"… Именем бога правды умоляю вас, читатели и слушатели, почему это так, что самая главнейшая и душеспасительнейшая из всех добродетелей, драгоценность дороже всех драгоценностей света, скрыта и уничтожению предана? Да и было ли когда-нибудь прежде разъяснение этому закону во всех верах и народах, во всех писаниях? Ни слова! И этот закон в целом мире – живой мертвец. Хотя бы его к малейшим добродетелям причли, из "головы" сделали бы хвостом, – нет, ничему такому даже не уподобили! Кем же он уничтожен? Может статься, неверующими в бытие божие? Может быть, незначительными и невежественными людьми? Нет, ученейшими и умнейшими! Может быть, не во всех племенах и верах скрыт этот закон? Нет, во всех племенах земных! Может статься, и теперь есть люди, которые желают работать в честь этой заповеди, но по случаю какого-либо препятствия не могут? Нет, на это нет никакого препятствия! Может статься, были те века и люди, у которых эта заповедь процветала, так что можно надеяться, что она и опять возникнет, из праха восстанет и из пепелища выйдет? Нет, никогда ничего такого не было!..
"…Собирай, м-ская почтенная публика, собирай свои мысли, рассеянные по светским суетам, собирай и советуйся с ними, какой ответ дать мне на мои вопросы. Видишь ли: резала, резала коса траву, да сама и нарезалась на камень! Не всегда вам нас учить и направление давать, чтобы мы были богу угодны и людям полезны; дошла и наша очередь – не учить и не направление давать, а только спросить: а почему вы людей учите, а сами себя не научите, как сказано: "связываете тяжкие и неудобоносимые бремена и накладаете на плечи человеческие, а сами перстом двинуть не хотите их"? Это почему так?
"…Я и сам своей загадки разгадать не могу: на кого жалуюсь, тому и жалуюсь; с кем завел тяжбу, тому и на решение ее представляю… Здесь и десятой части не сказано (того, что нужно бы сказать), потому что в этом законе скрыто сокровище, что и на тысяче кораблей не подымешь! При мысли об этом много раз я пытался сказать все это как-нибудь скрытно или как-нибудь стороною и обиняком, но нет, нельзя. Кроме ласкательства да лукавства, нет никаких средств… Потому-то я и поехал прямиком!"
Вот, кажется, и все, что оказалось возможным извлечь из довольно объемистой рукописи "О трудолюбии и торжестве земледельца".
4
Я знаю, что, даже несмотря на мое предостережение, сделанное читателю в первой главе этого очерка, относительно того, чтобы он не очень жадно набрасывался на литературное произведение крестьянина, – произведение это, с которым теперь читатель успел уже ознакомиться, не удовлетворило его; оно кажется бледным, негромким, не трещит, не открывает каких-нибудь новых неведомых чудес, а, напротив, толкует о вещах всем известных и даже непривлекательных для большинства читающей и скучающей публики. Извольте-ка, в самом деле, идти пахать, своими руками "работать хлеб", – совет, неисполнимый для миллионов людей. Да мы и не думаем, что скучающая публика, двадцать лет изнемогающая (под звуки: "который был моим папашей, который был моим мамашей") в тоске бездействия и бездумья, стала бы отказываться от семейно-музыкально-танцевальных форм жизни и бежать к сохе, чтобы начать новую жизнь "по-божецки". Конечно, на Руси было бы много лучше жить, если бы "соха" поприбрала под свой целительный покров дурно направленные массы "нерабочего народа". Да и вообще положение независимое на лоскуте земли – положение, выражающееся словами "сам хозяин, сам и работник", – не оскорбительно ни для какого хорошего, образованного и честного человека. И ничего бы не было более желательно, если бы этот "тип" распространялся на Руси, входил бы в моду среди образованных людей подрастающего поколения по крайней мере в тех же размерах, как вошел, например, тип адвоката, то есть человека, хотя и "умнейшего и ученейшего", а все-таки вполне зависящего, с позволения сказать, от всякой кляузы. Но я даже и таких советов не намерен давать; если приведенные выше отрывки из рукописи могут иметь какое-нибудь значение, так только для людей, не боящихся просто и смело думать, и думать, конечно, во-первых, о том, "како жить свято?" вообще, и, во-вторых, – о будущем русских народных масс. А для таких людей вышеприведенный документ должен иметь некоторое значение.
Нельзя, будучи справедливым, не признавать за вполне справедливую ту формулу прогресса, которую мы привели в начале этого очерка, то есть постепенное приближение к целостности неделимых, к возможно полному и всестороннему разделению труда между их органами и возможно меньшему разделению труда между людьми (то есть самими неделимыми), – вот что такое прогресс. И далее: нельзя на основании этой формулы не признавать безусловно, что нравственно, справедливо, разумно и полезно только то, что уменьшает разнородность общества, усиливая тем самым разнородность его отдельных членов. Нельзя затем не признать, что та же научная формула, выраженная словами: сам удовлетворяет всем своим потребностям, характеризующими форму жизни огромной массы русского земледельческого населения, говорит нам, что у русского народа есть полная возможность развиваться широко, самостоятельно, "справедливо, нравственно, разумно". И вот этот-то справедливый, разумный и нравственный идеал человеческого существования не только сознательно подтверждается словом человека, принадлежащего к народной земледельческой среде, не только совпадает с научным определением прогресса, но еще и говорит, что идеал этот прочно таится в самой народной душе, что она именно и живет во имя этого самого идеала, живет, вполне сознавая его "нравственность, справедливость и разумность".
Как ни незначительны по количеству те отрывки из рукописи, которые мною приведены, но и из них нельзя не убедиться, что в народе таятся вполне определенные и ясные стремления и что во имя веры в их справедливость он может совершенно ясно видеть и сознавать все, что этим стремлениям не соответствует, мешает, не подходит. Автор рукописи строго ведет свою линию, исходная точка которой "жить трудами рук своих", самому удовлетворять всем своим потребностям как духовным – сознанием, что такая жизнь справедлива, нравственна, разумна, так и физическим: муж и жена должны жить так, а не иначе, потому между прочим, что они физически обязаны жить известным образом; мужу физически нельзя оставлять в бездействии такой сложный организм, который дан ему как мужчине, точно так же и женщине невозможно избежать тех свойств организма, которые ей даны.
Так вот мне и кажется, что если читатель, даже и скучающий, усвоит себе хотя бы мало-мальски ясные очертания "справедливого, разумного и нравственного" типа существования, проверит им себя и подумает о будущем русского народа, применяясь к его нравственным свойствам и идеалам, то, если он и не оживет и не воспрянет, все-таки он хоть думать начнет светлее, увереннее, у него будет хоть "что-нибудь" впереди, но это "что-нибудь" – наверное, светлое, справедливое, "божецкое".
Примечания
Печатается по последнему прижизненному изданию Сочинения Глеба Успенского в двух томах. Том второй. Третье издание Ф. Павленкова, СПБ., 1889.
Впервые очерк напечатан в "Русской мысли", 1884, № 11. Со стилистическими исправлениями включался в Сочинения писателя.
Успенский использует в своей статье рукопись крестьянина Тимофея Михайловича Бондарева "Торжество земледельца или трудолюбие и тунеядство".
Т. М. Бондарев (1820–1898) – крестьянин, отданный помещиком за вольные мысли в солдаты. В поисках справедливой жизни вступил в секту иудействующих (субботников). За отказ "от православной веры" был отдан под суд и затем в 1867 году сослан па вечное поселение в Минусинский уезд Енисейской губернии. Здесь Бондарев и написал сочинение в защиту земледельческого труда, направленное против "тунеядства" привилегированных классов. Крестьянин-философ утверждал, что все люди должны самостоятельно обрабатывать землю, добывая хлеб свой. Рукопись свою Т. М. Бондарев послал в Минусинский музей. Попытки опубликовать эту рукопись в России при жизни автора были безуспешны.
С копией рукописи Бондарева Успенского, видимо, ознакомил Н. К. Михайловский. В начале мая 1884 года Успенский писал ему: "Пожалуйста, если поедете в Москву, загляните ко мне и захватите рукопись о Трудолюбии и Тунеядстве. Она мне теперь до крайности нужна. Надо бы работать. Я думаю обделать нечто беллетристическое, а самую рукопись возвращу Вам" (Г. Успенский. Полное собрание сочинений, т. XIII, изд. Академии наук СССР, М., 1951, стр. 363).
В своей статье Успенский ошибочно назвал Бондарева сектантом-молоканином (стр. 183). Это вызвало протестующее письмо Бондарева к писателю.
Успенский интересовался рукописью Бондарева и после опубликования своей статьи. По просьбе писателя, сокращенный вариант этой рукописи, а затем оригинал ее был выслан ему из Минусинска А. И. Иванчиным-Писаревым.
В статье "Трудами рук своих" Успенский затрагивает вопрос о дальнейших путях развития России.
В письме к С. Г. Рыбакову от 8 июня 1889 года Успенский сообщил, что он ставил в своем очерке задачу "… на основании наблюдений и выводов других русских писателей, определить, во 1-х, наибольшую полноту личного существования человека вообще и, во 2-х, те общественные условия, при которых полнота личного существования может быть наименее стесняема…" (Г. Успенский. Полное собрание сочинений, т. XIV, изд. Академии наук СССР, М., 1954, стр. 309).
Эти лучшие общественные условия, по мнению Успенского, были определены в сочинениях Н. К. Михайловского.