Тот, кто знал Козелкова в Петербурге, Козелкова, с мучительным беспокойством размышлявшего о том, что Дюссо во всякую минуту жизни может прекратить ему кредит, – тот, конечно, изумился бы, встретивши его в Семиозерске на первых порах административной его деятельности. Во-первых, там никто не называл его ни Митей, ни Митенькой, ни Козликом, ни Козленком, а звали все вашеством, и только немногие аристократы позволяли себе употреблять в разговоре его имя и отчество; во-вторых, в его наружности появилась сановитость и какая-то глянцевитая непроходимость; в-третьих, в голове его завелось целое гнездо принципов.
Тем не менее первое знакомство его с семиозерской публикой произвело на последнюю самое благоприятное впечатление. Один почтенный старец выразился об нем, что он "достолюбезный сын церкви"; жена губернского предводителя сказала: "Ничего, он очень мил, но, кажется, слишком серьезен"; вице-губернатор промычал что-то невнятное; градской голова удивился, что он "в таких младых летах, а подит-кось!". Один губернский прокурор, как человек жёлчный, отозвался: "А что это наш Дмитрий-то Павлыч как будто на Митьку похож!" Одним словом, все, за исключением прокурора, нашли, что это молодой администратор вникательный и, кажется, с направлением.
С своей стороны, Митенька делал все, чтобы очаровать семиозерских сановников и расположить общественное мнение в свою пользу. Он с каждым губернским тузом побеседовал отдельно, каждого расспросил о подробностях вверенной ему части и каждому любезно присовокупил, что он должен еще учиться и очень счастлив, что нашел таких опытных и достойных руководителей.
Разумеется, дело началось с губернского предводителя, и, надо сказать правду, это было дело самое щекотливое. Предводитель был малый суровый и бесцеремонный и на всех вообще "сатрапов" смотрел безразлично, то есть как на лиц, мешавших дворянству развиваться беспрепятственно. Он постоянно был в контре со всеми губернаторами; некоторых из них он называл "фофанами", других "прощелыгами", всех вообще – "государевыми писарями". В особенности же негодовал он в тех случаях, когда ему, по делам службы, приходилось являться и вообще оказывать некоторую подчиненную аттенцию.
– Нет, да вы сообразите, – говорил он, выходя из себя, – каково мне, государеву дворянину, да к государеву писцу являться!
И когда ему замечали, что все эти лица точно такие же дворяне, как и он сам, он неизменно показывал в ответ фигу и приговаривал:
– Чтоб дворянин пошел продавать себя за двугривенный – да это Боже упаси! Значит, вы, сударь, не знаете, что русский дворянин служит своему государю даром, что дворянское, сударь, дело – не кляузничать, а служить, что писаря, сударь, конечно, необходимы, однако и у меня в депутатском собрании, пожалуй, найдутся писаря, да дворянами-то их, кукиш с маслом, кто же назовет?
Повторяю: это был малый суровый и несообразительный. Но за эту-то несообразительность он и держался несколько трехлетий сряду на своем посту, потому что мы, русские, очень охотно смешиваем это качество с твердостью характера и неподкупностью убеждения. Митенька знал это качество и, признаться, немножко-таки потрухивал.
– Я надеюсь, Платон Иваныч, что вы не оставите меня вашими советами, – начал он.
– Рад-с. Только у нас, вашество, такая чепуха идет, что никак этого дела переменить нельзя… В губернском правлении, в строительной комиссии – просто денной грабеж!
– Тсс… так вы полагаете?
– Ничего я не полагаю, а наверное говорю, что в губернском правлении денной грабеж. Мне что? я в чужие дела не вмешиваюсь, а сказать – всегда скажу!
– Какая же причина, однако ж?
– А та и причина, что до вашества у нас на этом месте сряду десять фофанов сидело… ну, и насидели!
Митеньку несколько покоробило.
– Я всем говорил правду, – продолжал предводитель, – и вам буду правду говорить! Хотите меня слушать – слушайте! не хотите – мне что за дело!
– Я, Платон Иваныч, приехал сюда учиться…
– Ну, уж где нам ученых учить!
– Нет, уверяю вас! Я очень счастлив, что нахожу такого опытного и достойного руководителя!
– Очень рад-с, очень рад-с! Милости просим ко мне хлеба-соли откушать.
– Благодарю вас. Повторяю вам, что я счастлив, я совершенно счастлив, встречая такого опытного и достойного руководителя!
Таким образом, дело сошло с рук благополучно. С остальными тузами и чиновниками оно пошло еще легче. Вице-губернатора Митенька принял вместе с прочими членами губернского правления. Все обладали темно-оливковыми физиономиями, напоминавшими собой лики, изображаемые на старинных образах. Принимая их, Митенька имел вид довольно строгий, потому что ему предстояло сделать внушение.
– Господа! правда ли, что до сведения моего дошло, будто вы ссоритесь между собою? – спросил он совершенно серьезно.
Члены злобно взглянули друг на друга.
– Мы не ссоримся, а по делам диспуты имеем! – выступил вперед старший советник Штановский.
– Вот изволите, вашество, видеть! – подстрекнул и в то же время сфискалил вице-губернатор.
– Господин Штановский! ваша речь впереди! – заметил Митенька, слегка возвышая голос, – господа! я желаю, чтоб у меня этих диспутов не было!
– Во втором томе свода законов, статья… – заикнулся было Штановский.
– Господин Штановский! я имел честь заметить вам, что ваша речь впереди! Господа! Я уверен, что имея такого опытного и достойного руководителя, как Садок Сосфенович (пожатие руки вице-губернатору), вы ничего не придумаете лучшего, как следовать его советам! Ну-с, а теперь поговорим собственно о делах. В каком, например, положении у вас недоимки?
– Тысящ с пьятьсот, а може, и поболе будй, – отозвался на этот вопрос советник Валяй-Бурляй.
– Вот он всегда так, вашество, отвечает! – опять сфискалил вице-губернатор и, обращаясь к Валяй-Бурляю, прибавил: – А вы скажите, сколько поболе-то будет?
– Самы кажыты!
– Господин Валяй-Бурляй! извините меня, но я должен сказать, что вы совсем не так говорите с своим прямым начальником, как следует говорить подчиненному! Господа! обращаю ваше внимание на недоимку и в виду этого предмета убеждаю прекратить ваши раздоры! Недоимка – это, так сказать, государственный нерв… надеюсь, что мне больше не придется вам это повторять.
Митенька простился и пожелал остаться наедине с вице-губернатором. Но когда советники были уже у дверей, он что-то вспомнил.
– Господин Мерзопупиос! – сказал он, клича третьего советника, – не знаю, правда ли, что до сведения моего дошло, будто бы здесь собственность совершенно не уважается?
Мерзопупиос вильнул всем телом.
– Собственность есть священнейшее из прав человека! – продолжал Митя, – и взыскания по бесспорным обязательствам…
Митенька запнулся, потому что вспомнил, что сам не заплатил еще своего долга Дюссо.
– Я надеюсь, что вы не заставите меня повторять это, – продолжал он и взглядом отпустил Мерзопупиоса.
Я не буду описывать дальнейших представлений. У управляющего палатой государственных имуществ Митенька спросил, в каком состоянии находится скотоводство в губернии, у председателя казенной палаты – до какой цифры простирается питейный доход, и т. д. Всем вообще сказал, что очень рад найти в них достойных и опытных руководителей.
Не могу умолчать и об разговоре с губернским полковником. Впустивши его в кабинет, Митенька даже счел за надобное притворить за ним дверь поплотнее и вообще, кажется, предположил себе всласть отвести душу беседой с этим сановником.
– Что вы скажете, полковник, насчет здешнего образа мыслей? – спросил он, значительно понизивши голос.
– Образ мыслей здесь самый, вашество, благонамеренный, – отвечал полковник, – и если б только начальство уважило мое ходатайство о высылке отставного поручика Шишкина, то смело могу сказать…
– Кто этот Шишкин? – прервал Митенька, несколько встревожившись.
– Отставной поручик-с. Вы не можете вообразить себе, вашество, что это за ужаснейший человек! Намеднись, можете себе представить, ухитрился пролезть под водою в женскую купальню!
– И много там дам было?
– В самый, вашество, раз попал! И представьте, вашество, что говорит в свое оправдание: "Я, говорит, с купчихой Берендеевой хотел свидание иметь!" – "Да разве вам нет, сударь, других мест для свиданий? разве вы простолюдин какой-нибудь, что не можете благородным манером свидание получить?"
– Однако у него губа не дура, у этого Шишкина.
– Просто, вашество, весь женский пол целую неделю в смятении был.
– Гм… об этом нужно подумать! Ну, а политического ничего нет?
– Политического, вашество, решительно ничего в нашей губернии нет.
– А молодые люди есть?
– Есть, вашество, но это именно прекраснейшие молодые люди, из которых со временем образуются прекраснейшие сановники.
– Что читают?
– "Московские ведомости", вашество, но и то – как бы сказать? – одно литературное прибавление, а не политику.
Собеседники на минуту смолкли.
– Знаете ли что? – первый прервал молчание Митенька, – я думаю преимущественно обратить внимание на общественную безопасность… а?
– Конечно, вашество, это самая главная вещь в губернии. Вот если б, вашество, Шишкина…
– Потому что – вы меня понимаете? – если общественная безопасность обеспечена, то, значит, и собственность ограждена, и всяким удовольствиям мирные граждане могут предаваться с полною непринужденностью…
– Уж на что же лучше! Только бы, вашество, Шишкина… право, вашество, это не человек, а зараза!