УКРОЩЕНИЕ НЕУКРОТИМОГО
В предыдущей главе речь шла о купленных добровольцах чернить царскую семью и русское общество. В этой речь пойдет о людях, которые не дали повода думать плохо о себе даже под гнетом беды.
Любопытный документ сохранился в материалах Чрезвычайной Комиссии Временного Правительства. Той самой Комиссии, которая выдавливала (но не выдавила) криминал против царя из фрейлины Анны Вырубовой, пропустив ее через ад унижений и доведя дело до позорнейшего акта - обследования специальной медицинской комиссией, которая и установила (о, ужас!),, ее девственность. С этого беспрецедентного факта, говорят, собственно, и на чалось падение престижа и продолжается срам и позор на весь мир этого самого Временного Правительства. Новоявленных правителей России.
Примерно такое же фиаско потерпела эта самая Комиссия, а с нею и Временное Правительство от пристрастного дознания другой женщины, водившей знакомство с Распутиным, - Е. Ф. Джанумовой. Из нее тоже выдавливали криминал против царской особы, благоволившей к Распутину. Но и тут вышла осечка. Так что картина поголовного соития россиян с Гришкой Распутиным осталась без документального подтверждения, чего всеми силами добивались новыё правители России. Материал дознания с "Дневником" Е. Ф. Джанумовой так же, как и "Дневник"
А. Вырубовой, опустился в бездну архива. Но вот пришло время, и мы имеем возможность познакомиться с ним.
Из дневника Е. Ф. Джанумовой:
"15 марта 1915 года.
…Какая жестокая и непонятная вещь война. Все приносится в жертву чудовищному молоху. Вспомнили вдруг, что мать наша германская подданная, она, родившаяся в России, и хотят заставить ее покинуть Киев, где она прожила десятки лет. Мы все убиты горем. Такая же участь грозит московской сестре. Сослали ее мужа. Ее с детьми пока оставили, но каждый момент могут выслать. Виделась вчера с Марьей Аркадьевной. Она советует обратиться к Григорию Распутину, с которым знакома. Он должен на днях приехать в Москву. Будет у ее знакомых Решетниковых. Я много слышала о нем, говорят, он управляет Россией, все зависит от него, все судьбы Государства Российского в его руках. Без его ведома не решается ни один государственный вопрос. Как это странно, какая‑то сказочная судьба, ведь простой невежественный мужик. Ничего не понимаю. В чем его сила? Он "необыкновенный", говорит моя знакомая, и всемогущий. Что же? Пусть познакомит. Если даже ничего не выйдет, любопытно взглянуть на него.
25 марта.
…С утра Марья Аркадьевна позвонила по телефону: у меня Распутин! Приезжайте завтракать. В 12 я уже была у нее. Когда я вошла, все сидели за роскошно сервированным столом. Распутина я узнала сразу, по рассказам я имела представление о нем. Он был в белой шелковой выши той рубашке навыпуск. Темная борода, удивленное лицо, с глубоко сидящими серыми глазами. Они поразили меня. Они впиваются в вас, как будто сразу до самого дна хотят прощупать, так настойчиво, проницательно смотрят, что даже как‑то не по себе делается. Меня усадили рядом. Он пристально и внимательно поглядывал на меня. Потом вдруг без всяких предисловий протянул стакан с красным вином и сказал: "Пей". Я уже и раньше обратила внимание, что он всем, и старым и молодым говорит "ты", но все‑таки, когда он обратился ко мне, я удивилась. Так это странно прозвучало "пей", но дальше пришлось еще больше изумляться: возьми карандаш и пиши, командовал он. Право, я не шучу, он так и сказал, привык, очевидно, распоряжаться. Ко мне потянулось несколько рук с карандашами и листочками бумаги. Ничего не понимая, я машинально взяла в руки карандаш.
- Пиши.
Я стала писать.
- Радуйся простоте, горе мятущимся и злым - им и солнце не греет. Прости меня, Господи, я грешная, я земная и любовь моя земная. Господи, творяй чудеса, смири нас. Мы твои. Велика любовь твоя за нас, не гневайся на нас. Пошли смирение души моей и радость любви благодатной. Спаси и помоги мне, Господи.
Все почтительно слушали, пока он диктовал. Одна пожилая дама, с благоговением глядевшая на Распутина, шепнула мне: "Вы счастливая, он сразу Вас отметил и возлюбил".
- Это ты возьми и читай, сердцем читай, - сказал он.
Потом стал разговаривать с другими. Заговорил о войне.
- Эх, кабы не пырнули меня - не бывать бы войне. Не допустил бы я Государя. Он меня вот так слушается, а я бы не дозволил воевать. На что нам война? Еще что будет-то…
После завтрака перешли в другую комнату.
- Играй "По улице мостовой", - внезапно, без всякой связи с предыдущим скомандовал он. Одна из барынь села к роялю и заиграла. Он встал, начал в такт покачиваться и притоптывать ногами в мягких сапогах. Потом вдруг пустился в пляс. Танцевал он неожиданно легко и плавно. Как перышко носился по комнате, приседая, выбивая дробь ногами, приближался к дамам, выманивая из их круга парт нершу. Одна из дам не выдержала и с платочком выплыла ему навстречу.
Кажется, никто не был удивлен. Как будто этот пляс среди бела дня был самым обычным делом.
- Ну, довольно, - вдруг оборвал он и опять неожиданно обратился ко мне: - А ты что же, по делу пришла? Ну пойдем, говори, что надо - ть, милуша?
Он удалился со мной в соседнюю комнату. Я изложила ему свое дело. Он задумался, потом сказал:
- Твое дело трудное. Сейчас и заикнуться о немцах нельзя. Но я поговорю с ею (это слово он произнес после паузы с особым ударением), а она с им потолкует. Оно, может, и выгорит. А ты должна ко мне приехать в Питер. Там и узнаешь.
В передней, прощаясь с Марьей Аркадьевной, я просила ее приехать ко мне. Он вмешался:
- А что же меня не зовешь? Я приеду.
- Конечно, приезжайте. Я не звала, думала, вы очень заняты, приезжайте к завтраку. Буду ждать вас завтра.
- Ладно. Побываем у московской барыньки.
Он говорит сильно на "о": мо - о-о - сковской. Протяжно и певуче.
Со странным чувством шла я домой. Так вот он какой, властелин России, в шелковой косоворотке! Чувство недоумения еще усилилось. В ушах звучали забористые звуки "По улице мостовой". Мелькала бородатая фигура, развевались кисти голубого пояса. Четко и дробно выбивали такт ноги в мягких сапогах из чудесной кожи, какого‑то особого фасона. Глубоко сидящие глаза настойчиво вонзались в меня, и я не знала что думать.
26 марта.
…Утром меня разбудил телефон. Беру трубку. Слышу заразительный смех Марьи Аркадьевны… "Распутин ночевал у меня на квартире и с утра волнуется, собирается к вам. Он пришел ко мне, просит духовитой помады, п-о-омады, знаете, как он на "о" - дух - о-витой. И ножниц для ногтей. На вопрос зачем, говорит: а мы же едем к чернявой красотке. Ха - ха - ха, заливается в телефон Марья Аркадьевна; теперь вы у него просите все, что вам надо. Все сделает. Пользуйтесь".
Я спешно пригласила своих близких знакомых, которым, как и мне, хотелось взглянуть на эту странную знаменитость. К часу он появился в малиновой шелковой ко соворотке, веселый, благодушный. Много разговаривал, перескакивая с одной темы на другую, так же, как вчера. Какой‑нибудь эпизод из жизни, потом духовное изречение, не имеющее никакого отношения к предыдущему, и вдруг вопрос к кому‑нибудь из присутствующих. Иногда, кажется, и не смотрит на кого‑нибудь, и внимания не обращает. А потом неожиданно уставится и скажет: "Знаю о чем думаешь, милой". И, кажется, всегда верно угадывает. Говорил много о Сибири, о своей семье и деревенском хозяйстве:
- Вот какие руки. Это все от тяжелой работы. Нелегка она, наша крестьянская работа.
Странно как‑то звучали эти слова за столом, заставленным хрусталем и серебром. В голосе его чувствовалось самодовольство. Он во все стороны поворачивал узловатую руку со вздувшимися жилами.
В это время стали звонить по телефону. Кто‑то просил Распутина немедленно приехать на званый обед с цыганами, который устраивали для него богатые сибирские купцы. Марья Аркадьевна заволновалась. - Ты обещал поехать, нас ждут, - говорила она.
- Никуда я не поеду, мне и здесь хорошо, с дамочками. Скажи, что не поеду.
Марья Аркадьевна так волновалась, что у нее выступили красные пятна на лице.
- Так нельзя, немыслимо. Для тебя люди устраивают пиршество. Цыган пригласили. Все собрались, ждут, а ты не едешь. Ты же обещал. Надо ехать.
Но он настойчиво повторял:
- Скажи, что не поеду. Мне вот надо всем на память словечко оставить. Давайте бумагу.
Марья Аркадьевна вызвала меня в другую комнату и умоляла помочь уговорить его, так как дала слово привезти его. Мы все начали просить его поехать и, наконец, уговорили.
- Ну, ладно, поеду, а только мне и здесь хорошо. Ну, дамочки, берите на память.
Он раздал нам листы. Мне он написал: "Не избегай любви - она мать тебе". Одной даме - "Господь любит чистых сердцем". Моей горничной Груше, которая с жадным любопытством смотрела на него: "Бог труды любит, а честность твоя всем известна".
В передней ему подали роскошную шубу с бобровым воротником и бобровую шапку.
- Какая у тебя шуба хорошая, - сказала одна из дам.
- Это мне мои дантисты подарили.
Он расцеловался со всеми нами. Это тоже его обычная манера при встрече и прощании.
27 марта.
Марья Аркадьевна телефонировала, что Распутин уезжает в Петербург и просит меня проводить его на вокзал.