На их счастье, вслед за колонной показались три грузовика. Неречко взглянул на Строгова и, увидев его знак, застрочил из пулемета. Два шофера были убиты, один вывалился из кабины и бежал в лес. В две минуты они обшарили машины. В двух оказались мины и снаряды, но в третьей - две туши мяса и солдатский хлеб в бумажных мешках. Снаряды и мины им были ни к чему, но продукты забрали, даже кабины обшарили, чтобы ничего не оставить, а потом подожгли машины. Когда они достигли лагеря, мины и снаряды еще взрывались в пламени.
Распределив груз между самыми сильными бойцами, Строгов приказал отходить. И хотя шли быстро, солдаты оживленно рассказывали, как все было и как были ошарашены немцы, когда по ним вдруг начали стрелять.
На карте в лесу был отмечен домик лесника. К домику Строгов и привел роту.
С этого дня его "десятки", иногда два и три, а порой и все пять, устраивали засады на всех оказавшихся поблизости дорогах. Со временем Строгов стал оставлять эти "десятки" и на день, и на два, снабдив каждую группу копией своей карты и указав точно место встречи. Теперь они часто видели днем самолеты-разведчики, должно быть, немцев обеспокоили их налеты.
Однажды такой самолет сбросил листовки над лесом. Строгову принесли несколько листовок. Они были напечатаны на немецком и русском языках и являлись "пропуском в плен". В конце листовки немцы писали, что Москва уже окружена и вот-вот будет взята.
До деревни под Гжатском они добрались только двенадцатого октября. К этому времени в роте было больше полутораста человек. Их надо было кормить. Доставать продовольствие случайными налетами становилось все труднее: и немцы стали осторожнее, и тыловые части решительнее вылавливали окруженцев, устраивали засады и заслоны. Так как через эту маленькую деревеньку немцы прошли и ушли, а Миронова с его людьми все не было, Строгов решил задержаться. Колхозники, увидев вооруженных советских бойцов, напекли для них хлеба, истопили бани. Впервые Строгов спал в теплом доме.
Они отдыхали три дня, могли бы задержаться и еще, если бы в деревню не въехал полицейский патруль на двух мотоциклах. Полицейских перестреляли, но оставаться дальше - значило подвергать опасности мирных жителей. Трупы и мотоциклы взвалили на повозку и отвезли подальше на лесную дорогу, где и бросили, инсценировав нападение из засады.
Но в этой деревне под Гжатском Строгов наконец выяснил положение на фронте. Крестьяне познакомили его с местным учителем, почтенным стариком, знавшим немецкий язык. Учитель по его просьбе сходил в Гжатск.
По словам этого добровольного разведчика, немцы докатились почти до Можайска, но сплошного фронта у них еще нет. Встретив сопротивление советских войск, они растекаются по фронту, отыскивая слабые места для удара и нового прорыва. Однако продолжающееся уже две недели наступление сейчас приостановилось: Москва отчаянно защищается на своих дальних подступах. Об этом откровенно говорят и солдаты и офицеры фашистской армии. Правда, у них есть полная уверенность, что через две-три недели они захватят Москву, у них даже есть приказ: "Ни один немецкий солдат не должен входить в город, последняя линия наступления - Московская Окружная дорога" - и что после этого для "очистки Москвы" в город будут введены заранее подготовленные части СС, но сейчас они и сами приостанавливают наступление, накапливая силы для нового удара…
Это были важные сведения. В неразберихе неустойчивого фронта было легче прорваться между немецкими клиньями.
В ночь на пятнадцатое октября рота Строгова сделала последний бросок к фронту. А на рассвете, в десяти километрах от Можайска, в направлении на город Рузу, сто пятьдесят человек, стреляя из винтовок, автоматов и ручных пулеметов, ударили с тыла на спешенные части немецкого 41-го моторизованного корпуса, готовившиеся к прорыву на Можайск. Удар был так стремителен и внезапен, что немцы не успели даже повернуть свои части для обороны. Рота вырвалась из немецких тылов, пройдя больше ста километров в полном составе, с оружием в руках.
К месту прорыва немедленно прибыли представители штаба Пятой армии, защищавшей Можайск. Рота была отведена под Рузу. Строгова задержали до прибытия штабистов.
Последовал короткий разговор с начальником штабной разведки.
- Кто командовал ротой?
- Я, рядовой Строгов.
- От кого получили последний приказ?
- От командира отдельного стрелкового батальона, в составе которого находилась рота майора Миронова.
- Укажите по карте ваш путь.
- Вот, - он вынул свою карту и положил ее на стол.
- Где, по вашему предположению, может находиться Миронов?
- Надеюсь, что он сумел вырваться. Во время последнего боя под Бедовой его оттеснили на север.
- Сколько у него было людей?
- Остатки двух рот и обоз с ранеными.
- Сколько было у вас в роте?
- Восемьдесят человек.
- Но фронт перешли сто пятьдесят?
- Я принимал в свою роту всех, кто выходил из окружения с оружием в руках.
- Могут ли среди принятых вами в роту быть засланные противником разведчики?
- Каждый из вновь принятых в роту людей участвовал по моему распоряжению в налетах на противника. Других средств проверки у меня не было. Все показали себя храбрыми, дисциплинированными бойцами.
- Кем вы работали до войны?
- Преподаватель консерватории по классу фортепиано Евгений Строгов.
- Так это вы известный музыкант Строгов?
- Да.
Допрашивающий обратился к красноармейцу, стоявшему у порога с автоматом в руках:
- Пригласите сюда майора…
Открылась дверь, и на пороге показался Миронов.
Миронов стоял, вглядываясь в Строгова, словно не узнавал его. И вдруг пошел медведем, раскрыв объятия:
- Евгений Сергеевич! А ведь я знал, знал, что вы станете хорошим командиром!
- А как вы?
- Мы выскочили еще пятого октября. На наше счастье, мы наткнулись прямо на штаб резервного корпуса, который отходил на Зубцов, Погорелое Городище и Волоколамск. Но как вырвались вы? - Миронов опять смотрел, словно не узнавая. И опять похвалил себя: - Нет, какой я молодец! Нюхом узнал военную косточку! И ведь почти без потерь…
- Были потери, были, - устало сказал Строгов. Он вдруг почувствовал, что не может больше говорить, не может стоять. Ему надо было немедленно сбросить с себя непосильную ответственность. Он тихо сказал: - Примите, товарищ майор, людей и документы, я больше не могу…
- Ну что вы, что вы, Евгений Сергеевич, - растроганно проговорил Миронов. - Мы с вами еще повоюем! Разрешите идти, товарищ полковник?
- Идите, майор, идите… младший лейтенант Строгов.
- Простите, я рядовой…
- Были, были… А будете офицером! Я в этом уверен! Как уверен и в том, что рота так и останется вашей ротой…
Миронов осторожно тронул Евгения за плечо, и тот машинально приложил руку к разорванной ушанке. Нет, он пока еще не был похож на офицера, этот рассеянный музыкант в порванной и прожженной шинели, в стоптанных кирзовых сапогах. Но ведь сумел же он объединить столько разных людей перед лицом сурового времени, перед лицом испытаний…
Глава пятнадцатая
Первый снег покрыл поля, и на этой белой пустыне далеко была видна черно-рыжая полоса противотанкового рва, в котором почти вплотную один к другому работали тысячи людей лопатами, кайлами и ломами.
Подступы к противотанковому рву с запада были прикрыты тремя рядами колючей проволоки на кольях. Проволока тихо позванивала под ветром. На одном из кольев висела табличка: "Заминировано!" - и возле таблички стоял красноармеец с винтовкой, а у его ног возились две мокрые собаки.
Неподалеку от солдата девушки утрамбовывали высокий борт рва, чтобы земля не осыпалась. Вот они распрямились и устало посмотрели на часового, на собак. Одна из них сердито сказала:
- Озяб, поди возьми лопату, погрейся!
- Давай, давай, некогда разговаривать! - сурово ответил красноармеец.
Но девушки устали. Им надо было передохнуть. Да и надоело им смотреть на этого бездельника, охранявшего забор из колючей проволоки и фанерную дощечку. Младшая из девушек язвительно сказала:
- Смотри, взорвутся собачки на минах, и ты вместе с ними полетишь вверх тормашками.
- Не взорвутся! - спокойно ответил часовой. - Они легонькие, а наши мины рассчитаны на танки.
- Что же вы ими раньше землю не засевали? Когда немец до Москвы допер, тогда только зашевелились.
- А ну помолчи! - рассердился часовой. - Еще мне начальник нашелся!
Девушки промолчали и снова взялись за лопаты.
Екатерина Антоновна воткнула лопату в землю и потерла ладони, словно остужала их после ожога. Сегодня она работала из последних сил.
Когда Екатерина Антоновна услышала, что враг подступает к Можайску - а об этом заговорили сразу по всей Москве, - она пошла в домоуправление, где мобилизовали людей на строительство укреплений. И хотя по возрасту да и по здоровью она могла бы остаться дома, вот уже десятый день строила то баррикады, то рвы, то какие-то откосы, которые назывались мудреным словом - эскарпы. Сначала их бригада ставила железные ежи по окраинным улицам Москвы, потом подкапывала берег речки Рузы, чтобы немцы не могли вылезть на него со своими танками, а теперь вот рыла противотанковый ров. Сейчас она, морщась от боли, растерла поясницу, но, встретив усталый взгляд соседки - работницы с Трехгорки, - через силу улыбнулась:
- Кажется, скоро конец, тогда отдохнем!
Ткачиха, худая темнолицая женщина, вздохнула, нехотя ответила: