Теперь, когда женщины знали о его присутствии, Мендоса сделал несколько шагов по направлению к ним и слегка склонил голову. Он не отличался ни изысканными манерами, ни изяществом, столь высоко ценимыми в этой стране. Он не снял шляпы. У него, однако, оказался красивый голос, и он прекрасно говорил по-испански.
- Я - раввин Биньямин Мендоса. Я взял на себя смелость прийти сюда. Знаю, что для меня большая вольность - вступать в разговор с такими благородными дамами, но я не хотел вам досадить, огорчить вас… то есть не хотел доставить вам неприятности…
Мария обрела наконец голос. Она чуть не сорвалась на крик - можно было подумать, что ей приходится давать отпор.
- Что вам здесь надо?
- Всего лишь видеть дона Альваро, благородная сеньора. Видеть его и говорить с ним.
Видимо осознав, что она говорит слишком резко, Мария взяла себя в руки и сказала холодно и спокойно:
- Он назначил вам встречу?
- Нет. Увы, нет. И как бы я мог договориться о встрече, если б не пришел сюда сам? Вы же понимаете, послать другого еврея я не могу. Кого же тогда? Да, я незваный гость, но я должен был прийти сам.
- Тогда я уверена, что дон Альваро не сможет принять вас, - сказала Мария.
- Понимаю. То есть я хочу сказать, что могу понять его нежелание принять меня. Я пытаюсь объяснить вам, благородная сеньора - вы же его супруга, я знаю - что я не круглый дурак. Многое побудило меня прийти сюда, но самое главное - то, что дон Альваро де Рафаэль спас мне жизнь. Он… как бы это сказать… вложил в меня капитал, а мой народ серьезно относится к таким вещам.
Мария встала и, повернувшись к дочери, попросила ее выйти. Альваро почти физически ощущал, что с Катериной что-то происходит. Она избегала взгляда матери, а та повторила:
- Катерина, я же просила тебя уйти.
- Я хочу остаться.
- Меня не интересует, чего ты хочешь. Я просила тебя уйти.
Катерина покачала головой, но, не в силах устоять перед матерью, встала и выбежала из галереи. Мария - бела как мел - перестала сдерживаться и гневно потребовала от раввина ответа:
- Кто спас тебе жизнь? Ты хочешь сказать, что это сделал мой муж? Что это значит?
- Только то, что он спас мою жизнь, - ответил раввин.
- Это я уже слышала. Ты это сказал. Кто послал тебя сюда? Зачем ты пришел?
Раввин покачал головой, беспомощно развел руками. Он был смущен, озадачен, явно не знал, что ему делать.
- Если бы вы, донья Мария, пришли в мой дом, я просто приветствовал бы вас, не спрашивая, зачем вы пришли.
Мария сделала шаг по направлению к нему:
- Чтобы я пришла в твой дом, еврей? Такого и быть не может! Скорее солнце не взойдет. Ясно тебе? Не может такого быть!
Альваро не выдержал. Он вбежал в галерею с криком:
- Мария! - В его голосе звучала боль.
Этот крик заставил Катерину вернуться. Она остановилась в дальнем конце галереи, наполовину скрытая за дверью. Хулио тоже не нашел в себе сил уйти и стоял тут же немым свидетелем, словно исход этой встречи был настолько непредсказуем, что и его присутствие могло стать делом жизни и смерти.
Мария пристально посмотрела на мужа, затем - на редкость спокойно - заговорила:
- Этот еврей хочет видеть тебя. Утверждает, что ты спас ему жизнь. Я сказала, что он не может здесь находиться.
- Этот еврей, - прошептал Альваро.
Он двинулся было к Мендосе, хотел что-то ему сказать, но не находил слов. Вместо этого он подошел к Марии и прошептал:
- Мария, Мария, лучше б ты вонзила мне в сердце нож! Человек приходит в наш дом. Пусть этот человек - искуситель. Но он приходит в наш дом. И тогда он - гость. Он под нашей крышей. Разве мы ударим его? Разве оскорбим? Разве унизим?
- Ты подслушивал, - сказала Мария.
- Я слышал вас с улицы.
- Ты подслушивал, - повторила Мария. - Как ты мог? Как ты мог подслушивать?
- Значит, тебя волнует только то, что я все слышал?
Мария пристально посмотрела на мужа. Затем повернулась, устремилась к двери, где стояла дочь, и вышла. Катерина же, напротив, вернулась в галерею. По ее щекам текли слезы. Сделав несколько шагов, она остановилась. Старик Хулио подошел и коснулся бархатного камзола Альваро.
- Я старик, - сказал Хулио, - а вы смотрите на меня так, дон Альваро, что мне лучше умереть.
- Я доверяю тебе, - хрипло прошептал Альваро.
- Это правда? - переспросил Хулио. - Иначе я пойду на конюшню и всажу нож себе в живот.
- Правда. - Голос у Альваро сел.
Катерина между тем решительно направилась к столу, где стояли бокалы и графин с вином. Наполнив бокал, она уверенно подошла к Мендосе и поднесла ему вина. Он по-прежнему стоял неподвижно, и тогда Катерина сказала:
- Попробуйте наше вино, сеньор Мендоса.
Альваро наблюдал за ними. Мендоса принял из рук Катерины бокал, а она пододвинула раввину стул, предложив ему сесть.
- Я буду пить один? - спросил Мендоса.
- Налей мне тоже, - сказал Альваро дочери и велел Хулио принести хлеба.
- Достаточно и вина, - произнес Мендоса.
- Это мой дом, - сказал Альваро, и в голосе его звучала горечь. - Если вы пьете вино, то преломите со мною и хлеб.
Он подошел к дочери, поцеловал ее и шепнул, чтобы она оставила их. Она кивнула и вышла. Словно участники живой картины, Мендоса и Альваро, не говоря ни слова, стояли, пока Хулио не вернулся с хлебом. Альваро взял хлеб и, преломив его, протянул кусок еврею - тот стал сосредоточенно его жевать, словно пробовал на вкус.
- Садитесь, пожалуйста, - предложил Альваро.
Мендоса уселся за стол, Альваро сел напротив. Раввин заговорил о его дочери. Альваро показалось, что раввин цитировал или пересказывал какие-то места из Библии, но он не был в этом уверен. Сам он не очень хорошо знал Библию.
- Бог благословил вас замечательной дочерью, - сказал Мендоса.
- Думаю, вы правы, но не забывайте, что благословение может обернуться проклятием. Я люблю дочь больше жизни.
- Любовь никогда не бывает проклятием.
Хулио - он до сих пор стоял возле них - неожиданно вышел, а Мендоса сказал Альваро:
- Этот человек любит вас. Почему вы боитесь его, дон Альваро?
- Мы в Испании, рабби. Нам надо учиться жить в страхе.
- Странное утверждение, дон Альваро, ведь не все жители Испании - евреи.
- Я вас не понимаю.
- Я хочу сказать, что жить в страхе - привычка преимущественно еврейская. Тем не менее бояться не стоит. Если жить в страхе и всего бояться, тогда вы правы, дон Альваро, любовь может стать проклятием. Но можно жить в страхе и не бояться - и тогда всякая любовь будет благословением. Но зачем я все это говорю? Я пришел в ваш дом не для того, чтобы говорить на философские темы. На самом деле я сожалею, что пришел к вам. Меня привели сюда неосмотрительность и отчаяние.
- Мне не за что вас прощать, - возразил Альваро.
- Даже за то, что вы спасли мне жизнь? - спросил Мендоса.
- Прощать за это? Я вас не понимаю. Вы были в опасности, и я сделал для вас то, что сделал бы для любого, оказавшегося в таком положении. Мой поступок не заслуживает ни благодарности, ни обсуждения. В нем нет ничего особенного.
- Только не для меня, - возразил Мендоса.
- Я не то хотел сказать. Теперь уж вы простите меня.
- Вы особенный человек, дон Альваро, но, возможно, все испанские дворяне - особенные люди. Всем вам свойственны любезность и изысканные манеры, а это своего рода благословение. Думаю, поэтому мне так больно видеть, что вы напуганы.
- В таком случае я должен вам сказать, что я нисколько не напуган. Бог мой, чего мне бояться? Того, что еврей пришел в мой дом? Вы ведь духовное лицо, рабби?
- У вас свои духовные лица, дон Альваро.
- Тогда вы не можете даровать мне утешение.
- Пожалуй, нет, - согласился Мендоса. - Я пришел за утешением к вам, что непростительно, а теперь, с вашего позволения, я удалюсь и больше ни с какими просьбами обращаться не буду.
- С какими просьбами, рабби? Что я могу для вас сделать?
- Вы уже достаточно сделали. Если вы помогли мне однажды, разве это значит, что вы всегда должны мне помогать?
- Возможно.
- Придя сюда, я подверг вас опасности, а значит, вы больше ничего мне не должны, - сказал Мендоса.
- Зачем вы пришли?
- Следует ли мне отвечать?
- Думаю, да, - кивнул Альваро. - Я и так плохо сплю. И не хочу совсем лишиться сна.
- Хорошо, - согласился еврей. - Известно, что вы друг Торквемады.
- Откуда вам это известно? - удивился Альваро. - Потому что в тот раз я был с ним?
- В Сеговии давно об этом знают.
- Пусть так, я его друг, - пожал плечами Альваро. - Ничто человеческое ему не чуждо, он чувствует, страдает и тоже плохо спит - верите вы этому или нет.
- Верю.
- Он человек и нуждается в друзьях. Вы правы, мы дружим уже много лет.
- В таком случае вы должны знать, что он решил разрушить нашу синагогу - сжечь ее дотла.
- Не может быть! Это нелепость! Зачем?
- Разве мало тому причин, дон Альваро? Неужели вы не видите? Торквемада ненавидит евреев. Вы скажете на это, что многие ненавидят евреев. Но он ведь еще и великий инквизитор - глава инквизиции всей Испании.
- Пусть так, но ему не дозволено ни ущемлять права евреев, - возразил Альваро, - ни разрушать синагогу. И вы это знаете. Инквизиция имеет право карать еретиков, вероотступников, богохульников, но не евреев.