- Пусть делает! - заворчал Густав, проведя рукой по коротко остриженным волосам, торчащим кверху, как иглы. А вот и Норман! Иди выпей чашечку, Норман!
Норман, маленький, широкоплечий, светло-русый, с еле пробивающимися усиками и голубыми глазами, вошел в комнату и, поздоровавшись со старухой, сел рядом с товарищем по охоте.
Оба героя достали из карманов куртки свои глиняные трубки и набили их "черным якорем". Тогда, попивая смесь кофе и водки, они по обыкновению охотников стали припоминать все случившееся с ними на море - выстрел за выстрелом. Они осмотрели всех птиц, пальцами исследовали раны, сосчитали все дробинки, отыскали следы неудачных выстрелов. Наконец, они составили план новых поездок.
В это время Карлсон в кухне знакомился с своей спальней.
Кухня помещалась там, где крыша кончалась и походила на опрокинутую вверх дном плоскодонку, плавающую на воде. Груз состоял из всевозможных предметов. Высоко, под самой потемневшей крышей висели на балках сети и рыболовные снаряды; под ними сушились доски и лодочные планки, пакля и конопля, завозные якоря, кованое железо, пучки лука, сальные свечи, ящики с провизией; на боковой балке лежала целая вереница свеженабитых чучел для приманки; были брошены одна на другую овечьи шкуры; с третьей балки болтались непромокаемые сапоги, куртки, рубашки, чулки, а между балками лежали копья с острогами, палки с кожами угрей, удочки и якоря.
У окна стоял простой деревянный обеденный стол; вдоль стен стояли три раздвижных дивана, покрытых грубыми, но чистыми простынями.
Один из них старуха указала Карлсону. Когда она вышла со свечой, то приезжий остался в полутемноте, слабо лишь освещенной огнем из печи и короткой полоской лунного света. Луна бросала на пол тень от косяков и перекладин окна. Из скромности огня не зажигали, потому что девушки тоже спали в кухне.
Таким образом, Карлсон разделся в полутемноте. Он снял с себя платье и скинул сапоги; затем он из кармана куртки вынул часы, чтобы завести их при свете очага. Он воткнул ключ в отверстие и начал заводить часы несколько неумелой рукой, так как они у него шли только по воскресеньям и в торжественных случаях. Вдруг из-под одеял на одной из кроватей раздался ворчливый голос:
- У него даже и часы есть!
Карлсон вздрогнул, взглянул по направлению, откуда раздался голос, и увидел при свете печки косматую голову с парой сверкающих глаз, опирающуюся на волосатые руки.
- Твое ли это дело? - возразил он, чтобы не промолчать.
- Мое, ведь звонят же в церкви, хотя я туда никогда не хожу! - отвечала голова.- Во всяком случае это тонкий мужчина: у него даже сафьяновые голенища.
- Еще бы! И калоши у него тоже имеются, если уж об этом идет речь!
- Ах, у него и калоши есть! В таком случае он, наверно, может и рюмочку поднести!
- Да! Он и это может, если надо,- ответил Карлсон уверенно и пошел за своей фляжкой.- Прошу!
Он вынул пробку, выпил глоток и протянул фляжку.
- Да благословит его Господь. Я, право, думаю, что это водка. Ну так счастливого года и добро пожаловать! Теперь я буду говорить с тобой на ты, Карлсон, а ты будешь меня называть дураком-Рундквистом, потому что так меня обыкновенно зовут.
Затем он опять забрался под одеяло.
Карлсон разделся и пополз в постель, повесив предварительно часы на солонку и поставив сапоги на середину комнаты так, чтобы хорошо были видны красные сафьяновые стрелки.
В кухне настала тишина, и слышен был лишь храп Рундквиста возле печки.
Карлсон не спал и думал о будущем. Как гвоздь вонзились в него слова старухи о том, что он должен стать выше других, чтобы поставить хозяйство на надлежащую высоту. Этот гвоздь причинял ему боль; ему казалось, что у него на голове нарост. Он думал о секретере из красного дерева, о рыжих волосах и недоверчивом взгляде хозяйского сына. Он представлял себя бегущим туда и сюда с звенящей в карманах брюк связкой ключей; кто-то приходит и просит денег; он поднимает кожаный фартук опускает руку в карман, вытягивает связку и перебирает ключи, как будто распутывает паклю; найдя самый маленький ключ, входящий в замочную скважину, он вставляет его в нее, точно так же, как вечером просунул в скважину свой собственный мизинец; но замочная скважина вдруг стала похожа на глаз с зрачком, становится круглой, большой и черной, как дуло ружья, а на другом конце ствола вдруг видит он лукавый глаз хозяйского сына, который как бы караулит деньги.
Отворилась кухонная дверь, и Карлсон пробудился от дремоты. На середине комнаты, которую теперь освещала одна луна, стояли две одетые в белое фигуры, которые сейчас же юркнули в постель; кровать сильно заскрипела, как лодка, когда она ударяется о ветхие мостки. Что-то закопошилось в простынях, пока снова не настала тишина.
- Покойной ночи, девочки! - раздался хриплый голос Рундквиста.- Пусть я вам приснюсь!
- Очень нужно,- ответила Лотта.
- Молчи, не разговаривай с чудищем,- остановила Лотту Клара.
- Вы так… милы! Если бы я только мог… быть таким милым… как вы! - вздохнул Рундквист.- Да, боже мой, становишься стариком! Тогда уже нельзя поступать как хотелось бы, и тогда жизнь уже цены не имеет. Доброй ночи, детки, и берегитесь Карлсона: у него часы и сафьяновые сапоги. Да! Карлсон счастлив! Счастье приходит, счастье уходит! Счастлив тот, кого полюбит девушка! Что вы там ворочаетесь в постелях, девушки? Слушай-ка, Карлсон, нельзя ли мне получить еще глоток? Тут так страшно холодно; дует из печки.
- Нет, ты теперь больше ничего не получишь, потому что я желаю спать,- заворчал Карлсон, потревоженный в своих мечтах о будущем, в которые не входили ни вино, ни девушки, и почти освоившийся со своим положением главного рабочего.
Опять наступила тишина. Через обе затворенные двери доносился лишь глухой шум голосов охотников, увлекшихся воспоминаниями, да ночной ветер завывал в трубе.
Карлсон опять закрыл глаза. Задремав, услышал он, как Лотта твердила что-то наизусть вполголоса, чего он не мог понять, но что сливалось в один протяжный шепот. Наконец он расслышал следующее:
- Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого… Твое есть царство, и сила, и слава во веки веков, аминь. Покойной ночи, Клара!
Через мгновение из постели девушек раздался храп. Рундквист, шутя или в самом деле, храпел так, что стекла в окне дрожали. Карлсон лежал в полудремоте и сам не знал, спит он или нет.
Вдруг приподнялось его одеяло, и мясистое, потное тело растянулось рядом с ним.
- Это Норман! - услышал он возле себя голос. Он понял, что пришел рабочий, который должен был спать вместе с ним.
- Ага, сторож вернулся,- раздался хриплый бас Рундквиста.- Я думал, что это черт, который вечером по субботам охотится.
- Ты же не можешь стрелять, Рундквист; у тебя же нет ружья,- ворчал Норман.
- Не могу? - возразил старик, чтобы сказать последнее слово.- Я могу из винтовки убивать и через простыню…
- Потушили ли вы огонь? - прервал его ласковый голос старухи, которая с порога взглянула в кухню.
- Да! - ответили ей хором.
- Так покойной же ночи!
- Покойной ночи, тетка!
Послышалось несколько вздохов, потом запыхтели, засопели, закашляли, и раздалось громкое храпение.
Но Карлсон еще не сразу заснул, он считал стекла в окне, чтобы вернуться к действительности.
Глава II
Когда в воскресенье утром Карлсон проснулся от крика петуха, то в постели уже никого не было, девушки стояли в нижних юбках у очага, а солнце бросало свой ослепительный свет в кухню.
Карлсон быстро натянул брюки и вышел, чтобы умыться. Там уже сидел на бочонке из-под килек молодой Норман, которому стриг волосы всезнающий Рундквист. На Рундквисте надета была чистая рубашка, широкая, как большая утренняя газета, и самые лучшие его сапоги.
Перед железным кухонным чугуном, лишившимся своих ножек и ставшим вследствие этого умывальником, Карлсону пришлось с помощью кусочка зеленого мыла произвести свое воскресное омовение.
В окне комнаты показалось покрытое веснушками и намыленное лицо Густава; делая страшные гримасы, проводил он по лицу блестевшей на солнце бритвой, стоя перед обломком зеркала, известного под названием "воскресное зеркало".
- Пойдете вы сегодня в церковь? - спросил Карлсон, здороваясь.
- Нет, мы не часто бываем в Божьем доме,- ответил Рундквист.- До церкви приходится грести версты две и столько же обратно, а день, предназначенный для отдыха, не следует осквернять ненужной работой.
Лотта вышла, чтобы вымыть немного картофеля, пока Клара отправилась в амбар, чтобы достать из кадки для зимнего запаса соленой рыбы. В этом так называемом "семейном гробу" находилась вся рыба, которую нельзя было сохранять долго; ее солили всю вперемешку, не разбирая сортов, и она служила для ежедневного домашнего употребления. Тут рядом лежали бледная плотва и красный карп, ерши, иногда окуни, маленькие щуки, камбалы, лини, налимы, угри. У всех этих рыб был какой-нибудь изъян: изодранные жабры, выколотый глаз, рана на спине, произведенная острогой; некоторые были растоптаны ногами.
Клара взяла несколько пригоршней этих рыб, отбросила большую часть соли и опустила все в котелок.
Пока в печке закипал завтрак, Карлсон оделся и совершил маленький обход, чтобы ознакомиться с двором.