2
Утром следующего дня на квартиру к Порошину явился Преображенский гренадер и передал письменное приглашение Панина пожаловать к нему по самонужнейшему делу.
Дождавшись полудня - знатные люди рано вставать не любят, - Порошин отправился в Летний дворец.
Никита Иванович встретил его как старого знакомого. - Вот и мой Аргус! - весело вскричал он. - Недолго же вы меня прокараулили! Колесо Фортуны повернулось - вам вниз, мне вверх.
Порошин смущенно улыбался.
- Полно, - сказал Никита Иванович, - всякое в жизни бывает. Однако этот случай доставил мне возможность узнать вас, увидеть, что привязанность ваша к великому князю нелицемерна, и получить высочайшее соизволение определить вас кавалером к великому князю, сиречь быть товарищем его игр и наставником.
- Спасибо, ваше превосходительство, - краснея, вымолвил Порошин. - За счастие почитаю… Он замолк, не найдя слов для официальной и вместе с тем искренней благодарности.
Перемена судьбы Порошину была приятна. Он не имел причин любить бывшего государя или чувствовать признательность к нему. Как военный человек, Порошин разделял общее для русских офицеров и генералов негодование по поводу перестройки армии на прусский образец, затеянной Петром Федоровичем. Не мог он простить государю позорного для России мира с Фридрихом Вторым, о чем в те дни Ломоносов писал так:
Слыхал ли кто из в свет рожденных,
Чтоб торжествующий народ
Предался в руки побежденных?
О стыд, о странный оборот!
Русские мундиры были заменены шитыми на немецкий манер, узкими и кургузыми. Полки раньше назывались именами городов - Архангельский, Суздальский, теперь - по фамилиям шефов или полковников. Войска, едва избыв Семилетнюю войну, должны были готовиться к походу на Данию, чего ни один человек из рядового и командного состава армии не желал.
Служба при государе была для Порошина тяжелой, и не столько обязанностями, сколько отсутствием их. Государь каждый день с утра пил крепкое английское пиво, и если бывал не очень пьян, то есть держался на ногах, то командовал разводом караулов и производил ученье гвардейской пехоты, заставляя маршировать даже генералов и фельдмаршалов. Никакого уважения к их заслугам и возрасту царь не оказывал и сыпал ругательствами, если какой-нибудь почтенный старик сбивался с ноги. Стоять за спиной государя, ожидая приказаний, часто невыполнимых, было тошно.
Не менее противным казалось Порошину и царское веселье. В столице говорили о том, как развлекается государь, свидетелей участников его забав было много. Он любил обедать у своих вельмож, приезжал неожиданно и привозил всех приближенных с их челядью. Столы у тех, кого навещал государь, накрывались в обычные дни на тридцать, сорок, пятьдесят приборов, и для такого числа гостей обед готовился. Но лишняя сотня ртов требовала от хозяев расторопности.
Правда, царская свита едой не увлекалась, зато имела пристрастие к вину. Табак и трубки компания привозила с собой, раскрывались окна, и дым клубами валил на улицу. Курение государь полагал как бы обязанностью офицера и презирал тех, кто не употреблял табаку.
Хозяева не скупились для почетного гостя, бутылки подавали корзинами, за столами становилось шумно, начинались перебранки, вспыхивали драки. Через час-другой слуги и солдаты уже выносили упившихся и на линейках развозили по домам…
Нет, Порошин совсем не жалел о том, что лишился прежнего места. Он внимательно слушал речь Никиты Ивановича о великом князе и обязанностях его кавалеров.
Панин рассказал своему новому подчиненному, что императрица Елизавета Петровна торопила учить и развивать великого князя. Воспитателем к нему был приставлен Федор Дмитриевич Бехтеев, ранее служивший по дипломатической части - он был русским послом во Франции. Явившись во дворец, Бехтеев взялся преподавать мальчику грамоту, для чего собрал прислугу, усадил вместе с Павлом и показал разом все буквы. Павлу сделалось скучно, и он убежал.
Бехтеев придумал другой способ: позвал мастеров, велел вырезать из кости фигуры гренадер и мушкетеров и на шляпы им поставить буквы французского алфавита. Потом изготовили деревянных драгун, этих - с литерами русской азбуки. Бехтеев ставил фигуры попарно - Павел читал слоги, в одну шеренгу - выходило слово, русское или французское. Так мальчик познавал грамоту.
По просьбе Панина дюжину мамок и нянек сменили на шестерых лакеев - великий князь нуждался в мужском Окружении. Разговоры богомольных старух о конце мира успели совершенно напугать великого князя. При каждом раскате грома он спрашивал: не наступает ли Страшный суд? Павел боялся темных туч, смотрел, не ко дворцу ли они движутся, и ждал от них беды.
Великий князь упросил выдать его лакеям ружья, солдатское обмундирование и с увлечением учил свой отряд. Можно было дивиться, как знает он требования строевого устава.
- Ничем, кажется, не пренебрегали для лучшего воспитания великого князя, - говорил Панин. - Какие хитрости придумывали, дабы внушение сделать ему! Извольте полюбоваться.
Он вынул из стола несколько листков бумаги и протянул Порошину. На верхнем было написано: "Письмо господина Правомыслова, отставного капитана, из Санкт-Петербурга к господину Люборусову, отставному капитану в Москве".
Порошин вопросительно поглядел на Панина.
- Почитайте дальше, - сказал тот. - Это ведомости о поведении великого князя, которые будто бы в самом деле сообщали некоторые знающие люди из города в город.
"Конечно, друг мой, - писал отставной капитан приятелю, - опечалились вы прежним моим письмом о государе великом князе Павле Петровиче. И подлинно было чему нам тогда печалиться, слыша, что правнук Петра Великого ведет себя не так, как ему подобает. Но теперь я вас обрадую. Его высочество стал с некоторого времени изменять свой нрав: учится хотя недолго, но охотно; не изволит отказывать, когда ему о том напоминают. А если у него, бывает, нет охоты учиться, то его высочество ныне очень учтиво изволит говорить: "Пожалуйста, погодите" или: "Пожалуйста, до завтра". А не так, как прежде, вспыхнет, головушку закинет с досады и в сердцах ответить изволит: "Вот уж нелегкая!" Какие неприличные слова в устах великого князя российского!"
- Мальчик очень умный, - сказал Панин, когда Порошин закончил чтение наставительных писем. - Он знает, кем будет, и - поверьте - к тому готовится.
В столовой собрались постоянные гости Никиты Ивановича и великого князя - Петр Иванович Панин, Иван Григорьевич Чернышев с братом Захаром, Александр Сергеевич Строганов, голштинский министр Сальдерн, секретарь императрицы Теплов. С великим князем сел дежурный в этот день Тимофей Иванович Остервальд.
Первые минуты обеда прошли в молчании, потом завязался разговор о дипломатии. Теплов похвалил ум и опыт графа Петра Андреевича Толстого, русского министра при турецком дворе во времена царя Петра Первого.
- Когда царевич Алексей от отца бежал, - сказал Теплов, - Петр Андреевич его разыскал, улестил и в Россию без конвоя сумел привезти.
- Изворотлив и ловок был, как бес, - заметил Никита Иванович. - Он в стрелецких бунтах участвовал, Милославским служил против молодого царя Петра Алексеевича - и сухим из воды вышел, кругом оправдался. Государь числил за ним грехов немало, но ценил за то, что умен. Случалось, когда в компании подопьет, - с ним это нередко бывало, - и Толстой тут, государь снимет с него парик, по плеши колотит и приговаривает: "Голова, голова, кабы не так умна ты была, давно б я отрубить тебя велел…"
- А Толстой? - спросил Петр Иванович.
- Смеется. Как иначе на такие слова ответишь?
- У нас в Голштинии говорили, что царевич Алексей не от болезни скончался, - многозначительно сказал Сальдерн, оглядывая собеседников.
- Отец сына приговорил казнить, только и всего. Близ царя - близ смерти, пословица молвит, - сказал Теплов. - Да чуть ли не сам свой приговор исполнил. Удивительно, что писатели наши на этот случай трагедии не сделали. Нельзя к тому сыскать материю изобильнее.
- Таких материй у нас предостаточно, - заметил Иван Григорьевич Чернышев. - Артемия Петровича Волынского помните? При государыне Анне Ивановне кабинет-министром состоял, генеральное рассуждение о поправлении внутренних наших дел составил…
- И что же? - спросил цесаревич.
- С герцогом Бироном, в ту пору всесильным, не поладил, надеялся, что государыня его защитит, - ан вышло не так. Волынского арестовали, подвергли пыткам. Поднятый на дыбу, во всем повинился, чтоб избавиться от мук, и смерть жестокую принял. А он перед отечеством ни в чем не проступился. Разве деньги ему всегда были надобны…
- Взять Долгоруких князей, - продолжал свою тему Теплов. - Княжна Екатерина царской невестой была, хоть жених, государь Петр Второй, едва четырнадцати годков достиг. Князь Иван Алексеевич первым другом ему был, все с ним на охоту ездил. Настало другое царствование - и Долгоруких обвинили, что злоумышляли они против новой государыни, разослали кого куда - в Березов, в Пустозерск, в Соловки, - а через несколько лет показалось этого мало, и головы им поотрубали…
Гофмейстер великого князя осуждающе посмотрел на Теплова. Тот показал, что понял намек и придержит язык.
Петр Иванович Панин увидел эту немую сцену и переменил разговор.
- У нас любят говорить, господа, - обратился он к сотрапезникам, - что один или другой посол не весьма умен. А я спрошу: зачем ему быть умным? Пусть он и плох, да ведь он от своего правительства может быть снабжен всеми наставлениями, и при чужом дворе никто не узнает, какой у него самого ум.
- Наставления тоже с умом исполнять надобно, - улыбнулся Иван Григорьевич Чернышев, - не параграф, не букву, но самое дело.
- Какую не букву? - спросил Павел.