У всех было свое дело. Ребятишки безвылазно хлюпались в зарастающей зеленой ряской речке, сучили из белого конского волоса лесы, ловили карасей, во множестве здесь водившихся. Из Караульного приходили сверстники, с любопытством разглядывали приезжих. Но не дрались: дома строго запретили задирать чужих. А признакомившись, вместе сидели у костра, слушали страшные сказки, после которых хотелось непременно оглянуться, не стоит ли непонятное и темное за спиной.
Старухи молились. Вздыхали, крестились на восток, проклинали антихристов, носящих каиново клеймо, в злобе своей поднявших руку на царя. Ворожили на картах, разбрасывали бобы, радовались снам, которые сулили погибель сатанинскому воинству, дальнюю дорогу домой. И снова молились.
Беженцы прибывали. Зашевелились, заговорили о китайской стороне и в Караульном. Богомяков пригнал с дальних пастбищ, поближе к поселку, двухтысячную отару овец, косяк породистых кобылиц. Глядя на него, стали чинить телеги и другие мужики.
Около леса партизаны перекрыли почти все дороги. А по теплу придвинулись и к большим степным поселкам. На голых увалах нет-нет, да и маячили партизанские разъезды.
Последнюю дневку партизанская разведка провела уже совсем близко от Караульного, за Казачьим хребтом. Николай Крюков, ехавший за старшего, отобрал в поход в основном посельщиков.
- Места там нам всем родные. Каждую кочку знаем, - объяснял он свой выбор командиру Осипу Смолину.
- Ладно, - махнул рукой Смолин. - Понятно. Только я тебе все равно маршрут дам. Задача тебе ясна: посмотреть что к чему. Наденете казачью форму. Погоны там… У родных не ночевать. Какая-нибудь сволочь подсмотрит, родных своих больше не увидите. Белые сейчас злые.
- Согласны, - хмуро кивнул Николай. - Жалко, конечно…
- Это приказ, - напомнил Осип Яковлевич.
Николай построжал лицом.
- Сам этого не сделаю и другим не разрешу, - из-за спины показал кулак своим.
Федька расплылся в улыбке, подмигнул дружкам. Про Смолина не зря говорили, что он затылком может видеть.
- А ты, - повернулся он к Федьке, - если будешь лихачить и полезешь, куда тебя не просят, из разведки вылетишь. В кашевары пойдешь. Николай доложит.
Федька рассматривал пыльные сапоги на своих кривых ногах, поигрывал нагайкой. Командир ушел.
- Ты, паря Кольча, вот что, - сказал Федька, - если наговоришь Смолину на меня, ей-богу, морду тебе расквашу. Знай.
- Так я сейчас пойду к Осипу Яковлевичу и скажу…
- Что скажешь? - округлил Федька глаза.
- А, дескать, мне этого антихриста в отряд не надо. Тогда как?
- Не антихриста, а анархиста, - поправил Лучка, пробуя, как вынимается шашка из ножен. - С ябедой пойдешь?
- Можно и сходить.
- Ну, пошутил я, - криво ухмыльнулся Федька. - Могу же пошутить.
Выехали с наступлением темноты. Ехали осторожно, молча и, казалось, каждый ушел в свои думы. Даже Федька молчал. Ночь была спокойной, и высланные в дозор Филя Зарубин, полгода назад прибежавший в отряд, и Петр Фролов не давали о себе знать.
Ехали всю короткую ночь, спешили пройти как можно больше, а утром стали подыскивать овраг для дневки.
Никита Шмелев, мужик из Тальникового, скрипнул седлом, повернулся к Николаю, указал в сторону двухголовой сопки.
- Вот там, паря Николай, места шибко хорошие. И ключик раньше бывал. Отдохнем по-доброму.
- Врасплох нас не застанут? - Николай привстал на стременах.
- Не-е-е. За пять верст вершего видно. Чуть чего - и в сопки уйти можно.
Овраг и верно оказался хорош. Только без ключика. Но нашли большую яму, наполненную водой. В луже густо плавали синекрылые бабочки, отливающие зеленью и синью букашки. Лошади неохотно пили теплую воду, цедили ее сквозь зубы.
Николай выставил наблюдение. Люди расседлали лошадей и завалились спать.
Солнце поднималось все выше и выше, накаляло степь. Северька, вылезший на край оврага, лениво посматривал на сопки, кусал сизую длинную травинку. На мгновение ему показалось, что низкорослый кустик, росший саженях в сорока, дрогнул: "Чего бы это он?" - забеспокоился парень. Северька спрятался за кромку оврага, тронул губами ухо напарника. Потом, припадая по-кошачьи, уполз в траву. Уже близ куста он приподнялся на колени, вскинул к плечу винтовку.
За кустом притаился мужичонка, что-то высматривая.
Много по степи шаталось в эти годы народу. Встречаясь, подходили с опаской, готовые в любой момент послать друг в друга пулю. Сходились, осторожно прощупывали друг друга в разговоре. И бывало так, что после встречи уходил один, а другой оставался лежать с почерневшим лицом и неподвижными открытыми глазами. И долго еще над этим местом после кружили вороны.
- А ну, мордой в землю! - прошипел Северька. - И не брыкайся.
Мужичонка ткнулся в траву, медленно повернул злое лицо.
- Оружие есть? - Северька прижимает приклад к плечу.
- Нет. Не видишь ли чо?
- Не разговаривай и ползи к оврагу.
Когда спустились в отвилок оврага, Северька разрешил задержанному подняться на ноги.
- Куда ж ты меня, паря, ведешь? Чо со мной делать хочешь?
- Уряднику сдам, а там мое дело маленькое.
Задержанный ссутулился, пошел молча, но потом круто повернулся. Северька прыгнул назад, поднял винтовку.
- Отпусти ты, паря, меня, - слезно заговорил мужик. - Чо тебе стоит? Век буду Богу молить. Отпусти, не бери грех на душу.
В овраге уже все проснулись, разбуженные Северькиным напарником.
- Господин урядник, - доложил Северька. - Задержал вот человека. Выглядывал чего-то около нас.
- Кто такой? Откуда? Что здесь делаешь? - отрывисто задавал вопросы Николай.
- Господин урядник, - вылез вперед в распущенной нижней рубахе Федька. - Видно же, что партизан. Прячется по оврагам. Кокнуть его, да и дело с концом.
Николай внимательно вглядывался в пленного. Но лицо пленного ничего не выражало. Только чуть дрогнули набрякшие веки.
- Расстреливать его не будем… зарубим. Не то шуму много. Ты и зарубишь, - подмигнул Крюков Федьке.
Жестокая это проверка, да что делать. Федька сжал зубы, выхватил шашку.
- Я моментом, - повернулся он к товарищам. - Эй, кто хочет посмотреть настоящий казацкий удар, подходи сюда. Сейчас я эту гадину развалю от шеи до паха.
Пленный посерел, в тяжелой мужичьей злобе уставился на рыжего парня.
- Сволочи. Безоружных рубить - это вы можете… Ну, руби, чего тянешь! - крикнул он хрипло.
- Николай Алексеевич, хватит, - пыхтя трубкой, сказал Никита Шмелев, притаившийся до этого за спадами. - Знаю я этого мужика. Тальниковский он. Эпов Григорий.
- И ты, дерьмо, с ними, - взъярился мужик, признав Никиту.
Николай положил руку на плечо Григорию.
- Ты прости уж нас. Проверяли мы тебя. Сам понимаешь - нельзя без этого. Жизнь теперь такая.
- Так кто ж вы? - не удержался Эпов.
- Партизаны. Самые что ни на есть настоящие партизаны, - успокоил посельщика Шмелев.
Но Эпов обозлился еще больше:
- Так пужать человека, разрази вас гром. И ты, Никита, сволочной человек, нет, чтоб сразу сказать, свои, мол. С вывертами все, - Григорий матерно ругался, смахивая рукавом мутные слезы.
Парни смотрели на мужичьи слезы, кряхтели, отворачиваясь, лезли за махоркой.
- Ничего, - кивнул им Никита. - Это бывает. Пройдет. Я, когда с-под расстрела ушел, тоже в мокрость ударился. Лежу в буераке, знаю, что уже не возьмут меня, а сам слезьми исхожу.
Эпов поднял голову.
- Спирту дайте, христопродавцы. Душа горит. Дайте. Тогда прощу.
- Может, аракой утешишься, дядя Григорий?
- Замолчи, язва рыжая, - Эпов через силу улыбнулся. - Давай араку.
- Вернемся по домам, тогда и замоем обиду, - Федька надел рубаху. - А пока у нас даже воды нет.
Всем сразу захотелось пить.
- Да ключик же рядом, - удивился Эпов. - Вода студеная - зубы ломит.
- Я ж говорил, что ключ где-то тут, - обрадовался Шмелев.
Быстро собрали фляжки, и Эпов в сопровождении Северьки пошел вниз по оврагу.
Белое солнце повисло над каменистыми голыми сопками. Недавно прошли грозовые дожди, ожили начавшие было высыхать травы, и теперь пади и елани отливают свежей синевой острецов. Степь цвела. Удивительное это время, когда степь цветет. В неизбывной красоте качаются на ветру яркие марьины коренья, синеют чуткие колокольчики, остро поглядывает из травы волчья сарана.
Жарко. Кажется, все живое должно попрятаться от жары. Но высоко в бледной синеве неба на распластанных крыльях кружит орел. Он медленно выписывает круг за кругом и вдруг стремительно падает на землю.
Иногда на желтеющем бутане среди чутких кустиков перекати-поля появляется тарбаган. "Винь-винь, - облаивает он горячую степь. - Винь-винь".
Монотонно жужжат слепни, бьются о лошадей, кружат над мокрыми телами казаков. Лошади мотают головами, в муках секут себя жесткими хвостами. Федька наломал веник из метельника, отгоняет от лошадей паразитов. Но это помогает мало.
- Кольша, слышь, командир, может, заседлаемся?
- Только по темну пойдем.
Федька обидчиво бросает веник, ложится на попону. Всю жизнь чего-нибудь нельзя. То этого, то другого. Всю жизнь как по прочерченной линии. В сторону ступил - подзатыльник. И так с самого рождения человека. В партизанах и то… А может, еще пожестче. Северьке, Кольке Крюкову - тем легко. Прикажи - каблуками щелкать будут, навытяжку стоять. Бравые казачки.
"Дис-цип-лина! - это Колька так говорит. Словно гвозди вколачивает. - Без дис-цип-лины победы не будет".