- Не исключено. К тому же она расхваливала красавчика за прелесть обращения и мягкость манер. 3 повторяю буквально ее слова - они стали известны всему двору. Но больше всего ей недоставало тех длительных прогулок верхом, которые она совершала с камергером чуть не ежедневно и притом в любую погоду. Разлука случилась в 1752 году, а в начале 53-го Салтыков снова оказался в Петербурге.
- Но роман, поди, успел поостыть.
- То-то и оно, что нет. Мало того, Салтыков, говорят, стал посредником между великой княгиней и канцлером.
- Который, как будто, спит и видит на престоле Павла Петровича с великой княгиней в качестве регентши. Во всяком случае, это целиком отвечает его англофильским позициям.
- Значит, сама великая княгиня ничего не имеет противу подобной схемы?
- Еще бы. Но ты, Алексей Григорьевич, забегаешь вперед по сравнению с естественным ходом событий. Отношения у великой княгини с канцлером завязались ДО рождения великого князя Павла Петровича. То-то и оно, что ДО, когда великая княгиня была бездетной.
- Ничего не понимаю!
- А уж это дело твое - поймешь или не поймешь. Только сообщаю для твоего сведения. Вернулся красавчик из ссылки своей в феврале 53-го, великий же князь Павел Петрович на свет появился 20 сентября 54-го.
- О чем ты, Бредихин? Ведь если так рассудить…
- Что рассудить-то, Григорий Григорьевич? Девять лет великая княгиня замужем пробыла, ни тяжелой не ходила, ни выкидышей не имела, а тут на десятом году сыночка принесла. Одно лишь невдомек, почему бы великому князю такому подарку не обрадоваться?
- Постой, Бредихин, разве не красавчика с радостным известием к какому-то королю отправили?
- Все верно, к шведскому. Адольфа-Фридриха осчастливить новостью.
- Выходит…
- Э, братец, суди как знаешь. Только покуда великая княгиня в тягости была, красавчик за другими придворными дамами волочиться начал. Очень его за это великий князь одобрял.
- А красавчик что же?
- Что красавчик? Императрица Елизавета Петровна больше его в Петербурге держать не пожелала. Из Швеции вернулся, помнится, в Гамбург резидентом направили, из Гамбурга посланником в Париж, а там снова в Гамбург.
- Говорили, редким мотом был.
- А чего ж не мотать, когда каждая дама за него платить долги готова была. Уж на что великая княгиня не при деньгах, а и то, поговаривали, раскошеливалась. Великая княгиня опять своих обид не скрывала - кому ни попадя жаловалась на легкомысленную жизнь былого камергера. Тяжело он ей достался.
- Неужто до великого князя ничто не доходит?
- Если и доходит? Не дорожил он супругой смолоду, нынче и вовсе в тягость она ему стала.
- Господа, а что ж насчет Шувалова болтовня одна?
- Это какого, не Андрея ли Петровича, Маврушкиного сына?
- Его самого.
- Что ж, мог и он великой княгине показаться, коли государыня его с матушкиной подсказки в Париж направила. Даром-то по Европам гулять не отправят.
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Елизавета Петровна, М. Е. Шувалова
Чтой-то? Никак лес шумит. Высоко-высоко. В поднебесье. Ветром вершины гнет… Нет, не лес - галька на берегу. В Петергофе. Волна набежит на берег да и отступит. А они за ней - шуршат, шуршат. Глаза б приоткрыть. Да нет, плывет все округ. Подушка из-под головы уходит. Лучше так лежать. Зажмурившись.
Половица скрипнула. Дышит кто-то…
- Государыня-матушка, никак проснулась? В себя приходит. Слава тебе Господи, слава тебе…
- Ты что ли, Мавра Егоровна?
- Я, я, государыня-матушка, царица ты наша ненаглядная. Кому ж около тебя неотлучно быть, как не твоей Мавре. Вот и дождалась радости. Сейчас, сейчас Ивана Ивановича кликну. Тут он - которую ночь в антикаморе на креслице дремлет. Отсоветовала я ему возле постели твоей сидеть. Отсоветовала - прогневаешься, мол. Послушался голубчик, а от дверей ни на шаг не отходит. Кушанье обратно отсылает. Какая уж тут еда, говорит…
- Не смей, Маврушка, слышь, не смей…
- Чего не сметь, матушка? Все исполню!
- Не зови Шувалова.
- Да как же о радости такой ему не сказать? Чай, не чужой.
Страшна, поди, как смертный грех.
- Ой, что ты, что ты, красавица наша! При свече вижу - хороша. Дай занавеси-то отдерну…
- Перестань, Мавра. Нечего меняутешать. И занавеси оставь. Так покойней. Что было-то со мной? Ничего не помню.
- А не помнишь, еще лучше, государыня-матушка. Чего дурное-то помнить. Заслабла ты маленько. Обеспамятела. А вот теперь в себя пришла.
- Это как батюшка покойный. Припадок, значит.
- О государе Петре Алексеевиче ничего не могу сказать. Сама знаешь, не было меня тогда при дворе. Все твоими милостями несказанными, твоим благоволением.
- Я тоже не видала. Говорили, матушка только лицо руками застила: таково-то страшно ей казалося.
- Скажешь тоже, матушка-государыня! Ничего-то страшного с тобою и не было. Заслабла ты, так никто и не заметил: Иван Иванович с Михайлой Воронцовым под ручки подхватили, вмиг в опочивальню доставили, в постельку мы тебя уложили…
- Когда это случилося?
- Надысь, государыня-матушка, надысь.
- Не путай, Маврушка, день нонче какой?
- День-то? Середа.
- А было воскресенье. Только то и помню - на воскресную обедню шла. Так ведь?
- Да что уж красавица наша, разодета ты была - глаз не оторвать. Как солнышко сияла.
- Три дни, выходит, в беспамятстве… А что во дворце?
- Лучше уж ты, государыня, Ивана Ивановича спроси. Он на все дела государственные орлиным оком глядит, все знает.
- Не хочу Шувалова. Всех покроет. Всему оправдание найдет. Да говори же, графиня! Сей же час говори! В армии-то дела какие?
- Вот об армии и речь. Апраксин тут…
- Тут? А нешто не при войске ему быть надобно? С чего вдруг в Петербурге оказался? Когда поспел?
- Сказывают, правда, нет ли, Алексей Петрович ему сюда прибыть велел. Армию на зимних квартирах расквартировать.
- На зимних? Так ведь лето еще? С чего бы это?
- Сама, государыня-матушка, дознайся, как чего. Напраслины возводить не стану, а про то, что весь недуг твой с великой княгинею общался, каждый воробей в Петербурге под застрехой чирикает.
- Вон оно откуда ветер дует! Великая княгиня. Ненавижу! Господи, как ненавижу! Глаза б мои ее, тихони подлой, не видали! Не зря говорят: захочет Господь наказать Человека, отымет у него разум. Вот и у меня отнял, когда невесту племянничку выбирала. И росточком-то мала, и лицо что морда лошадиная - длинное, и цветом землистая. По-русски ни словечка не знала. Все только кланялася. Кабы не мать ее, принцесса…
- Да, сходна, сходна с епископом Любекским, братцем своим. Судьба у тебя такая, государыня-матушка, первую любовь-то свою помнить. Так ведь сладься у вас в те поры дело, не видать тебе престола отцовского.
- Думаешь? А почему бы и нет? Веселый такой. Сердечный. Душа нараспашку. А танцевал-то как!
- Тебе, тебе, красавица наша, под стать: с вечера начнет до полудня следующего не остановится.
- А наездник какой! Все бы ему по полям летать. Вот и гадай, в кого племянненка родная пошла.
ВОСТОЧНАЯ ПРУССИЯ
Русский военный лагерь под Алленбургом
Офицеры П. П. Пассек, А. Т. Болотов, Г. Г. Орлов, граф И. фон Шверин
- Господа, вы слышали: отступление?
- Отступление? Какое отступление? Чье? Неужто наше?
- Это невероятно!
- После победы у Гросс-Егернсдорфа? Полноте, граф!
- Если это шутка, она неуместна, ваше сиятельство, и я…
- Полно, Орлов. Я офицер, а офицеры, как вам следовало бы быть известным, не шутят о полях сражений.
- Граф, Бога ради, не обращайте внимания на несдержанность нашего Григория Григорьевича. В конце кондов, он был ранен как раз под этой деревней и сам стал свидетелем одержанной победы.
- Да ты себе не представляешь, Болотенко, какой!
- Вот уж тут, позвольте с вами не согласиться, Орлов. Победа была одержана, но при каком преимуществе в численности: у фельдмаршала Левальда 24 тысячи, а у нашего Апраксина 55. Апраксин успешно отразил атаки, но не более того. Иначе он бы двинул наши части в общее наступление. Вместо же этого он счел целесообразным стянуть все свои силы здесь, под Алленбургом.
- Я не собираюсь обсуждать полководческие таланты нашего старика. Главное - русские солдаты сражались замечательно!
- Никто в этом не сомневается, как и в твоей, Гришенька, храбрости. Только сейчас важно не это. Откуда ваша новость, ваше сиятельство?
- К сожалению, из военного совета. Мой добрый знакомец был у дверей по своим обязанностям адъютанта. Господа генералы спорили очень долго, но Апраксин настоял на своем.
- Но должны же были быть причины!
- Они и были, Болотов: нехватка провианта и фуража.
- Только-то и всего! Но сейчас всего лишь 27 августа. До зимы запасы ничего не стоило подвезти. В конце концов, если я могу посылать своего человека в свое поместье в 120 верстах за Москвой за шубой, тулупом, съестными припасами, почему же это невозможно для армии?
- Скорее, видно, не нужно, Андрей Тимофеевич.
- И Пассек прав: не нужно. Ходят слухи, что Апраксин получил предупредительное письмо от своего приятеля - великого канцлера. Алексей Петрович Бестужев-Рюмин якобы сообщил ему о скорой кончине ныне царствующей императрицы. Имея в виду интересы великой княгини, канцлер пожелал иметь армию под рукой, а не в далеком походе. К тому же у него иные интересы в начавшейся войне.