- Да. Правда. Ужъ хуже и нельзя. Такая жизнь мнѣ никогда и во снѣ не снилась. Наше положеніе хуже положенія бродячихъ собакъ: отовсюду гонятъ, бьютъ. Негдѣ притулиться. И за что! Чѣмъ мы провинились? Что не хотимъ признать власть жида и хама? Вѣдь толькои всего. Такъ неужели Господь Богъ создавалъ землю только для нихъ однихъ? А другіе для чего же родились? Вѣдь никто изъ насъ самъ не напрашивался родиться. Родили насъ помимо нашего желанія. Что же ты хотѣлъ сказать, Юра? - спросилъ заинтересованный Волошиновъ, зорко всматриваясь въ темноту.
- Я такъ думаю, - продолжалъ Юрочка, - что теперь не промѣнялъ бы эту нашу отвратительную жизнь ни на какія горы золотыя у большевиковъ.
- О, я тебя понимаю, я самъ такъ часто думаю, особенно когда ужъ очень погано и жутко приходится. Вотъ живемъ мы подъ пулями и шрапнелями, въ постоянной опасности, терпимъ и голодъ, и холодъ, и вши эти проклятыя... Прямо самому себѣ иной разъ гадокъ становишься и думаешь, лучше бы ужъ поскорѣй укокошили, чѣмъ терпѣть всю эту пакость и муку. А съ другой стороны вотъ живетъ во мнѣ это сознаніе, что я-то правъ и мнѣ въ тысячу разъ лучше все это терпѣть, чѣмъ быть на сторонѣ этихъ подлыхъ гадюкъ - большевиковъ и пользоваться всѣми ихъ награбленными, презрѣнными благами жизни. По крайней мѣрѣ, сознаешь, что совѣсть твоя чиста, что стоишь ты за правое дѣло, за угнетенныхъ, ограбленныхъ, гонимыхъ, за несчастную, погубленную Родину...
- Вотъ, видишь... и я такъ думаю... - вставилъ Юрочка.
- Да на самомъ дѣлѣ, вотъ эти отвратительныя вши, которыя ползаютъ по твоему тѣлу, и голодъ, и холодъ, и недосыпаніе, и что мокрый мѣсишь по дорогамъ грязь съ винтовкой за плечами до того, что ногъ не чувствуешь, право, иной разъ даже радуешься, испытываешь какое-то счастіе, что всѣ эти муки переносишь не для одного себя, а за правду и за Родину...
- Правда, вѣрно, - подтверждали другіе партизаны.
- Ну и пусть другіе никогда это не узнаютъ, - продолжалъ Волошиновъ, - не оцѣнятъ того, что мы дѣлаемъ и что переносимъ, но вотъ это собственное сознаніе своей правоты даетъ и отраду, и силу перенести всѣ эти ужасы... Есть же справедливость на свѣтѣ. Не можетъ быть, чтобы ея не было. А разъ такъ, то значить, наша доля такая, что здѣсь, на землѣ, отмучаемся, а тамъ, на томъ свѣтѣ, Господь за муки наши грѣховъ сбавитъ...
- Да, намъ только этимъ и можно утѣшаться, больше нечѣмъ, - серьезно замѣтилъ Кастрюковъ.
- А развѣ это мало, Кастрюковъ? - спросилъ Юрочка. - Вотъ, вотъ, Волошиновъ, и я также думаю...
- И я, - отозвался Дукмасовъ.
- И чего они такъ взъѣлись, проклятые, точно бѣлены объѣлись? - промолвилъ какъ-бы про себя Кастрюковъ.
Сидѣвшій у столба на корточкахъ, спина къ спинѣ съ Волошиновымъ и до сего времени молчавшій начальникъ заставы - прапорщикъ Нефедовъ неожиданно спросилъ:
- Это вы про большевиковъ?
- Да...
- Эхъ, господа, господа! - воскликнулъ онъ, вздохнувъ. - Молодо - зелено. Вы говорите, они взъѣлись? При чемъ эти пьяные, науськанные, тупые и развратные негодяи?! Они только исполнители чужрй воли, пушечное мясо, которыхъ раздразнили клеветой и ложью и обольстили несбыточными посулами. Не они управляютъ событіями, они только являются ужаснымъ орудіемъ въ рукахъ другихъ. Хотя они -несомнѣнно звѣри, но сами по себѣ никогда не рѣшились бы на тѣ ужасы и пакости, которые творятъ теперь. Задумано это не ими. Тутъ надо искать иныхъ антрепренеровъ всероссійскаго разгрома... Конечно, ихъ тупость не можетъ служить имъ оправданіемъ. Всетаки они отлично понимаютъ, что убивать и грабить своихъ близкихъ есть великій грѣхъ и тяжкое преступленіе, какими бы "высокими" лозунгами такія дѣянія ни прикрывались. А потому съ ними надо биться на смерть, безпощадно, иначе эта зараза погубитъ не только насъ, но и всю Россію...
Всѣ прислушались, затаивъ дыханіе.
- Я догадываюсь, о комъ вы говорите, - сказалъ Волошиновъ.
- Тутъ не долго догадаться. Говорю, конечно, о жидахъ. На такое страшное злодѣяніе, какъ уничтоженіе великой Россіи и истребленіе русскаго народа, т. е. разоренie десятковъ милліоновъ русскихъ семействъ, истребленіе невообразимаго количества людей могло дерзнуть только это Богомъ проклятое и отверженное племя. Задумано это ими широко, задумано всѣмъ міровымъ жидовствомъ вкупѣ, подготовлялось долгіе годы, а теперь только приводится въ исполненіе. Тутъ великая тайна, тутъ міровой злодѣйскій загадъ, который, къ несчастію, не скоро будетъ расшифрованъ христіанскими народами. Несчастіе Россіи - это только первый этапъ жидовской побѣды. Потомъ очередь дойдетъ и до другихъ народовъ. Помните, господа, что многіе изъ насъ не вернутся изъ этого похода, многіе сложатъ свои головы, но кто останется жить, пусть никогда не забываетъ, что врагъ нашъ и врагъ всего русскаго народа, при томъ врагъ кровожадный, непримиримый, подлый, ни передъ чѣмъ не останавливающійся - пархатый жидъ. И знайте, что врагъ этотъ страшно опасный и самый могущественный, потому что дѣйствуетъ онъ не своей силою, которой у него нѣтъ, а силами другихъ народовъ, искусно пользуясь ихъ тупостью, жадностью и недальновидностью. Сейчасъ долго было бы это объяснять вамъ. Поймете потомъ. А потому съ жидомъ должна быть безпощадная борьба, на истребленіе. Отнынѣ жить намъ вмѣстѣ съ жидомъ въ нашей родной Россіи нельзя: или они или мы, другого рѣшенія вопроса быть не можетъ. Это со временемъ поймутъ, къ этому рѣшенію придутъ, но, пожалуй, поздно, только тогда, когда жидъ будетъ полнымъ и безконтрольнымъ властелиномъ на русской землѣ. Вотъ чего я боюсь... Да и теперь кто ворочаетъ большевиками? Бронштейнъ, Апфельбаумъ, Цедербаумъ, Іоффе, темный по происхожденію Ленинъ-Ульяновъ и другіе жиды...
- Вотъ, вотъ! - горячо воскликнулъ Юрочка. - И я теперь все понимаю, господинъ прапорщикъ...
- Надо, чтобы всѣ это поняли, - значительно добавилъ Нефедовъ и замолчалъ.
- Я тогда въ Москвѣ этого не понималъ, а за это время все передумалъ и знаю. Когда мы съ мамочкой искали по Москвѣ убитаго папу, насъ заставили таскаться по всѣмъ этимъ проклятымъ застѣнкамъ, тюрьмамъ, по всѣмъ этимъ комиссаріатамъ и по прочей пакости... Куда только насъ не посылали?! Ужъ и не припомню всего, да и глупъ я былъ. Чего только мы съ мамочкой не натерпѣлись, Господи?! даже вспомнить страшно... - Отъ волненія Юрочка говорилъ съ дрожью въ голосѣ. - И вездѣ, куда бы мы ни сунулись, жидъ на жидѣ сидѣлъ и жидомъ погонялъ. Всѣмъ они заправляли, всѣмъ распоряжались, всѣмъ приказывали. И злобные и нахальные такіе... Они и не думали скрывать, что надъ нами просто издѣвались. Прямо, какъ завоеватели какіе-то. Какой-нибудь пархатый жидъ хорохорится надъ тобой, кричитъ, топаетъ ногами... Этого я умирать буду - не забуду. А русскіе - всѣ эти красногвардейцы изъ солдатъ и рабочихъ были на черную работу только. Что жиды приказывали, то они и дѣлали...
- Глупое быдло, - вставилъ Нефедовъ. - Имъ только побольше жратвы и позволь убивать и грабить и онъ весь твой.
- А какъ жиды издѣвались надъ моей мамочкой, Господи! И какъ я все это вынесъ тогда, ни одного изъ этихъ пархатыхъ не задушилъ, теперь бы я ни одной минуты не выдержалъ...
- Ну, тебя живо бы къ "стѣнкѣ", безъ разговоровъ, и вывели бы въ расходъ... - замѣтилъ Кастрюковъ, умудрившійся закурить и попыхивавшій въ рукавѣ папироской.
- Конечно, вывели бы въ расходъ. Я это отлично знаю, - спокойно отвѣтилъ Юрочка. - И чортъ съ ними. Мнѣ теперь все равно. Никому изъ насъ долго жить не придется. Сколькихъ изъ насъ поперебили. Много ли насъ осталось?! Я ко всему готовъ. Проживешь ли двадцать лѣтъ или одинъ день. Все равно, умирать когда-нибудь да надо.
- Да, заварили жиды кашу, - замѣтилъ Волошиновъ, - а расхлебывать-то насъ згставили...
- И не скоро расхлебаемъ, господа. Да и расхлебаемъ ли?! - ввернулъ Нефедовъ. - Господа, чья очередь въ сторожевку? Ваша, Кирѣевъ? - спросилъ онъ, поднеся къ самымъ глазамь руку съ часами-браслетомъ. - Пора.
- Моя, - отвѣтилъ Юрочка, поднимаясь съ земли и взбрасывая винтовку на плечо.
- И моя! - поспѣшно заявил Витя.
Онъ вскочиль сь соломы, поставилъ ружье къ ногѣ, по-фронтовому, въ два отчеканен-ныхъ пріема взбросилъ его на плечо, пристроился къ Юрочкѣ. Кастрюкову и Дукмасову и всѣ четверо подъ командой разводящаго Волошинова, ломая подъ ногами шуршавшую ледяную корку, отошли отъ столба и сразу скрылись въ балкѣ.
XX.
Настала великая длительная боевая страда.
Добровольческая армія, оторванная отъ всякой почвы, не имѣвшая ни тыла, ни фланговъ, съ громаднымъ хвостомъ изъ своего обоза, со всѣхъ сторонъ, точно въ мышеловкѣ, окруженная большевистскими полчищами, стихійно, слѣпо ненавидимая мужицкимъ населеніемъ, которое всѣми способами помогало ея врагамъ, какъ гонимое степнымъ вѣтромъ перекати-поле, продвигалась къ берегамъ Кубани.
Смертоносная петля изъ многочисленныхъ, отлично и изобильно вооруженныхъ и снаряженныхъ, всегда неизмѣнно разбиваемыхъ, но и неизмѣнно вновь нарастающихъ большевистскихъ полчищъ, всегда была занесена надъ ея головой.
Помимо распропагандированныхъ воинскихъ частей, помимо бандъ, присланныхъ центральной разбойничьей властью съ Сѣвера, еще и многомилліонное иногороднее, т. е. мужицкое населеніе Дона, Кубани и Кавказа единодушно встало на ноги и ополчилось противъ "кадетовъ".
Много разъ казалось, что эта живая, безпощадная петля вотъ вотъ на смерть захлестнетъ крошечную армію, что выходовъ у нея нѣтъ.
Но она, непобѣдимая, каждую минуту готовая на смерть биться и умереть, своими сокрушительными ударами всякій разъ рвала мертвую петлю и, разметывая вражескія полчища, расчищая передъ лицомъ своимъ кровавый корридоръ, неизмѣнно и упорно шла все впередъ и впередъ, не отдавъ въ добычу врагу ни одной повозки, ни одной лошади изъ своего огромнаго обоза.