Часть пятая
Изгнание
Льстите как можно больше и не бойтесь в этом пересолить.
Г. А. Потемкин о русском дворе английскому посланнику графу Д.-Г. Мальмсбери
…Современные иностранные писатели осыпали Екатерину чрезмерными похвалами: очень естественно - они знали ее только по переписке с Вольтером, и по рассказам тех именно, коим она позволяла путешествовать.
Фарса наших депутатов, столь непристойно разыгранная, имела в Европе свое действие. "Наказ" ее читали везде и на всех языках. Довольно было, чтобы поставить ее на ряду с Титами и Траянами. Но перечитывая сей лицемерный "Наказ", нельзя воздержаться от праведного негодования. Простительно было Фернейскому философу превозносить добродетели Тартюфа… он не знал, он не мог знать истины, но подлость русских писателей для меня непонятна.
А. С. Пушкин. Кишинев, 1822
МОСКВА
Нескучный дворец
В. И. Майков, А. Г. Орлов, Ф. Г. Орлов. Г. Г. Орлов, Н. П. Архаров
- Принимай, хозяин, гостей! Слышь, Алексей Григорьевич?
- Никак Василий Иванович! Глазам своим не верю. Ты-то, наш пиит, почему в Москве оказался? Тебе чем новая столица не угодила? Я думал, прижился ты там: и в Вольном Экономическом обществе первая персона, и в масонской ложе не на последнем месте, и на театре твои пиесы. А уж о журналах и говорить нечего - только твоих сочинений читатели и ждали. Сколько лет назад ты туда переехал?
- Шесть лет. Я в Петербург, а ты, хозяин дорогой, на флот. Едва-едва не разминулись.
- Да и государыне ты ко двору пришелся.
- Э, Алексей Григорьевич, перестань. Сам знаешь, новый комедийный акт играться в Петербурге начал. Так уж лучше я вместе с друзьями останусь. Где я еще таких богатырей сыщу, кто над моими придумками так смеяться станет?
- Ты что, всерьез?
- Еще как всерьез. Пожаловали меня в бригадиры да в главные члены Мастерской и Оружейной палаты. Теперь уже москвич по полной форме. Хошь не хошь, хозяин, придется тебе гостя терпеть. Приглашать не станешь, сам ездить буду.
- Тебя да не звать, Василий Иванович! Всегда был ты и будешь у нас первейшим гостем. А с масонами как же? Отошел ты от них?
- Боже избави! Как ты такое подумать мог. Я уж с Московским кружком близко сошелся, да и сам знаешь, Николай Иванович Новиков для меня не чужой человек. Да и ко мне, друг дорогой, милости прошу, двери всегда настежь. Моя Татьяна Васильевна кланяться тебе да братцам твоим велела. По-прежнему вас любит да потчевать хочет.
- Ничего не скажешь, хозяйка у тебя отменная.
- Что ж своей не заведешь? По летам в самый бы раз. Гляди, не опоздай!
- Может, и подумаю. Дай после дел-то флотских оклематься.
- Знаю, нелегко тебе дались.
- И вспоминать не хочу.
- Что поделаешь, участь горькая да служба царская.
- Теперь пусть другие послужат, коли Орловы неугодны стали.
- А что, не ты один на пенсион вышел?
- Все мы как один. Да вот сейчас братцы соберутся, сам каждого и расспросишь.
- И Дунайка?
- Федор, как мне отставку дали, сразу ушел. Дня на службе не остался.
- Понятно. Он с тобой и на флоте был.
- Веришь, как мне при Чесме сказали, что адмиральский корабль на воздух взлетел, а там Дунайка был, чуть без чувств не свалился. Спасибо, тревога ложной оказалась.
- А у Владимира Григорьевича что за нужда уходить была? Должность от военных дел далекая. Дел он в Академии немало добрых сделал. Одних научных экспедиций сколько послал. Веришь, одна меня особо поразила - по наблюдению за прохождением Венеры через диск Солнца. Не зря в Лейпцигском университете науки одолевал.
- Опасались мы за него всегда, Василий Иванович, В доме он у папиньки-сударушки рос слабенький, пылинки с него сдували. А теперь, гляди, как выровнялся. Любо-дорого смотреть.
- Так вот я и говорю, ему-то зачем уходить?
- Не захотел государыне более служить. Не умеет Орловых ценить, без службы, говорит, еще лучше проживем. Он теперь домом своим около университета занимается. Проект заказал Михайле Казакову красоты неслыханной.
- Да место-то там тесное, невидное.
- В том и штука, что сумел Казаков все преодолеть. Зал на два этажа, на втором этаже окна фальшивые, а весь свет из-под купола как чудо какое льется. Чисто сенатский зал, что в Кремле. Дверей нету - вместо них стенки раздвижные. В мезонине церковь. Освящать будем в память Девяти мучеников Кизических, супротивников моровых поветрий, чтоб о Гришином подвиге помнить да Бога за его здоровье молить. Сам все посмотреть, Василий Иванович, должен. Не обидишь, чай, хозяина.
- Как можно! От одного любопытства тут же примчусь. А зал, поди, для оркестра и хора?
- Угадал. Капельмейстер-то его крепостной таких чудес достиг - придворному оркестру впору.
- Гурилев, что ли?
- Даже имя помнишь?
- Музыку помню, а уж имя к музыке приложилося.
- Может, и ты, Василий Иванович, соблаговолишь там творения свои почитать? Вот бы утешил.
- Гляжу, Москва тебе по душе пришлась. Думал, о Петербурге заскучаешь.
- Как на духу тебе, Василий Иванович, скажу: крепко меня там обидели, ой, крепко. Такое вовек не забудется.
- И полно тебе, Алексей Григорьевич. Обиды копить, себя травить. Будет случай, припомнишь, нет - ин и Бог с ними.
- Кабы мне твой характер, Василий Иванович.
- Бери, не жалко. А только вот что я тебе скажу: коли в Москве вы и впрямь устраиваться решили, непременно надо вам портреты свои заказать. Помнишь, чай, Федора Степановича Рокотова? Вот и он с нами вместе в старую столицу только-только перебрался.
- С военной службы ушел?
- Давно. При его-то батюшке да горб службой солдатской набивать! Кто тут на Москве с Репниными по богатству сравнится. Ото всех почет, уважение, и деньгами не обделили. Усадьбу целую застраивать взялся на Токмаковом переулке.
- Поди, дорого брать стал.
- А вот и нет. По-прежнему пятьдесят целковых - и весь разговор. Мой портрет только что окончил. Такого сибарита представил, что моя хозяюшка заново в меня влюбилася, право. Гляди-ка, хозяин, еще гость к тебе в дом, только, так полагаю, и нежданный, и незваный.
- Кто таков?
- Николай Петрович Архаров. Знаешь, поди, императрица, в Петербург уезжаючи, его московским обер-полицмейстером оставила. Ты ведь с ним и раньше дело имел?
- Не я - Гриша, когда на чумной бунт приезжал. Потом его императрице как отличившегося представил.
- Благодетелем, значит, оказался. А, впрочем, вот и Николай Петрович собственною персоною.
- Ваше сиятельство, проезжая мимо вашего превосходного жилища, долгом своим первейшим почел выразить достопочтеннейшему хозяину мои рабские чувства и вечную преданность.
- Проезжал, говоришь. Вот как! Куда же это ты, позволь у тебя спросить, Архаров, ехал? В какую сторону? К какому дому, благо до моего дворца через один лишь парк без малого полверсты ехать надобно?
- Да я, ваше сиятельство, если бы и специально из самой Москвы, и то за труд бы не почел, а за приятнейшую обязанность.
- Вот так и говори - специально. Слыхал я, обещался ты Григорию Александровичу Потемкину глаз с Алексея Орлова не спускать. Чего молчишь-то?
- Как можно, ваше сиятельство!
- У тебя все можно. Я не Григорий Григорьевич - меня, старого воробья, на мякине не проведешь. Только, видно, до тебя вести последние из Петербурга не дошли.
- Какие, Алексей Григорьевич? Может, и впрямь чего не прознал?
- Не прознал, Архаров, то-то и оно. Зашатался твой Григорий Александрович. В его дворцовые апартаменты больше тебе не войти - съехал хозяин-то. Съехал, Архаров. Жилец там новый устраивается. Захочет ли с тобой дело иметь, не сведом. А вот я с тобой и взаправду видеться не собираюсь. Обязался за графом Орловым-Чесменским следить, следи, но на глаза мне не попадайся, с людьми моими разговоров не заводи, агентов твоих на дворы наши орловские не засылай, не то со мной дело иметь будешь. А уж тут, Бог свидетель, хорошего ждать нечего. Так что как пришел, так и прочь поди. Мне понадобишься, сам позову. Не понадобишься, не смей мельтешить. Пошел, пошел, чего там!
- Не слишком ли суров ты, Алексей Григорьевич?
- По Сеньке и шапка. Лучшего не стоит.
- Здорово, хозяин! Вестовщика пустишь ли!
- С превеликим удовольствием, Василий Иванович. А что за вести?
- Не думай, не пустяки какие-нибудь московские - из самого Петербурга. Ты не думай, Алексей Григорьевич, знакомства у меня отменные. С Безбородкой на короткой ноге, а этот хохол хитер, хитер, а язык распускать может. Подловить только надобно. А за болтовней да за чашею пуншевою, сам знаешь, какая охота болтать приходит.
- Да не томи ты, Василий Иванович.
- Как можно! Самое первое дело - Малый двор. Знаешь ведь, какую государыня в собственном семействе кашу заварила. Великая княгиня Наталья Алексеевна, вишь, ее не устроила. Оно верно, похожа была великая княгиня на свекровушку. Ни тебе туалетами заниматься, ни с кавалерами на балах махаться. Строгая. Гневливая. Все говорят, супруга не любила, а вертела им как хотела. Умирала трудно. Родами. Сказывала Мавра Саввишна, пятеро суток мучилась да и преставилась. Великий князь о сне и еде позабыл - так убивался. А государыня наша, не в обиду благодетельнице нашей будь сказано, чужой любви терпеть не может. Всех бы ей перессорить, всех бы лбами посшибать - первое удовольствие. Вот она, на сына поглядевши ему невесткины записочки и выложила.
- Зачем ей?
- Будто бы сына утешить.