Он смотрел на простиравшуюся перед ним северную дорогу, но не видел ее. На дороге показались два всадника в доспехах, они медленно ехали навстречу Альваро. На этих людях с суровыми лицами были кирасы и поножи, их кони тяжело ступали. К передней луке седла одного из них была привязана веревка. Конец ее петлей затягивался вокруг шеи Ван Ситтена.
Альваро разглядел их, только когда они подъехали ближе, - увидел внезапно, словно перед ним раздвинули занавес, и узнал голландца. Руки Ван Ситтену связали за спиной. Одежда на нем была разорвана, сам он с головы до ног запачкан грязью и кровью. Время от времени всадник, к седлу которого был привязан Ван Ситтен, ударом плетки пускал коня в галоп. Тогда Ван Ситтен пускался бежать, стараясь не отстать, падал, хватался за веревку руками, чтобы не дать петле затянуться на шее, поднимался на ноги и снова бежал, падал и бежал. Каждый раз, когда, казалось, Ван Ситтен вот-вот задохнется, всадник останавливался и ждал, пока тот придет в себя.
Приблизившись к Альваро, всадники осадили лошадей, приветствуя его - как и подобает простым людям при встрече со знатным испанцем. Это были солдаты церкви, нанятые на службу инквизицией, - от сытой и спокойной жизни они изрядно разжирели. От их нечесаных волос, от немытых тел шел зловонный дух, - казалось, он окутывает их плотной пеленой. Сидя в седлах, они ухмылялись Альваро, а он, в свою очередь, молча взирал на эту сцену. Тем временем Ван Ситтен заковылял к Альваро, беззвучно шевеля губами. Он открывал и закрывал рот. Альваро понимал, что голландец пытается что-то сказать, но не может вымолвить ни слова - губы его распухли, горло пересохло. Альваро молчание друга казалось частью великого молчания вокруг, а сквозь него прорывался безмолвный и страшный вопль - Ван Ситтен молил о помощи, просил сжалиться, хоть какого-то заступничества.
Но Альваро не мог вмешаться. Не мог даже пошевелиться. В воображении он уже выхватил шпагу, уложил обоих солдат, освободил Ван Ситтена, отвез его к себе домой, дал ему чистую одежду, свежего коня и помог бежать. Все это промелькнуло в сознании Альваро, но в действительности ничего такого не случилось, и через некоторое время солдаты пришпорили коней и пустились в путь, волоча за собой Ван Ситтена по пыльной дороге.
Минуты тянулись долго. Конь бил копытом, нетерпеливо перебирал ногами, и наконец из груди Альваро вырвался стон. Альваро услышал, как он стонет, как бы со стороны - даже если бы Ван Ситтен обрел голос, он не стонал бы с такой мукой. Альваро пришпорил коня и не отпускал шпоры до тех пор, пока конь не перешел на бешеный галоп.
Время остановилось для Альваро. Он гнал коня кругами, вонзал шпоры ему в бока, нахлестывал плетью, не давал ему отдыха, пока измученный конь не оступился и не упал. Альваро вылетел из седла и, перекатившись по земле, уткнулся лицом в грязь и замер. Поднявшись на ноги, он увидел в нескольких шагах от себя крестьянина - тот стоял и молча смотрел на него, но помочь не торопился. Альваро подошел к коню, того била дрожь - морда в пене, круп горячий и влажный. Взяв коня под уздцы, Альваро повел его прочь. Стемнело, дорога была еле видна. Потом Альваро сел верхом и поехал назад в Сеговию.
Альваро чувствовал себя опустошенным. Пустота была мучительной, иссушающей, он слабел, его мутило. Казалось, душа покинула его, он омертвел.
Когда Альваро подъезжал к дому, кто-то окликнул его; он обернулся и разглядел в темноте Хуана Помаса - тот пустил своего коня рысью, чтобы догнать его. Взошла луна, и при ее свете Помас увидел, что на его будущем тесте нет лица, это заставило юношу воздержаться от вопросов. Они вместе подъехали к конюшне и спешились. Конюх, уводя коней, сказал Альваро:
- Вы совсем загнали коня, хозяин.
Альваро молча посмотрел на него, но ничего не ответил. Затем повернулся к Хуану.
- Иди, скажи, что я вернулся, - приказал он. - Пойду переоденусь.
С этими словами Альваро повернулся и ушел в дом. У себя в комнате он сорвал всю одежду - тут же явился Хулио с водой и губкой. Слуга молча протер его губкой, Альваро насухо вытерся, надел черные чулки, черные штаны, белую рубашку и накинул длинный черный халат. Не сказав Хулио ни слова, он вышел из комнаты и спустился вниз. На пороге галереи Альваро остановился, услышав голос Катерины - высокий и, как обычно, возбужденный. Она рассказывала Марии, как провела день: ходила к женщине по имени Карлотта, о которой говорили, что она делает лучший в Сеговии сыр с перцем. Марии не нравился этот сыр: она считала, что это еда бедняков и дворянам его есть негоже, но Катерина пристрастилась к нему, разделяя трапезы со слугами. Катерина не скрывала, что, несмотря на все возражения и протесты матери, купила сыр, и теперь рассказывала о ссоре Карлотты с мужем. Катерина оказалась свидетельницей их драки. Альваро услышал слова дочери, в которых звучало волнение и испуг:
- …ужасная драка, мама. Она визжала, обвиняя его в том, что он спит с другими женщинами - с двумя разом. Он ведь страшный как черт - не понимаю, как это он нашел двух женщин, которые согласились иметь с ним дело…
- А ты стояла и слушала! - возмутилась Мария. - Как ты могла? Как ты могла до этого опуститься? Где твоя гордость?
- Мама, при чем тут гордость, и к тому же я достаточно взрослая. Я знаю об отношениях между мужчинами и женщинами. Меня такими скандалами не удивишь. Я видела стычки и похуже между нашими слугами - они такое говорили друг другу… Просто я покупала сыр, вот и все, а хороший сыр с перцем можно купить только у Карлотты…
- Опять ты о сыре! - воскликнула мать. - И почему ты такая упрямая?
- Мама, - сказала Катерина, - хватит про сыр. Неужели ты не хочешь услышать, что случилось дальше?
- Ну ладно, заканчивай свой рассказ, - разрешила Мария.
- Карлотта кричала, что мать ее мужа шлюха, и бабка шлюха, и прабабка, а потом схватила длинный нож, которым режет твердый сыр, и стала гоняться за ним вокруг большого стола - они на нем отжимают творог. Она увидела меня, но это ее не остановило. Мама, представь себе, она продолжала гнаться за ним, а мне крикнула: "Дорогая, ты уже взрослая, иначе я бы такого при тебе не допустила, да и не позволила бы этому гнусному негодяю находиться в одной комнате с тобой". Словом, что-то вроде этого, и самое удивительное, что она не прекратила гоняться за ним, а он - убегать от нее…
Тут Мария увидела Альваро и пошла к нему. Катерина смеялась. Она так заливисто смеялась, что не могла говорить. Подбежав к отцу, она расцеловала его.
- Где ты был? Еда давно остыла, - недовольно сказала Мария.
Войдя в галерею, Альваро увидел Хуана, тот стоял чуть поодаль. Катерина перестала смеяться, отпустила отца и отошла к Хуану. Теперь все трое смотрели на Альваро. В нем произошла какая-то перемена, и дело было не в одежде. Он и сам чувствовал, что переменился, и сурово сказал им, что пора садиться за стол.
Ужин - его подали в столовой - прошел почти в полном молчании. Столовая, менее просторная, чем галерея, была обставлена строго - в духе времени; ее освещала люстра с тридцатью свечами. Альваро нравились белые оштукатуренные стены с темными деревянными панелями. Посреди одной стены он повесил круглый мавританский бронзовый щит - одно из самых красивых бронзовых изделий, когда-либо виденных им. Этот щит он подобрал на поле сражения двадцать лет назад. Стол, как и обычно, когда они здесь ели, был застелен белой льняной скатертью, на ней были расставлены серебряные тарелки, инкрустированные золотом. Ножи и вилки - как столовые приборы они только-только появились в Испании - были железные, но ложки - из чистого золота.
У Альваро кусок не лез в горло. Он не мог заставить себя есть, и, когда Мария обратила на это внимание, Альваро ответил, что его мучает не голод, а кое-что другое.
- Что случилось? - спросила Мария. - Где ты был?
Он уклонился от ответа, и она повторила свой вопрос.
- Верхом ездил, - ответил Альваро.
Пристально глядя на него, Катерина сказала, что отец опоздал на обед по вполне уважительной причине. Она знала, что отец любит ездить верхом и, когда у него случаются неприятности, ищет выход на верховых прогулках. Хуан сидел молча; было видно, что ему не по себе. Катерина время от времени улыбалась и кивала молодому человеку, чтобы он не нервничал. Назревала семейная ссора, и Катерине было жаль Хуана: он пришел некстати.
- Ах вот как! Ты ездил верхом! - повысила голос Мария. - Это, по-твоему, ответ? Ты ездил верхом. Я не имею права спрашивать, где ты был, что делал, кого видел. Ты отвечаешь - ездил верхом! Ты не прикасаешься к еде, а когда я спрашиваю, почему ты не ешь, отвечаешь загадками…
- Вся наша жизнь - загадка, - мягко ответил Альваро.
Его мучила жажда. Он осушил бокал вина, Хулио наполнил его снова.
- Что за чушь! - фыркнула Мария. - Как ты можешь говорить такую чепуху при Хуане? Мы одна семья. Хуан - тоже, можно сказать, член нашей семьи. Он сказал нам, что твой конь в мыле и ты чуть не загнал его.
- Я скакал во весь опор, - отрезал Альваро.
- Ты был нам нужен, - сказала Мария, - но, похоже, конь тебе дороже семьи.
- Зачем я был вам нужен? Что случилось?
- Без тебя приходил приор, - ответила Мария.
- Торквемада?
- Меня не было дома, - сказала Мария. - Он говорил с Катериной.
Альваро повернулся к дочери, та поспешила его успокоить:
- Отец, он всего лишь поинтересовался, почему ты носишь на шее серебряный цилиндрик. Видишь, ничего особенного.
- И что ты ответила ему, дитя мое? - мягко спросил Альваро.
- Я сказала, что ты его носишь, сколько я тебя помню, - пожала плечами Катерина и спросила отца, что это за цилиндрик. - Понимаешь, отец, я не знаю, что это такое и почему ты его носишь. Скажи, почему?