилие, которое сделает ее несчастной на всю жизнь.
Глава 12
Против воли матери
Упрямая мысль крутилась в Соркиной голове, как белка в колесе, не оставляла ее. Чем настойчивее Сорка пыталась ее постичь, тем ловчее она изворачивалась, растекалась и постоянно возвращалась к одному и тому же: Сорка беременна.
Она была убеждена, что ребенку, рожденному против воли матери, случайно, суждено стать идиотом и чудовищем. Сорка затягивалась в корсет с металлическими ребрами, принимала горячие ванны с горчицей, носила тяжести, каталась по снегу - ничего не помогало.
Заплаканная, она лежала в постели, и каждый раз, когда подступали слезы, у нее возникало чувство, что ребенок родится безглазым. Наплакавшись вдосталь и лишившись сил, Сорка чувствовала облегчение и начинала сомневаться в своей беременности, думая, что сама себе это внушила. Если бы она была беременна, то наверняка бы захворала и ощущала бы внутри шевеление и толчки. А тут ничего подобного. А может быть, она вынашивает неподвижное чудовище? Она же слышала, кого родила жена рыбака… Похолодало. Сорка, желая отогнать эти мысли, глубже зарылась в подушки.
Сорка сосредоточилась на себе, забыв о существовании мира, соседей, домашних, интересовавшихся ею и непрестанно напоминавших, что она, Сорка, присутствует в их жизни. Бореха она больше к себе не подпускала: не могла его видеть, не выносила его голос, походку и не понимала, что ему от нее нужно. Она решила разойтись с ним. Что бы он ни делал и ни обещал, раздражало Сорку: как можно забыть о его глупости и неуклюжести? Если это правда, то Сорка не выйдет из комнаты и никому не покажется на глаза, даже Брайне! Ну как же она предстанет перед Брайной с животом? Нет более отвратительного существа, чем беременная женщина! Сутулые плечи, толстые ноги, словно колодки, как лапы у беременной кошки, опухшее лицо, огромные дрожащие ноздри… Сорка взглянула в зеркало над кроватью, скорчила гримасу, повела носом и, не увидев никаких перемен, опустилась на кровать. Она заперла дверь, сняла одежду и встала голая перед зеркалом. Беременная кошка, гревшаяся, лежа у разгоревшейся печи, потянулась и принялась тереться нагретой шкуркой о Соркину голую ногу. Сорка подняла руки, собрала в тяжелый узел волосы, небрежно лежавшие на плечах, и увидела в зеркале, какая изящная линия идет от ее шеи к ключицам. С каждым изгибом тела, с каждым поворотом линия принимала разные формы, сохраняя четкие очертания. Сорке стало легче, но ненадолго. Глубоко в душе таилось волнение, что-то подсказывало ей, что женщины на последних месяцах становятся такими толстыми, что линии исчезают, размываются и заплывают жиром.
Сорка нагнулась, погладила кошку по глупой голове и широкой спине. Кошка завиляла хвостом, приподняла лапу, мурлыкая от наслаждения, и растянулась у горящей печи. Потом легла на спину, раскинула лапы и на вытянутом животе обозначились головки и лапки. Они выпирали и снова пропадали. От удовольствия кошка раздвинула лапы пошире, зажмурила глаза и заурчала, придвинув живот поближе к печному жару.
Сорка долго стояла рядом с кошкой, глядя на ее зажмуренные, подрагивавшие глаза. Ее охватило чувство жалости, которое укрепило ее в желании не заводить ребенка.
Заметив, что Сорка избегает общения с домочадцами, Брайна пребывала в растерянности. Она догадалась, в чем дело, но была так стеснительна, что в свои семьдесят с лишним лет смущалась завести разговор с Соркой. Несколько раз в день Брайна заходила к Сорке, ничего не говоря, садилась на кровать, вроде как спросить, не хочет ли та что-нибудь поесть. Собравшись с духом, она положила руку Сорке на голову:
- Что такое, Сорка, ты сама не своя? Может, послать за доктором?
- Мне не нужен доктор! - нервно бросила Сорка.
- А может, даже послать за старой Миноцкой? Она разбирается в женских делах не хуже доктора!
Сорка покраснела, сообразив, что Брайна догадалась о ее беременности, иначе бы не предлагала посылать за старой повитухой, принимающей роды в деревнях, и неожиданно спросила:
- Отец тоже знает?
- Что ты имеешь в виду?
- Я имею в виду, - Сорка не знала, как себя вести, боясь, что выдаст себя, если Брайна еще ничего не поняла, и покраснела, - зачем ты решила послать за Миноцкой?