Эдуард прежде всего глянул на адрес, потом на подпись и титулы. Послание предназначалось Магнусу, королю Норвегии, от Эммы, королевы Англии. Затем Эдуард прочел текст, написанный не рукой Эммы, а, судя по почерку, ученым клириком. Содержание письма было простым и ясным: поскольку трон Англии достался ее сыну Эдуарду, трусу и содомиту, отдавшему страну во власть банды убийц и негодяев, Эмма, памятуя святость Олава, отца Магнуса, и славу самого Магнуса, мудрого и справедливого христианского принца, призывала его явиться в Англию и очистить эту страну. С этой целью она готова была передать ему принадлежавшие ей золото и драгоценности, общей ценой в тридцать тысяч фунтов.
– Это почерк твоей матери?
– Подпись ее.
Побледнев, Эдуард трясущимися руками перевернул лист пергамента, сложил половинки разломанного воскового оттиска.
– Печать тоже ее.
Гарольд пустил устричную раковину блинчиком по воде, – она пять раз успела отскочить от поднявшейся почти вровень с причалом приливной волны, – утер рот рукавом и обернулся к брату:
– Отец уже видел это?
– Да. Он-то и послал меня, сказал, мы...
– Как письмо попало к нему в руки?
– Его принес Стиганд. Эмма поручила ему выбор курьера.
– Ладно. Что сказал отец?
– Он велел нам встретиться с ним на мосту у Путни и лететь во весь опор в Винчестер. Надо добраться туда прежде, чем она прознает об этом.
– Зачем?
Леофвин (прыщей у него на лице поубавилось) оглянулся на Эдуарда.
– Говори, – поощрил его Гарольд, – короля это касается в первую очередь.
– Надо отобрать у нее сокровища, пока она еще что-нибудь не задумала, и поместить ее под стражу. Не в тюрьму, – добавил он, обращаясь к Эдуарду, – но под надзор людей, которым мы можем доверять.
– А что с сокровищем?
Краткая пауза.
– Оно пойдет в королевскую казну. Куда ж еще?
– Ты согласен? – обернулся Гарольд к Эдуарду.
Хоть раз мог бы обратиться к нему – "Ваше величество", "сир" или на крайний случай "Ваша милость"!
– Хорошо, – сказал он, – я сам поеду с вами.
Через два дня они вломились в ее дом – Эдуард впереди, за ним по пятам – Годвин, Свен, Тостиг, Гарольд и рвавшийся вперед Леофвин. За ними шли вооруженные ломами дружинники. На улице дожидались крытые телеги.
Они не соблюдали никаких формальностей, не зачитывали обвинение, не предъявляли королевский указ обыскать дом. Стиганд, прекрасно знавший, где что лежит, повел незваных гостей вниз, в погреб, и они принялись сбивать замки и вытаскивать наружу сундуки, среди которых попадались настолько тяжелые, что их с трудом поднимали четверо сильных мужчин. Эмма металась между ними, выкрикивая оскорбления, понося Годвина, пытаясь выцарапать ему глаза своими длинными заостренными ногтями. Она готова была собственноручно поквитаться с ним за убитого первенца. Королеву скрутили, но она вывернулась и на этот раз метнулась к Эдуарду, попыталась схватить его за яйца и заорала, что своими руками охолостит этого извращенца, склонного к противоестественному греху. Гарольд и Леофвин швырнули королеву назад в тронное кресло, и заодно Гарольд сорвал с ее плаща серебряную брошь в виде ястреба, когтящего добычу, – свадебный дар Канута.
Годвин и Свен тем временем обшарили комнату, снимали гобелены, собирали в мешки немногочисленные, но достаточно дорогие украшения, утварь и прочее. Теперь, когда Эмму удерживали силой, она не то чтобы успокоилась, но кое-как совладала с собой и сидела тихо, пока не вошел Стиганд. Он хотел сообщить, что еще немало добра осталось в верхних покоях, однако там слишком крепкие двери, а замки мавританской работы очень хорошие, жаль их ломать...
– Вот он! – вскричала королева и, вырвавшись из рук дружинников, поднялась на ноги. – Это он толкнул меня на это, сам составил письмо, сам написал, негодяй!
На клирика достаточно было взглянуть, чтобы понять: королева не солгала. И не вина перед матерью терзала с того дня душу Эдуарда, а тот взгляд, взгляд заговорщиков, которым обменялись монах и старый Годвин. Страх, ненависть и презрение к Годвину и ко всему его отродью – за исключением Тостига, которого он полюбил, и Гарольда, которого он научился уважать – злее прежнего язвили его сердце. Но худшее ждало его впереди.
Глава семнадцатая
Как-то в июне, на рассвете (недавно завершился первый год его царствования), Эдуард проснулся в верхних покоях большого дома в Чеддере и обнаружил, что Тостиг уже поднялся и сидит на скамье у окошка. Близился день солнцестояния, солнце только что поднялось над горизонтом, и юноша купался в волшебном свете восхода. Его золотистые волосы, пронизанные солнечными лучами, походили на нимб – обнаженный ангел, Люцифер до грехопадения...
Утренний хор птиц совершенно заглушил кукареканье петухов в птичнике и в ближней деревне. Легкий ветерок, просто движение воздуха, рожденное солнечным теплом, занес в комнату ароматы шпалерных роз и жимолости. Белохвостые ласточки, гнездившиеся в усадьбе, проносились взад и вперед, спеша к птенцам в глиняных гнездах под застрехами. Мелькнула над деревьями серая кукушка, наполнила лес своим ритмичным призывом: июньской порой по-новому пой.
Чуть подальше во всю мочь крошечных легких завопил младенец. Это в женском доме. Накануне Эдуард стал восприемником, крестным новорожденного. Как назвали малыша? Ага, Ательстан. Кем-то он будет, когда вырастет? "Епископом", – сказала мать, "дружинником", – возразил отец, вернее, отчим: отец ребенка умер еще до его рождения – отправился разорять птичьи гнезда и свалился со скалы.
Эдуард приподнялся на постели, заложил руки за голову, раздвинув локти. Он уже целый месяц жил в этом деревянном доме, где стены были обмазаны штукатуркой, и улаживал дела на юго-восточной окраине королевства. Хотя единственное отхожее место находилось снаружи, у дальнего конца здания, да и в целом это жилище проигрывало по сравнению с каменным нормандским замком со всеми необходимыми удобствами, все же Эдуард готов был признать и некую прелесть Англии, особенно теперь, в колдовскую пору раннего лета.
Король чувствовал себя немного сонным, расслабленным, он бы, пожалуй, еще вздремнул, но доносившиеся снаружи звуки и запах свежего хлеба, смешивавшийся с ароматами цветущих деревьев, подсказывали, что вскоре молодой тан, служивший при нем спальником, осторожно постучится в дверь. Знал король и причины столь приятной истомы: прошлой ночью он выпил чуть больше меда, чем обычно, а Тостиг любил его с такой страстью, какой даже эти пылкие любовники еще не ведали.
Эдуард облизал губу, нащупав языком небольшую ранку, оставленную зубами Тостига. Кожу в паху немного саднило – юноша слишком сильно терся о нее покрытым первым пушком подбородком. Эдуард поднес к лицу пальцы, жадно вдыхая еще сохранившийся запах.
– Прошлой ночью ты был... – начал и не договорил он.
Король собирался сказать "великолепен", но, услышав его голос, Тостиг резко обернулся, и Эдуард увидел, что по лицу юноши струятся слезы. Он тут же соскочил с кровати, опустился на колени у ног возлюбленного, повернул к себе его лицо.
– Не плачь, пожалуйста, не плачь, ты же знаешь, я все могу исправить, все сделаю. Что случилось, Тостиг?
Он поднялся, прижимая Тостига к себе, гладя его длинные волосы, шепча слова любви и утешения.
Тостиг уклонился от его объятий, поднял голову и посмотрел королю прямо в глаза.
– Я скажу тебе, что случилось, – хрипло выговорил он. Глаза его лихорадочно блестели. – Они женят тебя. Я давно собирался сказать тебе, но мы были так счастливы вместе, я просто не смог. Они хотят, чтобы ты взял в жены мою сестру Эдит.
– Кому это в голову взбрело? – заорал Эдуард, заранее зная ответ. Сжав кулаки, он с такой силой ударил по раздвинутым ставням, что ставень в свою очередь ударил в стену и отколол кусок штукатурки, за которым обнажилась доска. – Скорее они отправятся в ад! – И он заметался по комнате, разбрасывая сложенную на ночь одежду, потом снова врезал кулаком по ставню, и вновь отлетел кусок штукатурки. – Они все окажутся в аду, прежде чем заставят меня жениться, – повторил он.
Тостиг внимательно посмотрел на него, удивленно покачал головой, прогнал невольную улыбку с губ, подавил смешок.
– Ничего не получится, – сказал он, и его прекрасное лицо потемнело. – Говорю тебе, она шлюха, мерзкая шлюха. Она заставит тебя спать с ней, займет мое место в твоей постели.
– Ни за что, ни за что! – бушевал король. – Я не допущу.
– Придется. Еще как придется.
– Почему?
– Англии нужен от тебя наследник.
– Претендентов и так полно, а сколько еще народится...
– Вот именно – слишком много. Это приведет к сваре, к раздору. К гражданской войне.
Не Годвин объявил Эдуарду об этом решении, не кто-то из сыновей Годвина, а тот самый человек, который предал его мать, подтолкнув ее к измене, – Стиганд, получивший в награду за труды кафедру в Элмхэме, а надо учесть, что епископ Элмхэма окормлял Восточную Англию, которой правил Гарольд Годвинсон.