На следующее утро началась работа, скоро вернувшая дом в его прежнее состояние. Лиля никогда хозяйством не занималась, однако домовитость была ею унаследована от матери. С утра люди из аптеки во второй раз что-то жгли, окуривали комнаты. В средине дня появились повар и горничная. Константин Платонович до приезда дочери спал на диване без белья, на кожаной подушке, - теперь на том же диване была белоснежная постель. Перевести отца в спальную Лиля не решилась. "Да и не всё ли равно? Кабинет нам и не нужен, верно, никаких гостей в доме несколько месяцев не будет". Она не спрашивала себя, как поступила бы мама, но, делала именно то, что сделала бы Ольга Ивановна. Повару был тотчас заказан обед, и даже обильный: Лиля понимала, что Тятенька в первое время будет у них обедать каждый день. Сама разыскала ключи, спустилась в погреб, достала наливку и вино.
Мысли у нее были всё те же: как бы узнать, что с Яном? "Я к этому графу никак поехать не могу. Попросить Тятеньку? Неловко". Кроме польского графа, никто в Киеве ничего о Яне знать не мог.
Тятенька действительно приехал к обеду. Собирался было повезти их опять в ресторан, но узнав, что обед будет дома, обрадовался и очень всё одобрил.
- Молодец Лилька, так и надо. За один день дом неузнаваем, - сказал он и заговорил с Константином Платоновичем.
Хотя Тятенька раздражал и Лилю шутливым томом и прибаутками (ей вообще казалось, что он несколько ослабел после смерти ее матери), на этот раз он поразил ее своей тонкостью и деликатностью. Садясь за стол, сообщил, - не ей, а ее отцу, - что встретил того польского графа, у которого зимой читал Бальзак.
- Тебя тогда не было, а мы с покойницей и с Лилькой были. Удостоил нас тогда приглашения и принял небезвнимательно. Это нам устроил пан Ян.
- Ах, да, что же Ян? - рассеянно спросил Лейден.
- Должно быть, цветет как роза, но он ни к кому не писал. Ни граф, и никто от него не получил ни строчки, все его прежде ругали. Да оказалось, что теперь письма задерживаются цензурой на границе.
- Как задерживаются на границе? - быстро спросила Лиля и вспыхнула.
- Так, очень просто. Не велено пропускать.
- Это давно?
- Чуть не с первых дней, как стало известно о революции в Париже. Скоро был разослан из Петербурга приказ всё задерживать. Теперь и сами они ни о чем правды знать не будут, только и узнавали из иностранных ведомостей. Якова Долгорукова у нас больше нет. Как-то, Лилька, Петр Великий вернулся домой в сильном гневе: Яков Долгорукий ему всё выпел. Екатерина царю и говорит: "Зачем же ты его не удалишь?" А он в ответ: "Э, Катенька, как его удалю, то кто же будет мне говорить правду?" Нынешние не то, - говорил Тятенька. Лиля нетерпеливо его слушала.
- И долго не будут доходить письма?
- А уж этого не скажу. О предъидущем судить рановременно. - Тятенька часто, следуя летописям и Карамзину, называл будущее предъидущим. - Не думаю, чтобы уж очень долго: у нас хоть и Турция, но не совсем Турция. Пройдет несколько месяцев, и сношения возобновятся, не могут не возобновиться… Помнишь панну Зосю? - небрежно вставил он. - Еще говорили, что наш пан Ян на ней женится! Вранье было, конечно, она недавно вышла замуж за другого. Но он с ее семьей были друзья, и, граф говорит, старик очень обижался, почему Ян не пишет: хоть бы два слова написал. Ну, а потом и они узнали, что письма не проходят. Да я и свою "Аугсбургер цайтунг" получил только до марта. Она кстати в последнем номере сообщает, что из Франции все бегут. Скоро и Ян к нам вернется.
- Почему бегут?
- Потому, деточка, что после революций везде всегда начинается собачье житье. Сказывают, гоноро- вый пан вернется в Киев, - врал Тятенька. Он по- прежнему нисколько не желал, чтобы Лиля вышла замуж за Виера, но хотел ее утешить. "Скоро пройдет, мало ли таких вьюношей, найдется кто-нибудь и получше". - Ну, ладно, так выпьем за здоровье пана Яна. А, и венгерское есть? Молодец, Лилька. Тогда тем паче за него выпьем. "Поляк, венгер то братанки, - Як до шабли, так до шклянки".
- Лиля залпом выпила бокал венгерского. Она еле дышала. По ее убеждению, Тятенька, как и ее отец, знали всё. "Слава Богу! Ах, слава Богу!"…
За обедом Тятенька угощал Константина Платоновича:
- Ты должен есть побольше, иначе ты заболеешь, что ж тут будет хорошего? - убедительно говорил он. Лейден злобно молчал. - Ну, возьми же еще кусочек индейки. Это самая здоровая еда. Индейка изряднейшая, одобряю нового повара. Положить тебе?
- Не хочу. Сыт.
- Ты не можешь быть сытым! И венгерского пей по бутылке в день. Ну, просто пей как лекарство. Это самое что ни есть укрепляющее вино.
- Вино папа пьет, - многозначительно вставила Лиля.
- Да что ж вино без еды! И еще я посоветовал бы тебе нюхать табак, это, люди говорят, очень успокаивает. Знаешь, что? У меня есть старинная табатерка, я тебе ее дам.
- Иди к черту с твоей табатеркой! - сказал Лейден и встал из-за стола. И Лиля, и Тятенька смутились.
- Dixi quod dicendum, - сконфуженно сказал Тятенька. - Ну, не хочешь слушаться, так не слушайся. Что ж злиться то! упусти мне, естьли что не так сказал.
Когда ее отец ушел в кабинет, Лиля попросила Тятеньку на него не сердиться.
- Да я и не думаю! - ответил Тятенька, хоть он в самом деле немного сердился на своего друга. "Всё же кое за что мог бы быть мне теперь благодарен. А он то лает, как пес, то холоден, как полюс".
- Уж я просто не знаю, что с папой происходит. Представьте себе, что было вчера…
Лиля с волненьем рассказала, что отец в ванной разговаривал сам с собой. Тятенька слушал, вздыхая. Он сам был напуган. "Вдруг вправду спятит"!..
- Я не хотел тебе говорить, но уж если ты заговорила, Лиленька… Да, что-то с ним творится. И не мы одни, замечают и чужие… Как бы его уговорить позвать доктора? Я этим эскулапам ни капельки не верю и бегу от них как от огня, но он прежде любил лечиться.
- Да что же доктору сказать? Что папа сам с собой разговаривает?
- Найдем, что сказать. Ты не волнуйся, деточка. Просто он измучен, и это натурально после такого несчастья. Ведь папа, как те рыцари-однолюбы, у которых девиз был: "Autre n'auray", - с игреком на конце… Вот летом поедете в Боярку, воздух там чудесный, он живо отойдет. Я буду к вам наезжать.
- Нельзя в Боярку, я уже думала. Там всё будет напоминать о маме, - сказала Лиля и прослезилась. Тятенька ее поцеловал.
- Ты права, я не подумал. Ну, быть может, на теплые воды? Вот что, ты ему скажи, что ты худо себя чувствуешь. Пользы не будет, но, Бог даст, не будет и вреда: какой же вред от теплых вод, особливо естьли не купаться в них и пить вместо них венгерское?.. Не плачь, деточка, всё устроится. Вот скоро приедет пан Ян, мы с ним посоветуемся.
-Подумать только, что он еще и не знает о кончине мамы! Надо известить его! Ведь этого требует просто вежливость. Но как? Значит, цензура и отсюда задерживает письма? Вы это наверное знаете, Тятенька?
- Наверное. Задерживает, проклятая, все. Да я ж тебе говорю, он скоро будет здесь, комнату для него готовь, - сказал Тятенька. Лиля просветлела. "Ох беда!" - подумал он и простился. По своему характеру он не мог долго находиться в обществе несчастных, горюющих людей. Кроме того голова у него тяжелела в этом доме, где еще стоял запах курений. Обещал приехать к обеду и на следующий день.
- Каждый день буду приходить, пока не выгоните.
Тятенька, милый, я вам так благодарна! Без вас мы совсем пропали бы, - сказала Лиля, целуя его.
- Ну, вот! И знаешь что, Лилька, ты опять зови друзей. Хочешь, я им скажу? - Он назвал двух-трех человек, общество которых было ему приятно: они тоже умели весело есть и пить. - Папу надо теперь развлекать.
- Вы правы! - горячо сказала Лиля. - И, пожалуйста, скажите им, чтоб они не боялись. В аптеке ручались, что после второго окуриванья ни малейшей опасности нет.
- Завтра же и приведу кого-нибудь.
Лиля отдала еще несколько распоряжений по хозяйству, затем зашла к отцу в кабинет. Он сидел, в термоламовом халате, не за письменным столом, а у стоячей лампы, в том покойном кресле, в котором Ольга Ивановна иногда по вечерам слушала его споры с Тятенькой.
- Мне так совестно, папа, что я вчера для вас не вынула ни белья, ни подушек, - сказала Лиля. - Себе взяла из чемодана, а вы так и спите на голом диване! Я просто не подумала, не сердитесь на меня!
- Не сержусь, - ответил он, едва ли поняв ее слова.
Она поцеловала его в лоб и зажгла две свечи на маленьком столе у дивана. Ни ночного столика, ни других вещей из спальной в кабинет, по ее распоряжению, не переносили. Проверила, есть ли под подушкой ночная рубашка, принесла стакан еще не совсем остывшей отварной воды: она приказала целый день кипятить в огромных чанах воду, чтобы сырой никто в доме не пользовался. Затем пожелала отцу доброй ночи и ушла к себе.
"Ах, как это хорошо, тот девиз: "Autre n'auray"", думала она. - Только у нас с Яном будет не так, как у папы с мамой. У них тоже было хорошо, у нас же будет другое, совсем другое, но тоже "Autre n'auray"… Что он теперь делает? Думает верно, как доставить письмо… Он мне сказал: "Вы узнаете мои планы, паши планы… Наши планы… Милый Тятенька говорит, что он вернется. И папа кивал головой… Но как же мы будем жить? И папу мне теперь нельзя оставить? Что, если б мы поселились вместе все трое? Наш дом большой, папа взял бы первые две комнаты. А из зала я сделала бы кабинет Яна, зачем нам зал?"…