Тейнагель и юный Тиго вышли, щурясь на свету, не совсем проспавшись после вчерашней пьянки. Однако прояснели, увидя незавидное положенье Кеплера. Конюхи выводили лошадей. Собаки, было затихшие, задумчиво подрагивавшие языками, вновь разъярились, заслышав зобный зов рожка. Пыль поставила по ветру парус и, серебрясь, лениво поплыла к воротам, смеялась женщина, перегибаясь через балконные перила, но вдруг небо расселось, окатило Бенатек апрельским солнцем, и парус пыли вмиг позолотел.
Барон удалился, дабы распорядиться своей каретой. Кеплер думал. Что остается, если отвергнуть этот позор покровительства Тихо? Былого нет уже, кануло, пропало, Тюбинген, Грац - всё пропало, всё. Датчанин, запустив за пояс оба больших пальца, остальными барабаня по крутому склону брюха, двинулся вниз. Барон Гофман высадился из кареты, Кеплер, бормоча, его дергал за рукав:
- Я хотел бы, я хотел бы… - и бормотанье.
Барон приложил ладонь к уху:
- Шум, знаете ли, я не вполне…
- Я хотел бы, - крик, - попросить прощения. - На миг прикрыл глаза. - Простите меня, я…
- О, да нет нужды, уверяю вас.
- Что?
Старик сиял.
- Я счастлив вам помочь, герр профессор, чем могу.
- Нет-нет, перед ним, я разумею, перед ним.
О, Богемия, Богемия, - и это ты, венец моих стремлений! Браге с трудом взгромождался на коня, подсаживаемый двумя с натуги дрожащими лакеями. Барон Гофман и астроном с сомнением наблюдали: вот, кряхтя, свалился на напряженный круп, сверкнув им в лица обтянутым кожей задом. Барон вздохнул, шагнул, заговорил. Тихо, распрямясь и отдуваясь, хмуро слушал. Тейнагель и сынок Браге, осушая чаши на дорожку, смотрели весело. Склока между Тихо Браге и новейшим его помощником стала притчей во языцех в замке, едва Кеплер туда явился месяц тому назад. Рог прозвенел, охота с Тихо посредине двинулась шумной, огромной махиной - прочь, оставя по себе бурый вкус пыли. Барон Гофман уклонялся от жадного взгляда Кеплера. "Я заберу вас в Прагу", - он промямлил, прямо-таки нырнув в укрытие своей кареты. Кеплер тупо кивал, а из взвихренного воздуха вокруг глядел на него бледный ужас. Что я наделал?
Затарахтели по узкой горной тропке. В небе над Бенатеком повисла туча, но охота, вклинившись в поля, еще была под солнцем. Кеплер в душе всем им желал самой досадной неудачи, а датчанину - хорошо и шею бы сломать. Барбара, втиснувшись рядом на узкое сиденье, клокотала от немого гнева, вскипала обвинениями (что ты наделал?). Смотреть на нее не хотелось, но неприятно, трудно было и долго наблюдать подрагивавший вид за окном кареты. Несчетные озерца, ежегодно затопляемая низина (то, что Тихо окрестил в письме Венецией Богемской!) - все это терзало усталые глаза ртутным блеском и дрожью сизой дали.
- …что он, конечно, - продолжал барон, - примет извиненья, но только ему, э-э, хотелось бы, чтоб они были представлены в письменном виде.
Кеплер на него уставился.
- Он требует… - глаз замигал, затрясся локоть: чертов танец, - …он требует от меня письменных извинений?
- Ну да, так он сказал. - Барон переглотнул и отвернулся с кривой ухмылкой. Регина, сидя рядом, пристально его оглядывала, как оглядывала всех взрослых - а вдруг он невесть что выкинет, ударится в слезы, запрокинет голову, взревет по-обезьяньи. Кеплер тоже на него смотрел и грустно думал, что этот человек, в сущности, звено, его связующее с Коперником: в юности барон нанял Валентина Отто, ученика фон Лаухена, чтоб обучаться математике. - И еще он требует обещания тайны, то есть… чтоб вы поклялись, что не откроете… другим… ни единого сведения астрономического, какое он вам вверит для вашей работы. Особенно ревниво, я полагаю, он оберегает наблюдения за Марсом. В обмен же он вам обещает повлиять на императора, чтобы тот либо обеспечил продолжение вам выплат жалованья в Штирии, либо сам выплачивал пособие. Таковы его условия, герр Кеплер. Я бы вам советовал…
- Их принять? Да-да, конечно, я согласен.
Отчего бы нет? Он устал защищать свое достоинство. Барон на него смотрел во все глаза, и Кеплер сморгнул: что в этом водянистом взоре, не презренье? О, черт, да что он знает, Гофман, о том, каково это - быть нищим и отверженным? У самого-то земли, титул, место при дворе. Порой от этих сладких аристократов его тошнило.
- Ну а как насчет наших требований, наших условий? - влезла Барбара. Никто ей не ответил. И почему это так, пришла мысль Кеплеру, слегка кольнув виной, - почему самые горячие ее порывы вечно натыкаются на тот же стылый взгляд, мычанье, молчанье? Карета, встряхнувшись, накренилась на ухабе, снаружи донеслась цепь смачных непристойностей: возница виноватил свою лошадку. Кеплер вздохнул. Сей мир был кое-как сколочен из обломков бесконечно более тонкого, незабвенного обиталища; все части драгоценны и прелестны так, что сердце рвется, но не прилажены одна к другой.
Баронский дом стоял на Градчанах, высоко, у самого дворца, через Клейнсайт глядя на реку, на еврейский квартал и дальше, на предместье Старого города. В саду имелись тополя, тенистые аллеи, пруд, кишащий ленивым карпом. Северные окна смотрели в сторону дворца, на волнистые луга, рыжую стену, на небо, проткнутое шпилем, лиловые флажки, мелко дрожавшие в испуганном просторе. Однажды в этих окнах на миг незабываемо мелькнули: гарцующий конь, пес на задних лапах, горностай, изумруд, черная борода, бледная рука, печальный глаз. Так только за все это долгое время он и сподобился увидеть императора.
В библиотеке жена барона, сидя у бюро, присыпала пергамент мелом из рожка слоновой кости. Когда они вошли, она встала, легонько подула на страницу и оглядела их со слабым подобием улыбки.
- О доктор… и фрау Кеплер… вы к нам вернулись. - Увядшая орлица, выше мужа, но тощая, как он, в атласах сине-стального блеска, делила вниманье поровну между посетителями и письмом в руке.
- Душа моя, - пролепетал барон, кланяясь привычно.
Немного помолчали, потом опять - улыбка.
- А доктор Браге, он не с вами?
- Сударыня, - выпалил Кеплер. - Этот человек со мной жестоко обошелся. Ведь сам же он звал меня, он молил приехать к нему в Богемию; и я приехал, а он со мною обращается, как с жалким подмастерьем!
- Вы не поладили с нашим добрым датчанином? - тут баронесса устремила свое внимание уж целиком на Кеплера. - Но это очень жаль. - Регина, уловив шелковистый шелест угрозы в ее тоне, высунулась из-за материнского плеча, чтобы получше разглядеть эту важную, большую, синюю даму.
- Я ему представил, - говорил Кеплер, - ему представил список некоторых условий, какие он должен принять, если он хочет, чтобы я остался и с ним работал, например, я потре… я попросил, чтоб меня с семейством поместили отдельно (там наше житье, ей-богу, прямо сумасшедший дом) и чтобы известное количество еды…
Тут выскочила Барбара:
- И дров!
- И дров, чтоб выделялись особо…
- Для наших нужд, верно.
- …для наших, да, нужд, - бешено протрубил он. Вот бы ее ударить - представил себе звонкий стук ладони по пухлому плечу, и во рту скопилась сладкая слюна, - я просил, погодите-ка, я просил, да, чтоб он исхлопотал для меня жалованье у императора…
- Его величество, - поспешно лепетнул барон, - его величество… туг на уговоры.
- Смотрите, сударыня, - пропела Барбара, - смотрите, до чего нас довели, пропитанья себе клянчим. А вы были так добры, когда мы в первый раз приехали, вы нас пригрели…
- Да, - рассеянно кивнула баронесса.
- Но разве, - вскричал Кеплер, - я вас спрашиваю, сударь, сударыня, разве эти требования чрезмерны?
Барон Гофман медленно усаживался.
- Мы вчера об этом совещались, - он глянул на синий и атласный женин подол, - доктор Браге, доктор Кеплер и я.
- Да? - отозвалась баронесса, вдруг вовсе уж уподобившись орлице. - И?
- А вот! - крикнула Барбара. - Посмотрите вы на нас. Выкинуты на улицу!
Барон поджал губы.
- Едва ли, gnädige Frau, едва ли так-то уж… так-то… Но это правда, датчанин гневается.
- Ах, - проурчала баронесса. - И отчего же?
Дождь стучался в солнечное окно. Кеплер пожал плечами.
- Не знаю… - Барбара на него глянула, - и вовсе я не говорил, что система Тихо ложна, как он уверяет! Я… я всего лишь заметил по поводу кое-каких огрехов, вызванных, полагаю, слишком скорым принятием сомнительных предпосылок, что скоро только сука слепых щенят плодит. - Баронесса быстро поднесла ладонь к губам, прихлопнув кашель, который, не знай он ее за благороднейшую даму, вполне способную понять важность минуты, он бы, возможно, принял за смешок. - Хоть все это и ложно, да, чушь собачья, зачатая Птолемеем от Гераклида Понтийского. Он помещает Землю, можете вы это себе представить, сударыня, в центр Вселенной, пять же прочих планет у него кружат вокруг Солнца! И что же, и действует, ежели чересчур не углубляться в суть, но так ведь и любую планету можно в центр поместить, спасая сии феномены!
- Спасая сии?.. - она обернулась к барону, чтоб просветил ее. Тот смотрел куда-то вдаль, теребя подбородок.