До самого вечера, скрывая под необходимой для продавщицы любезностью свои страдания, промучилась Дениза, придумывая, где бы достать денег. Девицы, заваленные работой, уступили ей одну хорошую продажу, но был еще только вторник, и до получки оставалось ждать четыре дня. После обеда она решила отложить на завтра визит к г-же Гра. Она извинится, скажет, что ее задержали, а до тех пор, может быть, ей где-нибудь и удастся наскрести эти шесть франков.
Дениза избегала малейших расходов и поэтому поднималась к себе спозаранку. Что ей делать на улице, раз у нее нет ни гроша? Кроме того, она была дикаркой и по-прежнему боялась большого города: до сих пор она знала только улицы, прилегающие к магазину. Отважившись иной раз пройтись до Пале-Рояля, чтобы подышать свежим воздухом, она быстро возвращалась, запиралась в своей каморке и бралась за шитье или стирку. В коридоре, который тянулся во всю длину здания, царило казарменное панибратство: шныряли полуодетые девицы; в бабьих пересудах и перемывании грязного белья здесь изливалась вся мелочная злоба женщин, тративших силы на бесконечные ссоры и примирения. В течение дня подниматься наверх было запрещено, поэтому продавщицы там только ночевали: приходили вечером, в самую последнюю минуту, и убегали рано утром, еще заспанные, не вполне проснувшиеся после торопливого умывания; и эти внезапно появлявшиеся и столь же внезапно исчезавшие, словно уносимые промчавшимся по коридору ветром, вереницы женщин, уставших от тринадцатичасовой работы, которая валила их на постель бездыханными трупами, окончательно превращали мансарды в постоялый двор, где то и дело сменяются угрюмые и утомленные путешественники. У Денизы не было подруги. Из всех девиц только одна Полина Кюньо по-дружески относилась к ней; но так как отделы готового платья и бельевой, помещавшиеся рядом, находились в открытой войне, дружба двух продавщиц поневоле ограничивалась лишь несколькими словами, которыми они изредка обменивались на ходу. Полина, правда, была соседкой Денизы и занимала комнату рядом, справа, но она исчезала сразу же после обеда и возвращалась не раньше одиннадцати, так что Дениза слышала только, как она укладывается спать, и никогда не встречалась с нею вне часов торговли.
В эту ночь Дениза снова покорилась необходимости стать сапожником. Она вертела в руках башмаки, разглядывая их и соображая, проносятся ли они до конца месяца. Наконец, она принялась пришивать толстой иглой подметки, грозившие вот-вот оторваться. Тем временем ее воротничок и нарукавники мокли в тазу с мыльной водой.
Каждый вечер до нее доносились все те же звуки: одна за другой возвращались девицы, слышался их шепот, смех, иногда заглушенные упреки. Затем начинали скрипеть кровати, доносились зевки, и комнаты погружались в тяжелый сон. Часто соседка слева громко разговаривала во сне, и это сначала путало Денизу. Быть может, и другие, по ее примеру, бодрствовали, занявшись починкой, хотя это и возбранялось; но делали они это, по-видимому, с такими же предосторожностями, как и Дениза: старались двигаться неслышно, медленно и ничем не стучать, чтобы не нарушить настороженной тишины.
Прошло уже десять минут после того, как пробило одиннадцать, когда раздался шум чьих-то шагов. Дениза встрепенулась: еще одна запоздавшая девица. Услыхав звук отпираемой рядом двери, Дениза поняла, что это Полина; минуту спустя она замерла от удивления: продавщица из отдела белья тихонько вернулась и постучала к ней.
- Скорей, это я.
Приказчицам было запрещено ходить друг к другу в комнаты. Поэтому Дениза поспешила отпереть дверь, чтобы подругу не застигла г-жа Кабэн, следившая за точным соблюдением правил.
- Она там? - спросила Дениза, запирая дверь.
- Кто? Госпожа Кабэн? - сказала Полина. - О, этой я не боюсь! Достаточно ста су - и дело в шляпе… - и она добавила: - Мне давно хочется поболтать с вами. Внизу никогда не удается… А сегодня вечером, за ужином, вы показались мне такой грустной…
Дениза поблагодарила и предложила ей присесть; внимание Полины растрогало ее. Но она была так смущена этим неожиданным посещением, что не успела поставить на пол башмак, который начала зашивать. Полина увидела его, покачала головой, огляделась вокруг и заметила в умывальном тазу воротничок и нарукавники.
- Бедняжка, я так и думала, - сказала она. - Я тоже прошла через это. В первое время, когда я приехала из Шартра и отец не высылал мне ни гроша, сколько мне пришлось перестирать сорочек! Да, да, приходилось стирать и сорочки! У меня их было только две, и одна постоянно мокла.
Она села, с трудом переводя дух после быстрой ходьбы. Ее широкое лицо, с маленькими живыми глазками и большим мягким ртом, дышало добротой, несмотря на грубость черт. И без перехода, сразу же, она рассказала Денизе историю своей жизни: о детстве, проведенном на мельнице, об отце, который разорился на тяжбе и отправил ее в Париж искать счастье с двадцатью франками в кармане; затем о своей службе сначала в одном из магазинов Батиньоля, потом в "Дамском счастье", - об ужасном начале, полном оскорблений и нужды; наконец, о своей теперешней жизни: как она зарабатывает по двести франков в месяц, какие позволяет себе удовольствия. На ее темно-синем суконном платье, кокетливо стянутом в талии, блестели непритязательные украшения: брошь и цепочка от часов; она улыбалась из-под бархатного тока, украшенного большим серым пером.
Денизе стало стыдно за свой башмак. Она густо покраснела и пролепетала что-то в оправдание.
- Да это и со мной случалось! - повторила Полина. - Я ведь старше вас, мне двадцать шесть с половиной, хотя это и незаметно… Расскажите-ка о себе.
И Дениза не устояла перед этой дружбой, предложенной так чистосердечно. В нижней юбке, со старой шалью на плечах, она присела рядом с нарядной Полиной, и между ними завязалась дружеская беседа. В комнате можно было замерзнуть; холод, казалось, струился по стенам мансарды, голым, как в тюрьме; но, увлекшись признаниями, девушки не замечали, как коченели у них пальцы. Понемногу Дениза разоткровенничалась, стала говорить о Жане и Пепе, поведала, до чего мучит ее забота о деньгах, и это привело к разговору о продавщицах готового платья.
- Ах, паршивки! - не выдержала Полина. - Если бы они вели себя по-товарищески, вы могли бы заработать больше ста франков.
- Все меня ненавидят, и я даже не знаю, за что, - говорила Дениза, заливаясь слезами. - Вот и господин Бурдонкль беспрестанно следит за мной, чтобы поймать на ошибке, как будто я ему жить мешаю… И только дядюшка Жув…
Полина прервала ее:
- Эта старая обезьяна, инспектор! Ах, дорогая, не верьте ему!.. Знаете, мужчины с такими большими носами… Хоть он и чванится тем, что у него много орденов, однако про него рассказывают целую историю, которая случилась у нас, в бельевом… Но что вы за ребенок, можно ли так убиваться! Ведь это несчастье быть такой чувствительной! Право же, то, что происходит с вами, происходит со всеми; с вас просто берут вступительный взнос.
Она взяла Денизу за руку и в сердечном порыве обняла ее. Вопрос денежный был, конечно, всего сложнее. Невозможно же девушке содержать двух братьев, платить за пансион маленького и угощать любовниц старшего, когда на ее долю остаются лишь крохи, которыми пренебрегли другие; жалованье она, вероятно, начнет получать не раньше марта, после того как в магазине пройдет годовой отчет.
- Слушайте, так вы долго не выдержите, - сказала Полина. - На вашем месте я бы…
Из коридора донесся какой-то шум, и они умолкли. Это, вероятно, Маргарита, про которую говорили, будто она по ночам бродит в одной сорочке и подслушивает, что делается у других. Полина, не выпуская руки подруги, смотрела на нее с минуту молча, насторожив слух. Затем она продолжала очень тихо, стараясь говорить мягко и убедительно:
- На вашем месте я бы кого-нибудь взяла.
- Как это "взяла"? - прошептала Дениза, не понимая.
Но, сообразив, в чем дело, она отдернула руку в полной растерянности. Этот совет напугал ее, как новая мысль, которая никогда раньше не приходила ей в голову и преимуществ которой она не понимала.
- О нет! - ответила она просто.
- Тогда вам не обернуться, уж я вам говорю!.. - продолжала Полина. - Считайте: сорок франков за маленького да по сто су, время от времени, старшему; кроме того, не можете же вы постоянно быть одетой как нищенка и носить башмаки, над которыми потешаются ваши девицы; что ни говорите, эти башмаки, безусловно, вредят вам… Возьмите кого-нибудь, вам станет гораздо легче.
- Нет, - повторила Дениза.
- Ну, вы не рассудительны… Этого не миновать, дорогая, и это так естественно. Мы все прошли через это. Я, например, тоже служила без жалованья, как и вы. Сидела без гроша. Конечно, меня кормили, предоставляли мне ночлег; но ведь надо еще одеться, да и вообще нельзя же сидеть без гроша в четырех стенах и плевать в потолок. Вот и приходится идти на это…
И она заговорила о своем первом любовнике, клерке поверенного; она познакомилась с ним во время прогулки в Медонском лесу. После него она сошлась с почтовым чиновником. Наконец, с осени она стала бывать у продавца из "Бон-Марше", высокого, очень милого молодого человека; они проводят теперь все свободное время вместе. Но правда - у нее никогда не бывало больше одного сразу. Она честная девушка, и ее возмущают рассказы о тех паскудницах, которые отдаются первому встречному.