Легонько стукнув Игреньку путами, Грушанка направила коня к далекому размытому темнотой горизонту, изредка останавливалась, прислушивалась.
Поднявшись на хребет, выехала на дорогу. Отсюда уже не слышно даже лая собак. Тихо, темно, тревожно. Со стороны поселка ветер донес хлопки трех винтовочных выстрелов, и эхо отразилось в сопках.
Игренька бежал крупной рысью, весело. Встряхивал гривой, играл удилами, старался вырвать повода и перейти в галоп. Ему, видимо, нравилась эта свежая ночь и дорога, чуть прихваченная морозцем, о которую так замечательно стучат его молодые копыта.
Потом Игренька на шаг перешел. Медленно время идет. Спать охота.
В стороне огонек мелькнул, мягкий, быстрый. Или показалось только. Грушанка остановила коня, пригляделась.
Неясно видны разрушенные постройки. Вон ее куда занесло! Холодно стало спине. Резко рванула повода; Игренька крутнулся на месте, ударился махом. Надо скорее уйти от брошенной заимки.
Страшно одной в степи. Хоть в поселок возвращайся. Видно, верно водит кто-то ночью по степи, если заехала она сюда. А испугаться было чего.
Лет пятнадцать назад решил на этом месте поставить заимку справный казак из Караульного. Пастбища хорошие, вода есть. Но приглядел эту падь и другой, побогаче. И столкнулись мужики. Тот, кто побогаче, построил заимку. Не посмотрел, что кто-то уже занял это место. Второй не захотел своего упустить, пригрозил:
- Смотри теперь.
И в Тальниковом, и в Караульном знают эту историю. Рассказывают при случае.
На заимку приехали со скотом женатые сыновья мужика. Первая ночь. Ложились спать - все было спокойно. А в полночь - началось. От двери песок полетел. Да прямо в лицо. Глаза забивает, дышать не дает. Ночевщики шубы на головы натянули. И так до первых петухов. Утром встали - ни на шубах, ни на полу песка нет. Сразу сообразили: нечисто тут. И к отцу, в поселок. Дескать, так и так, и больше мы не останемся там ночевать. Отец, конечно, не поверил. Накричал. Сам приехал и винтовку с собой прихватил.
Ночью опять началось. Старик стрелять давай. Прямо через дверь. А песок еще пуще летит. И с песком - камни.
Попа привозил. Не помогло. И попу досталось.
Бросил ведь мужик заимку. Но и тому казаку, врагу своему, сказал:
- Поселишься на том месте - зарежу. Так и знай.
С тех пор зимовье брошено. Рушится потихоньку. И никто около этого нечистого места даже близко не ночует.
Правда, один раз ночевал там отец Грушанки. Теперь уж лет пять тому будет. Тятька-то тарбаганами тогда промышлял. Тоже страху натерпелся. Ночью показалось, что от двери песком понесло. А на дворе конь боязливо ржет, с привязи рвется. Выскочил тятька, а коня уже нет. Только топот слышно.
Жутко ночами около заимки. Никто не остановится на отдых около нечистого места, не возьмет на развалившемся дворе щепку для костра.
…Сотня Николая Крюкова возвращалась в полк, не выполнив задачи. Чипизубов со своей бандой как сквозь землю провалился. Настроение у всех было невеселое. Ехали медленно, оттягивая встречу с Осипом Яковлевичем.
Отставший от сотни Филя Зарубин нашел Крюкова в голове колонны.
- Товарищ командир Кольша, сзади скачет кто-то. Я по делу спешился, слышу - топотит. Один. Ухом на землю - точно, скачет. А сзади нас ведь никого нет.
Николая сообщение оставило равнодушным.
- Возьми человека три-четыре, узнай, кто там ночами шляется.
Филя, Федька, Григорий Эпов отстали от сотни, положили ружья поперек седел.
Григорий после памятной истории с Тропиным отсидел под арестом больше недели. И под настоящим арестом, с часовым. Все в поселке считали Эпова безвинно пострадавшим, а к Осипу Яковлевичу даже ходила делегация, подобранная горбоносым, просила выпустить Григория как можно скорее. Григорий мог бы крепко поплатиться за такое несение службы, но за него вступилась и тетка Смолина, Екатерина Прокопьевна: "Да я бы этого Тропина руками своими разорвала. Забыл, как меня плетьми за тебя хлестали. Такого сраму мужик не всякий выдержит. Отпусти Гришку".
Топот приближался.
- Да это баба, - разочарованно присвистнул Филя.
Грушанка ойкнула, только сейчас заметив стоящих поперек дороги темных всадников. Но людям обрадовалась. Натянула поводья.
- Ну-ка подъезжай, девка, да расскажи, куда это ночью ты едешь.
- Вы кто? - в свою очередь спросила Грушанка, осмелев. - Партизаны?
- Экая ты, партизаны…
- Мы, может, из дикой сотни барона Унгерна, - поддержал Филю Федька и тут же получил крепкий тумак от Григория, вспомнившего свою первую встречу с партизанами.
Грушанка, услышав голос Стрельникова, пригляделась к парню, обрадовалась.
- Ты ведь рыжий! Ты у нас в Тальниковом бывал и на вечерку приходил. И отца моего знаешь, Пешкова Евграфа.
- Это который за границу убежал?
- Вот-вот. Значит, партизаны?
И девка торопливо рассказала, как к ним в поселок пришли белые, как она решила скрыться от них, как она испугалась, увидев на дороге людей.
Сотню догнали быстро.
- Да что ты говоришь! - обрадовался Николай, выслушав Филю. - Где эта девка?
Но Грушанка ничего дельного не могла больше сказать.
- Не знаю, сколько белых было. Но вроде немного. Еще с хребта слышала, как стреляют. Три раза. И все. И куда мне теперь ехать?
- Погуляй по степи до света. И спокойно домой возвращайся.
- Я вас не видела.
- Ну, ясное дело.
Федька задержался около Грушанки.
- Это ты чего меня рыжим называешь?
- А какой ты?
- Не видишь - красный. Из-за того и к красным пошел. Нельзя же мне такому у белых служить.
- Выдумываешь тоже… Разговорчивый ты. У нас в Тальниковом таких нет.
Федька довольно ухмыльнулся.
- А я тебя помню.
- Ой ли?
- Тогда, на вечерке, ты все в углу сидела. Тоскливые у вас вечерки.
- Тоскливые. Народу мало, - с готовностью согласилась Грушанка. - Чуть подрастут - замуж.
- А ты замуж не собираешься?
- Нет, - Грушанка ответила и покраснела. Благо темно, не видно. Обрадовали Грушанку Федькины слова о том, что вспомнил он ее, не забыл. А забыть-то было немудрено. Не плясали вместе, не провожались. Да и виделись-то всего один раз. Только - говорят, так в жизни бывает - запал ей в душу приезжий парень. А отчего запал - непонятно. Ни красоты в нем, ни стати великой. Вот тогда и стали казаться вечерки малолюдными да скучными.
Стороной не раз слышала Грушанка, что ходит рыжий парень с партизанами. А тут встреча негаданная, нечаянная. Как колдовством навороженная. Угадай Грушанка по другой дороге - и не встретились бы, разминулись. Не случайно это. Судьба.
- Ну ладно, увидимся в Тальниковом. В гости приду, - Федька сказал это весело и, пришпорив коня, поскакал догонять свою сотню.
Через час сотня подошла к Тальниковому. В предрассветной мути неясно проглядывают его дома.
Тальниковый - поселок маленький. Дворов двадцать пять. Одна широкая улица. От северных ветров прикрывает поселок крутая сопка.
Николай решил пойти на поселок в конном строю, с двух сторон.
Размахивая клинками, завывая и свистя, сотня ворвалась на широкую улицу. Залаяли собаки, захлопали двери, гулко ударили выстрелы.
Только у дома, выбранном хорунжим для ночлега, белые оказали сопротивление. Петр Пинигин, прильнув к заплоту, торопливо вгонял в ствол патроны. Всадники приближались. Уже видны распяленные в крике рты, уже можно различить злые лица. Вон скачет на сухом жеребце сын Алехи Крюкова, вон крутит шашку красноголовый Федька.
Пинигин поймал на мушку Николая - в командирах ходит сынок Алехин, - но в это же мгновение увидел Лучку. Палец замер на спусковом крючке. Хорошо стреляет Петр. Сейчас кто-то упадет на землю. Николай или Лучка. Лучка или Николай.
Дрогнули губы у Петра, и мушка плотно приклеилась к Лучкиной груди. Хлопнул выстрел, толкнуло прикладом плечо.
Парень запрокинулся, повалился с седла. Зацепился ногой за стремя - летел по улице испуганный конь, - бился Лучка головой о землю. Но вывернулась нога, остался в стремени только унт, упал Лучка в пыльную дорогу.
Видел Федька: почти в упор, прямо с коня, стреляет хорунжий. Показалось: выстрелил погонник и сник гармонист Лучка.
С дикой матерщиной бросился Федька к хорунжему. Но Чипизубов поднял коня на дыбы, отбил Федькин удар, махнул через плетень, на заполье.
- Уйде-е-т! - не крик, а хрип.
Федькин конь не хуже чипизубовского. И свежий у него конь. Пригнулся парень, гикнул - и за хорунжим.
Ржала, кричала, сверкала шашками на утренней улице потная свалка. Рвали друг друга обезумевшие кони, брызгали кровью казачьи глотки, падали с неба чьи-то звезды.
Ослепший от ярости Федька скоро догнал хорунжего. Он не выстрелил ему в спину, не ударил шашкой. Пролетая мимо, прямо со своего седла прыгнул на круп чужого коня, жесткими пальцами сдавил шею хорунжего, вместе с ним мешком свалился в коричневую траву.
Федька душил врага, бил его головой о жесткую землю, плакал и скрипел зубами. Затем выхватил широкий и длинный кинжал, ударил несколько раз под Георгиевский крест, и кончик ножа каждый раз царапал камни.
Залитый кровью, без коня, со страшным, почерневшим лицом Федька вернулся в поселок. Бой уже кончился. Возле плетня под охраной партизан сидели четверо пленных.
- Не надо нам пленных, - сказал Федька устало. - Не должно быть сегодня пленных.
- Раз взяли, куда их теперь денешь, - возразил Николай. - Не дури.
- Не будет им теперь от меня пощады. И за границей не скроются, - Федька дышал тяжело, кусал спекшиеся губы.
Затихла стрельба, и Грушанка погнала Игреньку в поселок.