- Милый дядя, - сказал К., - волноваться бессмысленно и тебе, да и мне, если бы я волновался. Волнениями процесс не выиграешь, поверь хоть немного моему практическому опыту, прислушайся, как я всегда прислушивался к тебе и прислушиваюсь сейчас, хоть и с некоторым удивлением. Ты говоришь, что вся наша семья тоже будет втянута в процесс - правда, лично я этого никак не пойму, впрочем, это несущественно, - но, если это так, я охотно буду тебе повиноваться во всем. Однако отъезд в деревню я считаю нецелесообразным даже с твоей точки зрения, потому что это будет похоже на бегство, на признание своей вины. Кроме того, хотя меня здесь и больше преследуют, однако отсюда я могу лучше руководить своим делом.
- Правильно, - сказал дядя таким тоном, словно они наконец поняли друг друга. - Я предложил это только потому, что мне показалось, будто ты своим равнодушием все испортишь, если останешься тут. И я считаю более правильным вместо тебя поработать в твою пользу. Но раз ты решил сам в полную силу взяться за дело, то, разумеется, это куда лучше.
- Значит, сговорились, - сказал К. - А есть ли у тебя предложения, какие шаги мне надо предпринять в дальнейшем?
- Раньше нужно хорошенько все обдумать, - сказал дядя. - Не забывай, что я уже лет двадцать почти безвыездно живу в деревне, ну и, конечно, чутье на такие дела со временем притупляется. К тому же теряешь нужные связи с людьми, которые, наверно, лучше в этом разбираются. В деревне ото всех отрываешься, понимаешь. Но в сущности самому это заметно только при таких обстоятельствах, как сейчас. И вообще все это для меня было несколько неожиданно, хотя, как ни странно, после письма Эрны я уже что-то подозревал, а сегодня увидел тебя и сразу все понял. Но это не важно, главное сейчас - не терять времени.
С этими словами он привстал на цыпочки и замахал руками, подзывая такси; крикнув адрес шоферу, он потянул за собой К. в машину.
- Едем к адвокату Гульду, - сказал он, - он мой школьный товарищ. Тебе, конечно, знакома эта фамилия? Нет?! Очень странно. Ведь он славится как защитник и адвокат бедняков. А я питаю особое доверие к нему как к человеку.
- Я согласен со всем, что ты предпримешь, - сказал К., хотя суетливость и настойчивость дяди вызывали в нем некоторую неловкость. Было не очень приятно ехать в качестве обвиняемого к адвокату для бедняков. - Я и не знал, - сказал он, что по таким делам тоже можно привлекать адвокатов.
- Ну как же, - сказал дядя, - это само собой понятно. Почему бы и нет? А теперь расскажи мне все, что было до сих пор, мне надо знать все подробности твоего дела.
К. тут же стал рассказывать, ничего не умалчивая, и эта полная откровенность была единственным протестом, который он позволил себе против дядиного утверждения, что его процесс большой позор. Имя фройляйн Бюрстнер он упомянул только один раз, и то вскользь, но это не нарушило откровенности рассказа: ведь фройляйн Бюрстнер действительно никакого отношения к процессу не имела. Рассказывая, К. смотрел в окошко такси и заметил, что они как раз проезжают мимо предместья, где находятся канцелярии суда. Он обратил на это внимание дяди, но тот не нашел ничего особенного в таком стечении обстоятельств. Такси остановилось у мрачного дома. Дядя тотчас позвонил в первую же дверь нижнего этажа и, пока они ждали ответа, оскалил в улыбке свои крупные зубы и прошептал:
- Восемь часов вечера - довольно необычное время для посещения адвоката. Но Гульд на нас не рассердится.
В дверном окошечке показались два больших темных глаза, взглянули на посетителей и снова исчезли, но дверь так и не отворилась. Дядя и К. дали друг другу понять, что оба видели эти глаза.
- Видно, новая горничная, боится чужих, - сказал дядя и постучал еще раз.
Снова появились глаза, сейчас они могли показаться грустными, но, может быть, это был только обман зрения, вызванный газовым светом - над их головами горел газовый рожок, он шипел очень громко, но света давал мало.
- Откройте! - крикнул дядя и застучал кулаком в дверь. Мы друзья господина адвоката!
- Господин адвокат болен, - пробормотал кто-то сзади.
В дверях, в глубине небольшого подъезда, стоял господин в шлафроке, он и произнес эти слова чрезвычайно тихим голосом.
Дядя, уже обозленный долгим ожиданием, резко обернулся к нему и воскликнул:
- Болен? Вы говорите, он болен? - И угрожающе надвинулся на господина, будто тот и был сама болезнь.
- Вам уже открыли, - сказал господин, указывая на дверь адвоката, и, подобрав полы шлафрока, исчез. Дверь действительно была открыта, и молоденькая девушка в длинном белом фартуке - К. узнал ее темные, чуть выпуклые глаза - стояла в прихожей со свечой в руке.
- В другой раз открывайте поживее! - сказал дядя вместо приветствия девушке, слегка присевшей в ответ. - Пойдем, Йозеф, - обратился он к К., который медленно протискивался мимо девушки.
- Господин адвокат болен, - сказала девушка, но дядя, не останавливаясь, побежал к следующей двери. К. залюбовался девушкой, когда она повернулась, чтобы запереть входную дверь - у нее было круглое, как у куклы, личико; округлыми были не только бледные щеки и подбородок, круглились даже виски и края лба.
- Йозеф! - крикнул дядя и, обернувшись к девушке, спросил: - Опять с сердцем плохо?
- Как видно, да, - сказала девушка; она уже успела пройти со свечой вперед и открыть дверь комнаты.
В дальнем углу, куда еще не проникал свет от свечки, с подушек поднялась голова с длинной бородкой.
- Лени, кто это пришел? - спросил адвокат. Ослепленный светом, он не мог рассмотреть гостей.
- Это Альберт, твой старый друг, - сказал дядя.
- Ах, Альберт, - повторил адвокат и опустился на подушки, как будто перед этими гостями не нужно было притворяться.
- Неужели тебе так плохо, - спросил дядя, присаживаясь на край постели. - Мне просто не верится. Наверно, у тебя обычный твой сердечный приступ, он скоро пройдет, как проходил раньше.
- Возможно, - сказал адвокат тихим голосом. - Но так худо мне еще никогда не было. Дышать трудно, совсем не сплю, день ото дня слабею.
- Вот как, - сказал дядя и крепко прижал широкой ладонью свою шляпу к колену. - Неважные новости! А уход за тобой хороший? Здесь так уныло, так темно. Правда, я у тебя давно не бывал, но раньше мне все казалось веселее. Да и эта твоя барышня не очень-то приветлива. А может, она притворяется?
Девушка все еще стояла со свечой у двери; насколько можно было судить по ее мимолетным взглядам, она обращала больше внимания на К., чем на дядю, даже когда тот заговорил о ней. К. облокотился на спинку стула, пододвинув его поближе к девушке.
- Для такого больного человека, как я, важнее всего покой, - сказал адвокат. - Мне тут совсем не уныло. - и, помолчав, добавил: - А Лени хорошо за мной ухаживает. Она молодец.
Дядю эти слова не убедили, он был явно настроен против сиделки, и хотя он ничего не возразил больному, но сурово следил глазами за девушкой, когда она подошла к кровати, поставила свечу на ночной столик, наклонилась к больному и, поправляя подушки, что-то ему зашептала. Забыв, что надо щадить больного, дядя встал со стула и начал расхаживать за спиной сиделки с таким видом, что К. не удивился бы, если бы он схватил ее за юбку и оттащил от кровати. К. смотрел на все спокойно, болезнь адвоката даже пришлась кстати: иначе он сам никак не мог бы остановить дядюшкино рвение, с каким тот взялся за его дело, а сейчас дядя отвлекся и особого рвения не проявлял, и это было К. очень на руку.
Но тут дядя, может желая обидеть сиделку, сказал:
- Барышня, попрошу вас оставить нас одних хоть ненадолго, мне нужно обсудить с моим другом кое-какие личные дела.
Сиделка, наклонившись над больным, как раз поправляла простыни у стенки и, обернувшись, словно в противовес дяде, который сначала заикался от злости, а потом вдруг выпалил ту фразу, сказала очень спокойно:
- Вы же видите, как болен господин адвокат. Он не может сейчас обсуждать личные дела.
Вероятно, она повторила слова дяди только по инерции, но даже беспристрастный человек мог бы принять это за насмешку, а уж дядя взвился как ужаленный.
- Ах ты проклятая! - пробормотал он голосом, сдавленным от возмущения, так что почти нельзя было разобрать слова.
К. испугался, хотя и ожидал такой вспышки, и бросился к дяде, готовый закрыть ему рот обеими руками. К счастью, больной, приподнявшись на кровати, выглянул из-за спины девушки; дядя сделал мрачное лицо, словно проглотил какую-то гадость, но уже спокойнее сказал:
- Вы, знаете, мы еще не окончательно выжили из ума; если бы то, чего я требую, было невозможно, я бы не требовал. Пожалуйста, уходите!
Сиделка стояла у постели, выпрямившись и повернув голову к дяде, а сама, как показалось К., поглаживала руку адвоката.
- При Лени ты можешь говорить все, - сказал адвокат, и в его голосе явно прозвучала настойчивая просьба.
- Дело не меня касается, - сказал дядя, - тайна не моя. - И он резко отвернулся, словно входить ни в какие препирательства не желает, однако дает им время на размышление.
- А чья же? - спросил адвокат слабеющим голосом и опустился на подушки.
- Моего племянника, - сказал дядя. - Я его привел сюда. - И он представил К.: - Это Йозеф К., прокурист.
- А-а! - сказал больной уже гораздо оживленнее и протянул руку. - Простите, я вас не заметил. - Выйди, Лени, - сказал он сиделке. Та не стала возражать, и адвокат пожал ей руку, словно прощаясь надолго. - Значит, так, - сказал он дяде, когда тот, успокоенный, подошел поближе. - Значит, ты не навестить больного пришел, а по делу.