- Эдакая грудь! - восхитился он. - Как сильно кричишь - и тебе ничего! - Моя грудь все снесет и выдержит, - весело отвечал Порошин. - Желаю только, чтобы уши вашего высочества от голоса моего не уставали. - Рапорт ваш и моим ушам внятен был, - сказал Никита Иванович, - но в толк я его не возьму. Что изволил приказать его величество? Порошин сам не понимал, зачем государь отправил его к Панину, и потому пустился на выдумки. - Государь велел мне состоять при вашей особе, быть у вас на посылках, оберегать его высочество и ваше превосходительство от людей надоедливых, ежели случится - и от лихих, а о том, что и как исполняться будет, по приезде его в столицу доложить. Что Петр Федорович наказал ему все время держать Панина в поле зрения, Порошин сказать не решился, но Никита Иванович и без такого штриха восстановил всю картину царских предосторожностей. Он понял, что присылка Порошина, - и, очевидно, не только его одного, но и других людей, заслуживших царское доверие, - обозначала желание государя нарушить связи между дворцовыми политиками и обезопасить себя от неожиданностей, которые могли готовить для него союзники его жены Екатерины Алексеевны. Ей Петр совсем перестал верить и хоть не представлял себе, сколь далеко простирались замыслы супруги, но в последние дни что-то заставляло его быть внимательным к тому, что происходило вокруг. "Адъютант - не большой чин, однако сегодня с ним надобно поласковей", - решил Панин. Такому опытному дипломату выбор тактики был нетруден. Он имел общее представление о Порошине: во дворце обычно каждая новая фигура рассматривается старожилами, желающими узнать, лучше им будет с ней или хуже. И от Порошина худа не ждали. - Что ж, очень приятно, - вежливо сказал Никита Иванович. - Прошу пожаловать ко мне. А вашему высочеству не угодно ли в свои покои возвратиться? Мальчик сделал два чинных шага и стремглав побежал по зале, оглядываясь на Порошина. Тот невольно улыбнулся, поняв, что свое удальство великий князь показывал ему, но тотчас опять стал серьезным и прошел за Паниным в его кабинет. - Слыхивал я о вас, - начал Никита Иванович, - от директора корпуса Алексея Петровича Мельгунова как об исправнейшем офицере и знаю, что он вас рекомендовал на службу к государю. И про батюшку вашего, Андрея Ивановича, знаю, что он много лет в Швеции прожил. - Мой отец, - сказал Порошин, - ныне командир Колывано-Воскресенских заводов на Урале, а в молодости был на Екатеринбургских заводах и для усовершенствования в горном деле долгое время работал на шведских рудниках. Отец Порошина, Андрей Иванович, происходил из небогатых дворян Московской губернии. Он родился в 1707 году, пятнадцати лет окончил артиллерийское училище и в чине унтер-офицера был направлен на Екатеринбургские горные заводы. Там он проявил себя дельным человеком, и его командировали на несколько лет в Швецию для изучения горного дела. По возвращении он работал на Урале, в 1745 году разведал золото на реке Шарташ, открыл Шилово-Исетский рудник, затем перешел на административные должности: в 1748 году стал членом канцелярии Колывано-Воскресенского начальства, а после смерти бригадира Бейера в 1753 году был назначен главным командиром Колывано-Воскресенских заводов. Через восемь лет Порошина перевели на Алтай, в Барнаул, где он вновь принялся за изыскания и разведку природных богатств отдаленного края. Трудами и хлопотами Порошина были исследованы Джунгарские горы. Он построил Павловский сереброплавильный и Сузунский медеплавильный заводы, в Барнауле и Змеиногорске создал горные школы, чтобы обучать шахтеров и штейгеров. Словом, кое-что было сделано. Имя горного генерала Порошина заслуженно пользовалось доброй славой, и было известно даже в чиновных кругах Петербурга. - Швеция - хорошая страна, - высказал свою постоянную идею Никита Иванович. - Вам необходимо нужно там побывать, государь мой…
Он остановился, не припомнив имени собеседника.
- Семен Андреевич, - вывел его из затруднения Порошин.
- Совершенно верно, Семен Андреевич, - согласился Панин. - А где происходила ваша служба, позвольте спросить? - Поприще мое коротко и ничем важным еще не ознаменовано, - ответил Порошин. - От роду мне двадцать один год. Восемь лет я учился в Сухопутном шляхетном кадетском корпусе. В марте 1759 года окончил курс в чине подпоручика и оставлен был учить господ кадет математике. При вступлении на престол государя Петра Федоровича назначен его адъютантом, а ныне прикомандирован к вам, ваше превосходительство. Да, Порошин отлично учился в корпусе. В годичных его табелях перечисляются десятки наук, усвоенных им, - арифметика, геометрия, фортификация, архитектура, история, география, логика, политика, мораль, российский, немецкий, французский, латинский языки, переводы с одного иностранного языка на другой, а кроме того - рисование, танцование, фехтование, верховая езда и музыка. И по всем предметам аттестация одинакова: "Знание имеет нарочитое, понятие и прилежности нарочитой - и впредь лучшего успеха ожидать можно". И таких ожиданий Порошин никогда не обманывал. Он сам учился очень серьезно и добросовестно и помогал товарищам, толкуя им после уроков лекции преподавателей. - Очень хорошо, - сказал Панин. - Значит, вы делу воспитания были сопричастны. А у нас в Летнем дворце это главная цель. Его высочество отменный ребенок, но, говоря между нами, требует непременного руководства. - Ваше превосходительство изволит нести труды по воспитанию будущего российского государя. Это цель истинно великая. - Буду счастлив, ежели такой цели достигну. Между человеком благовоспитанным и тем, что вырос без воспитания, разность весьма заметна. Многие слабости скрыты, да еще и в добро превращены быть могут. Напротив того, у человека, воспитанием не просвещенного, склонности необузданны, безосновательны и нелепы. В таком духе они поговорили с полчаса, и Панин, показав Порошину рукой на книжные шкафы, оставил его, чтобы наблюсти за ужином и отходом ко сну великого князя. Порошин перебирал книги, - среди них кроме русских были немецкие, французские, шведские, - когда дверь в соседнюю комнату приоткрылась и крохотная фигура придворного карлика обрисовалась на пороге. Быстрые глазки обежали взглядом кабинет, и карлик, поклонившись Порошину, спросил. - Господин Никита Иванович в отсутствии? - Его превосходительство у великого князя, - ответил Порошин.
- Да нет их там, - сказал карлик, снова кланяясь.
Через минуту из-за двери, скрывшей его, донеслись тонкие голоса.
Порошин прислушался.
- Расскажи сказку, Савелий. - Просьбу эту произнес детский голос. - Хорошо, а вы скорее ложитесь и спите, - ответил другой голос, и Порошин узнал карлика. - Расскажу вам не сказку, а быль, что у нас в России случилась, да только о том говорить не велят. При покойном государе Петре Алексеевиче был министр царский по имени Брюс. Он арихметику знал. И такой был арихметик, что насыпь на стол гороху и спроси его, сколько тут горошин, - сразу скажет, на одну не обочтется. Он много чего знал, Брюс, - травы тайные, камни. Составы из них делал и воду живую произвел. - Какая это вода? - спросил Павел. - Что Змей Горыныч стерег? - О той воде только сказки бабы рассказывают, а эту - министр составлял. И, должно быть, не своей силой.
- А чьей?
- Спи, милый сын, а то говорить не буду.
- А что, он пробовал на ком-нибудь эту воду?
- Вот и главное, что не пробовал, - торопливо ответил карлик. - О том и речь. Слушай дальше! Ведь тут надо было живого человека на части разрубить, а потом опять сложить - и водою действовать. И никто не хотел попробовать. Сколько Брюс обещал серебра и злата - никого не уговорил. Все боялись: вдруг не оживит, не сумеет? Очень желательно было Брюсу узнать про свою воду. Грустен стал, думает - как? И надумал. Зовет к себе слугу своего верного, раба турецкого пленного, и говорит: "Слуга мой верный, раб бессловесный, сослужи мне службу самую нужную, и я тебя по заслуге награжу. Вот тебе склянка с живой водой. Возьми меч мой острый, пойдем с тобой в сад зеленый, разруби ты меня сначала вдоль, потом поперек, положи на землю, закрой навозом и поливай три дня и три ночи сряду из этой склянки, что я тебе дал…"
"Какой вздор", - подумал Порошин.
- "Три дня и три ночи, - продолжал карлик. - А на четвертый день откопай меня - и посмотришь, что будет".
- А что будет? - спросил Павел.
- Погоди, - сказал карлик. - Узнаешь. Пошли они в сад. Раб турецкий разрубил министра Брюса, как велено, навозом закрыл и поливает из склянки. День прошел, второй прошел - он льет, а воды не убавляется. На третий день государю Петру Алексеевичу занадобился министр Брюс. Ищут его, поскакали, побежали туда-сюда - нет министра. Государь такого терпеть не может, приказал подать лошадей - и к Брюсу в дом. "Где боярин?" - "Нету". - "Позвать мне раба турецкого. Тот уж знать должен". Привели раба. Государь ему: "Где министр мой Брюс? Говори, а то голову снесу". Раб царю в ноги пал: "Пойдем в сад, покажу". Привел. Государь приказывает: "Раскопай!" Раб говорит: "Еще не время, трех дней не прошло". - "Копай, тебе царь приказал". Раскопал - тело Брюса уже срослось. Он дышит, румянец в лице, но глаза не открыты. "Не нужен он мне такой, - говорит государь. - Нечистое это дело. Разруби его опять и закопай в землю…"
Порошин шагнул к двери в спальную комнату.
- Почивать надо, ваше высочество, - сказал он. - Завтра поздно проснетесь, сердиться будете. А ты, Савелий, иди. - Пусть он завтра доскажет, - сказал Павел. - Мне совсем не страшно. - Завтра и поговорим. Спите, ваше высочество, - строго посоветовал Порошин, выходя из спальни. "Сколько же вздору несут цесаревичу! - подумал он. - А ведь про покойного государя Петра Алексеевича и правду рассказать - заслушаешься. Я здесь не командир, а то бы научил этого Савелия, - видать, он хитер и умен довольно, - что он должен говорить великому князю, когда тот сказку просит, и как совмещать полезное с приятным…"