- И всё же трагедия произошла, сударыня! - бушевал ротмистр, размахивая руками и возбуждённо дёргая ус.
- Велик Леонардо да Винчи: "Проси совета у того, кто умеет одерживать победу над самим собой", - презрительно прищурив глаза, обратилась Людмила Николаевна к надворному советнику. - Этой мудрости меня учили с детства. Странно видеть человека при исполнении служебных обязанностей, столь потерявшего власть над своими чувствами и поступками.
Она высоко подняла красивую голову и лёгким движением поправила причёску. Ротмистр вызвал у неё гнев. Пухлые губы её сжались, сросшиеся густые брови вопросительно поднялись. Страха она не чувствовала, более того, казалось, что всё это происходит с кем-то другим, а она со стороны присутствует при некрасивой и неприятной сцене.
- Чемоданы сделаны из одной кожи… Выпущены на одной фабрике в Мюнхене - вот марка, мадам. - Таможенник старался говорить мягко, испытывая невольное уважение к достоинству этой молодой и изящной женщины.
Людмила Николаевна молчала. Она понимала, что причину нашли, что скоро для неё всё будет кончено, но всё ещё не теряла надежды на какое-то чудесное избавление от опасности. Надворный советник, любуясь её красотой, попытался вступиться:
- Господа, откуда могла молодая дама знать вес чемодана? Пошла и купила.
- Конечно. Так и было.
- Чемоданов с двойным дном на фабрике "Франц Менцель", где вы изволили купить его, не продают, - с явной издёвкой отпарировал ротмистр, стараясь не смотреть в сторону Людмилы Николаевны.
- Так не сама же она его сделала? - невесело пошутил старичок, не понимая всего драматизма положения.
- Вот эту загадку и должна раскрыть следствию ваша очаровательная спутница! - всё с той же издёвкой отвечал ротмистр.
Ротмистр круто повернулся на каблуках сапог, начищенных до блеска, поманил унтера с красной толстой шеей. Неповоротливого, квадратного. Людмила Николаевна замерла. Что будет? Неужели всё откроется? Она подведёт Алексея Ивановича? Провалит транспорт?!
- Мадам, очевидно, нам объяснит, чем вызван небывалый вес чемодана? - как можно мягче спросил таможенник. В его голосе слышалась надежда.
- Ничего не понимаю - чемодан купила в магазине "Франц Менцель". Это рядышком с отелем, в котором остановилась по приезде в Мюнхен. Купила потому, что мой парижский оказался маловат. - Людмила Николаевна, улыбаясь, с раскрасневшимися от волнения щеками, показала на разложенные на столе свёртки и пакеты. - Почему он вам не нравится, господа, представить не могу. Ах, тяжёлый? Так страдаю я сама. Чем так заинтересовалась таможня? Ротмистр нервничает. Оскорбительно кричит. На контрабандистку я непохожа…
Надворный советник умильно кивал головой, был с ней согласен. Действительно, как унизителен этот осмотр: его, заслуженного человека, подозревают, уличают, фактически обыскивают. А чего они добиваются от этой милой дамы?
- Мадам отказывается отвечать на вопросы? - Таможенник почему-то взял кривой нож.
- Не отказываюсь, а не могу понять, что следует отвечать, - серьёзно заметила Людмила Николаевна.
Таможенник широко раскрыл чемодан и ножом вспорол шёлковую клетчатую подкладку. Словно этим ножом ударил в грудь Людмилу Николаевну. По дну чемодана расползалась широкая безобразная полоса. Он встряхнул чемодан, и посыпались тонкие газетные листы, встряхнул сильнее - газеты покрыли стол. Людмила Николаевна и бровью не повела. Надворный советник приглушённо вскрикнул. Таможенник, лицо которого выражало крайнюю озабоченность, осторожно подрезал подкладку… Газеты падали на отполированный стол, как Шуршащие листья в осеннюю пору.
- "Искра"! - зло выдавил ротмистр. - Попрошу к столу не прикасаться! - накинулся он на пассажиров, заинтересованных происходящим.
- Разверзлись хляби небесные! - с шутливой отчаянностью проговорил студент, поправляя чёрные очки.
Ротмистр метнул гневный взгляд. Студент осёкся, а надворный советник, взъерошив бородку, оскорблённо отошёл от Людмилы Николаевны. Вид у него был обескураженный. Таможенник осторожно раскладывал газеты по стопкам. Людмила Николаевна зачарованно смотрела на печатные листы: какой труд пропадает, сколько надежд гибнет, как огорчится Алексей Иванович…
- Шпионку поймали! Шпионку! - послышался громкий крик.
Людмила Николаевна с недоумением оглянулась. Кричал тот самый толстяк с белыми ресницами, который был уличён в провозе контрабандной партии дамских чулок. Вот он, патриот-то! Губы её дрогнули в иронической усмешке, а в серых больших глазах - тоска. Провал, провал, бедный Алексей Иванович…
- Вот ваша рассейская беспечность, господин надворный советник! - задиристо выговаривал ротмистр старичку, с трудом удерживая гнев. - Ручки целовали… Пытались защищать…
- Какая неприятность… Какая неприятность… - Старичок отвернулся, махнув с подавленным отчаянием рукой.
- Ничего не понимаю! - с искренним недоумением отозвалась Людмила Николаевна, кутаясь в пушистый мех воротника. - Чудеса…
- Придётся найти разгадку чудесам, сударыня! - Ротмистр яростно стукнул кулаком по столу, он не владел собой: - "Искра"… Снова "Искра"…
Столь неприкрытая ярость ротмистра вернула Людмиле Николаевне самообладание. В глазах запрыгали лучики смеха, уголки пухлых губ дрогнули. Звонким голосом спросила:
- Значит, знакомы с "Искрой"? То-то так обрадовались! - Насладилась его гневом и иронически посоветовала: - Не забудьте "насчёт Фёдора распорядиться".
Ротмистр не понял, о чём сказала Людмила Николаевна, но студент в чёрных очках усмехнулся. Действительно, тургеневский помещик, творивший суд и расправу над крепостными, так напоминал распоясавшегося ротмистра.
- Вы арестованы! - Ротмистр взял Людмилу Николаевну под локоть. - Пройдите в то помещение.
Толпа расступилась. Людмила Николаевна, вскинув голову, прошла направо, где темнела железная дверь с решётчатым оконцем.
В дороге
Вагон качнулся, чуть откатился назад, и всё быстрее и быстрее застучали колёса. В Сибирь… В Сибирь… В Сибирь… Проносились каменные пристанционные строения, напоминавшие купеческие лабазы, одинокие будки стрелочников, окрашенные в зелёный цвет, пушистые клёны, прихваченные первыми морозцами. Словно в тумане, уплывала Москва. Стоял ноябрь 1902 года. Начался тюремный этап.
Людмила Николаевна, ошеломлённая и потрясённая, с холщовым узелком застыла у окна. Шум. Крик. Стон. Грохот кандалов. Ритмично перестукивались колёса, скрипуче выговаривая: "По высочайшему повелению высылается на три года в Восточную Сибирь…" На три года… На три года… На три года…
Молодая женщина поднесла руки к вискам. Вот и дождалась отправки из Бутырок. Закончились скитания по тюрьмам. Но как страшны уголовные! Озверевшие лица… Пьяный угар… Картёжная игра… И возможно ли женщин отправлять вместе с бандитами и ворами? Друзья так боялись, что в уходящей партии не будет политических из мужчин, которые смогли бы помочь и оградить от неожиданностей. Так и получилось. Вместе с ней из политических оказалась одна женщина, отбывшая два года в Варшавской крепости. Людмила Николаевна уловила её настороженный взгляд. Она так же жалась у окна, испуганная всем происходившим. Унтер, дыхнув водочным перегаром, громко прокричал, стараясь, чтобы его услышали из-за стука колёс:
- Знакомьтесь, барышни… политические…
Расталкивая заключённых, унтер, покачиваясь, шагнул в глубину вагона, где началась драка из-за лавки. Людмила Николаевна первая отрекомендовалась. На худом лице Петровой, напарницы Людмилы Николаевны по этапу, брезгливость, которую она не пыталась скрыть.
- Как-то всё сложится - пьяный конвой, дикие уголовные. Нас обчистят на первых же верстах… - зло усмехнулась, скривив тонкие губы. - Молите бога, чтобы худшего не приключилось. У меня сердце замирает от страха. Из крепости хотела поскорее на поселение, а теперь готова вернуться в каземат за семью замками.
- Образуется… Люди не звери, - миролюбиво сказала Людмила Николаевна. - Не одни же здесь убийцы… - И, будто желая себя успокоить, повторила: - Образуется…
- А вы из мечтательниц. "Люди не звери"… - раздражённо ответила Петрова. - Начинайте этим бандитам книги читать, а главное, побольше альтруизма. Из нас двоих вас прирежут первой!
Круглые глаза её в белесых ресницах презрительно дрогнули. Она провела рукой по грязной стене и многозначительно присвистнула. "Да, с напарницей мне явно не повезло", - подумала Людмила Николаевна и молча стала раскладывать нехитрые пожитки на лавке, указанной конвоиром.
- Интеллигентки - и эта развесёлая компания уголовников, - не унималась Петрова, вытаскивая из мешка вещи. - На партию в шестьсот человек лишь двое политических, и те женщины! Я просто в отчаянии…
- Мы не знаем, что за люди идут в этапе! - сердито заметила Людмила Николаевна. - Рано отчаиваться! Поживём - увидим. Раны зря бередить ни к чему!
Петрова ворчала, иронически всплеснув руками:
- Поедем в отдельном купе, если разрешат. А то все под присмотром конвоя. - Петрова из сундучка достала ситцевую занавеску, чтобы отгородиться от любопытных глаз: оказывается, сшила её в Варшавской крепости, ожидая этапа.
…В Самаре сменился конвой. Распрощался пьяный унтер. В вагон ввалился новый конвой, унтер. Злой и раздражённый, он нюхал табак по старинке из рожка и ругательски ругал распроклятых каторжников, которые ему, честному человеку, не дают пожить в России. Арестантам грозил судом, розгами. Вагон притих, даже майдан, где шла карточная игра не на жизнь, а на смерть, на время припрятали. Балалайку и ту унтер отобрал, а песни запретил. Крики конвойных, ругань унтера злили всех. На политических унтер не обращал внимания. Но однажды, проходя по вагону, остановился у ситцевого полога. Долго молчал и вдруг взорвался: