- В спальню стараешься попасть через кухню, - продолжал собачник, - а в ванную комнату крадешься через гостиную, а оттуда норовишь проскользнуть назад в спальню через столовую, чтобы можно было отступить и спастись через кухню. И даже во сне он все время лает и рычит, а курить меня прогоняют в сквер, потому что у него астма.
- А разве миссис Тэлфер… - начал Джим.
- Ах, да замолчи ты! - сказал собачник. - Ну, что теперь?
- Виски, - сказал Джим.
- Давайте два, - сказал собачник.
- Что ж, мне, пожалуй, пора пробираться на пристань, - заметил Джим.
- Ну, ты, кривоногая, вислозадая, толстопузая черепаха! Шевелись, что ли, пока тебя не перетопили на мыло! - заорал вдруг собачник с какой-то новой ноткой в голосе, и рука его по-новому ухватила поводок. Собака заковыляла за ним следом, злобно рыча в ответ на неслыханные речи своего телохранителя.
В конце Двадцать третьей улицы собачник толкнул ногой вращающуюся дверь.
- Ну, разгонную! - сказал он. - Ты что выпьешь?
- Виски, - сказал Джим.
- Давайте два, - сказал собачник.
- Не знаю, где мне найти человека, которому я мог бы доверить мой скот на Литл-Паудер, - сказал владелец ранчо. - Тут нужен свой парень. Славный кусочек прерий, и роща там у меня, Сэм. Вот если бы ты…
- Кстати, насчет водобоязни, - сказал собачник. - Эта бешеная зверюга вырвала мне вчера кусок мяса из ноги за то, что я согнал муху с руки Марселлы. "Необходимо сделать прижигание", - сказала Марселла, и я был целиком с ней согласен. Вызвали по телефону врача. А когда он пришел, Марселла и говорит: "Помоги мне подержать бедную крошку, чтобы доктор продезинфицировал ему ротик. Надеюсь, он не успел наглотаться микробов, пока кусал тебя за ногу!" Ну, что ты скажешь?
- А что миссис Тэлфер… - начал Джим.
- Ах, брось ты это, - сказал собачник. - Выпьем?
- Виски, - сказал Джим.
- Давайте два, - сказал собачник.
Они направились на пристань. Скотовод шагнул к билетной кассе.
Внезапно душераздирающий собачий визг сотряс воздух. За первым увесистым пинком быстро последовал второй и третий, и кривоногий студень, отдаленно напоминающий собаку, сломя голову припустился без провожатого по улице, всем своим видом выражая крайнее возмущение.
- Билет до Денвера, - сказал Джим.
- Давайте два! - закричал собачник и полез в карман за деньгами.
Апологет погоды
Перевод?
Если вы заговорите о резервации кайова со средним ньюйоркцем, он скорее всего не поймет, о чем вы ведете речь: об очередном политическом трюке в Олбани или о лейтмотиве из "Парсифаля". Зато к обитателям этого заповедного края уже успела поступить информация о существовании Нью-Йорка.
Как-то раз мы целой компанией охотились в этой резервации. Однажды вечером Бад Кингсбери - наш проводник, философ и друг - поджаривал в лагере мясо антилопы. Один из членов нашей группы, юноша с щеголеватой прической и в традиционном охотничьем костюме, подошел к костру прикурить и небрежно бросил Баду:
- Славный вечерок!
- Да, - ответил Бад, - славный, как любой вечерок, на котором не стоит бродвейское клеймо "одобрено". Мы знали, что юноша действительно из Нью-Йорка, но не могли понять, как Бад догадался об этом. Так что когда мясо было изжарено, мы попросили его объяснить, с помощью каких умозаключений он пришел к этому выводу. И поскольку Бад всегда охотно отзывался на подобные просьбы, он с готовностью ответил нам следующим образом:
- Как я угадал, что он из Нью-Йорка? Да я понял это, как только он выдал в мой адрес те два словечка. Пару лет назад я сам побывал в Нью-Йорке и приметил, какие тавро и подковы в ходу на ранчо Манхэттен.
- Наверно, Нью-Йорк показался тебе совсем непохожим на Оклахому, Бад? - спросил один из охотников.
- Да нет, не сказал бы, - откликнулся Бад. - Главную тропу их города, которая называется Бродвей, топчет много разной публики, но все это двуногие примерно той же породы, что водятся в Шайенне и Амарилло. Сперва я чуток оробел от тамошней толкотни, но вскорости сказал себе: "Послушай, Бад: все это простые ребята вроде тебя, или Джеронимо, или Гровера Кливленда, или Уотсонов, так что нечего тебе потеть от страха под попоной", и сразу мне стало покойно и хорошо, будто я снова очутился среди индейцев на Пляске духа или Празднике зеленой кукурузы.
Я целый год копил деньги, чтобы как следует встряхнуть этот самый Нью-Йорк. Был у меня дружок по фамилии Саммерс, который жил там, но я не мог его найти; так что пришлось мне наслаждаться всеми прелестями городской жизни в одиночку.
Поначалу я так закрутился и так одурел от электрических огней, музыки фонографов и железных дорог на высоте третьего этажа, что совсем позабыл об одной из самых насущных потребностей моего выросшего в естественной западной среде организма. Я никогда не умел надолго лишать себя удовольствия, которое мы получаем от повседневного устного общения с друзьями и незнакомцами. Когда я нахожусь в здешних краях и встречаю человека, которого никогда раньше не видел, спустя девять минут я уже знаю, какие у него доходы, вероисповедание, размер воротничка и какой нрав у его жены, а также сколько он платит за одежду, жевательный табак и содержание своих внебрачных детей. Есть у меня природный дар поддерживать приятную и занимательную беседу.
Но оказалось, что в Нью-Йорке широко культивируется идея воздержания в области человеческой речи. За целые три недели я не услышал ни единого, даже самого коротенького слова в свой адрес ни от одного горожанина, кроме официанта в том кулинарном заведении, где я столовался. А поскольку все его риторические упражнения сводились к примитивному плагиату из меню, он никак не мог выступить в роли полноценного собеседника, в котором я так остро нуждался. Если я оказывался с кем-нибудь рядом у стойки бара, мой сосед бочком отодвигался подальше с таким видом, словно у меня под курткой спрятан Северный полюс. Я уже стал подумывать, что зря не поехал проветриться в Абилин или Уэйко, потому что там запросто можно выпить с мэром, а первый же встречный назовет вам свое уменьшительное имя и предложит попытать счастья в лотерее, где разыгрываются музыкальные шкатулки.
Ну так вот, как-то днем, когда меня особенно томило страстное желание повстречать что-нибудь более словоохотливое, чем фонарный столб, один парень в кафе вдруг говорит мне:
- Славный денек!
Он был там вроде управляющего и уж, наверно, не меньше десяти раз видел меня в своем учреждении. Лицо у него было как у рыбы, а взгляд как у Иуды, но я встал и обнял его за плечи.
- Дружище, - говорю я, - денек нынче и правда славный. Вы первый джентльмен в Нью-Йорке, заметивший, что многообразие человеческой речи вовсе не составляет монополию вашего покорного слуги Уильяма Кингсбери. Но не находите ли вы, - говорю я, - что ранним утром было чересчур свежо; и не чувствуется ли в атмосфере признаков надвигающегося дождя? Впрочем, в районе полудня и впрямь была исключительная погода. Ну а как у вас вообще идут дела? Кафе, наверное, приносит неплохие дивиденды?
И представляете себе: в ответ на все мои любезности этот олух вдруг поворачивается ко мне спиной и шагает прочь без единого звука! Я не знал, что и подумать. Тем же вечером я получил записку от Саммерса, который был в отъезде, а теперь сообщал мне свои координаты. Я отправился к нему домой и отвел наконец душу в неторопливом, обстоятельном разговоре с ним и его родными. Заодно я рассказал Саммерсу о поведении того койота в кафе и попросил его растолковать мне, в чем тут штука.
- Знаешь что, - говорит Саммерс, - он и не собирался заводить с тобой беседу. Так уж принято здесь в Нью-Йорке. Ты ведь часто к ним ходишь, вот он и сказал тебе пару слов, просто чтобы выразить свою благодарность. Ты вовсе не обязан был ему отвечать. Этим мы обычно и ограничиваемся в общении со случайными людьми. Одно маленькое замечание о погоде отнюдь не считается поводом для дальнейшего знакомства.
- Билли, - говорю я, - погода и все ее составляющие всегда были для меня серьезным предметом. Метеорология - это мое больное место. Никто не смеет поднимать при мне вопросы температуры, влажности и яркости солнечного света, если он не готов двинуться дальше и обсудить хотя бы показания барометра. Я собираюсь вернуться к тому человеку и научить его искусству продолжительной беседы. Ты говоришь, что по нью-йоркскому этикету можно ограничиться двумя словами, не требующими ответа. Ну а я заставлю его превратиться в бюро погоды и закончить то, что он начал, да еще с добавкой мелких попутных замечаний на родственные темы.
Саммерс пробовал меня переубедить, но я уже малость разгорячился, сел в трамвай и поехал обратно в кафе. Тот парень был еще там: он бродил в своем жалком заведении, похожем на загон для скота, укомплектованный столами и стульями. Несколько человек сидели за выпивкой и криво ухмылялись друг дружке.
Я отозвал парня в сторонку и загнал его в угол. Потом расстегнул на себе две-три пуговицы, чтобы ему был виден револьвер тридцать восьмого калибра, который я ношу под курткой.