Не плакатными, а живыми получились образы пьесы, и в каждом из персонажей органически сливались хорошие и плохие, положительные и отрицательные черты характера и деятельности. Особые страсти кипели и кипят вокруг образа Аметистова, пожалуй, самого удачного образа в этой комедии. В письме к переводчице госпоже Рейнгардт 1 августа 1934 года Булгаков писал: "Аметистов Александр Тарасович: кузен Зои, проходимец и карточный шулер. Человек во всех отношениях беспринципный. Ни перед чем не останавливается.
Смел, решителен, нагл. Его идеи рождаются в нем мгновенно, и тут же он приступает к их осуществлению.
Видел всякие виды, но мечтает о богатой жизни, при которой можно было бы открыть игорный дом.
При всех его отрицательных качествах почему-то обладает необыкновенной привлекательностью, легко сходится с людьми и в компании незаменим. Его дикое вранье поражает окружающих. Обольянинов почему-то к нему очень привязался. Аметистов врет с необыкновенной легкостью в великолепной, талантливой актерской манере. Любит щеголять французскими фразами (у Вас английскими), причем произносит по-английски или по-французски чудовищно".
Аметистов - "пестрый", "пегий", в нем есть и обаяние, которое покоряет окружающих. Вот этого-то и не могли "простить" вульгарные социологи.
"Зойкина квартира" - это кусок реальной жизни, где органически сливались трагическое и комическое, подлинное, "всамделишное", и призрачное, "показушное", где действуют и уживаются нэпманы и власть имущие, несчастные и бойкие авантюристы, где "бывшие", не умея или не желая приспосабливаться, хотят сбежать из родного дома… Вроде бы бежать из родного дома нехорошо… А если в него вторглись "чужаки" и негодяи и выстудили его, опаскудили, надругались над святынями?.. И здесь слышится боль, сострадание, сочувствие к униженным и оскорбленным, здесь слышится исконно русское - "и милость к падшим призывал". Булгаков ненавидел фальшь в любых ее проявлениях. Особенно ненавистна ему была фальшь в советских должностных лицах, таких, как Гусь, председатель домкома Аллилуя. Таких людей он ненавидел в жизни и беспощадно разоблачал в литературе. "Ты видишь, что я с портфелем? - грозно спрашивал Аллилуя. - С кем разговариваешь? Значит, я всюду могу проникнуть. Я лицо должностное, неприкосновенное". Взяточник и негодяй, председатель домкома Аллилуя, разоблаченный как пособник Зои Денисовны Пельц, падает на колени и умоляет муровцев: "Товарищи! Я человек малосознательный!.. Товарищи, принимая во внимание мою темноту и невежество как наследие царского режима, считать приговор условным".
Могу себе представить, с каким удовольствием Булгаков смотрел на падающего на колени председателя домкома: сколько принесли ему горя такие вот "выдвиженцы" и "малосознательные" активисты пролетарской революции, получившие, в сущности, неограниченную власть: "Я лицо должностное, неприкосновенное".
Некоторые критики, зрители, ученые в "Зойкиной квартире" увидели лишь легкую развлекательную комедию, некую "забавную несуразицу", "никчемную суету". Даже постановщик пьесы А. Д. Попов в своих воспоминаниях сожалел, что "подлинной сатиры, разоблачительной силы, ясности идейной программы в пьесе не оказалось. Она представляла собой скорее "лирикоуголовную комедию". И успех-то спектакля постановщик определял как "успех особого, скандального рода". "Спектакль "работал" явно не в том направлении, в каком был задуман театром: он стал приманкой для нэпманской публики, чего никак не хотела ни студия, ни я как режиссер. Едва ли ожидал этого и автор пьесы" (Воспоминания и размышления. С. 187). Значит, речь идет опять-таки все о том же непременном помахивании красным флагом, о котором говорил Мейерхольд. Если этого нет ни в пьесе, ни в спектакле, то, следовательно, нет ясности идейной программы, нет острой сатиры, язвительной иронии, разоблачительного сарказма.
Жанровое своеобразие "Зойкиной квартиры" в том, что перед зрителем развертывается "трагический фарс", нечто вроде трагикомедии.
В остросюжетной комедии, где носители старого терпят закономерный крах, а гениальный мошенник, изворотливый и удачливый, выходит из "передряг", как сухим из воды, где много эксцентрики, буффонады, парадоксальных ситуаций, каламбуров и острот, Булгаков стремился представить жизнь как "смесь" серьезного и смешного, именно как трагический фарс, который чаще всего возникает в переходный период, когда старое, погибая, все еще цепляется за жизнь, пытается приспособиться к новым формам жизни, невольно вступает в конфликт с законами возникающего общества.
Булгаков высмеивал, а не разоблачал. Вспомним ремарки, которые сопровождают проделки "гениального" Аметистова на сцене. Подробную и довольно точную характеристику этого персонажа "Зойкиной квартиры" впервые дал Д. С. Лихачев в статье "Литературный "дед" Остапа Бендера" (см. в его сб. Литература - реальность - литература. Л., СП, 1984. С. 161–166). Высказав любопытную мысль, что "Аметистов - русская трансформация образа Джингля" (Альфред Джингль, напомню, - персонаж романа "Пиквикский клуб" Диккенса. - В. 77.), Д. С. Лихачев писал в 1971 году: "Оба худы и легковесны, легко двигаются и любят танцевать. Аметистов в ремарках от автора "пролетает", "улетает", "проносится", через сцену, "летит", "исчезает", "летит к зеркалу, охорашивается", "выскакивает", "вырастает из-под земли". На обоих одежда с чужого плеча и слегка мала, у обоих недостаток белья… Оба вначале невероятно бедны и голодны, но оба выдают себя за людей состоятельных… Оба ведут себя экспансивно, любят принимать участие в общих увеселениях, легко завязывают знакомства, стремясь быть на одной ноге со своими новыми друзьями. Аметистов уверяет даже, что он запанибрата с М. И. Калининым. Обращаясь к портрету Маркса, он говорит: "Слезай, старичок…" Оба склонны к выпивке, особенно за чужой счет… Пожалуй, больше всего объединяет обоих персонажей их речь: отрывистая, быстрая, стремительная, вульгарная, развязная и бессвязная. Оба опускают сказуемые, повторяют восклицания, любят иностранные слова, пышные выражения, которые причудливо соединяют с вульгаризмами, прибегают к постоянным преувеличениям". Возможно, что Аметистов ведет свое происхождение и от Альфреда Джингля, но мне больше по душе те наблюдения исследователей, которые ведут происхождение Аметистова от Хлестакова и Расплюева. К. Рудницкий, пожалуй, впервые заметил, что в репликах Аметистова "то и дело слышны хлестаковские и расплюевские интонации, и звучат они вполне свежо н естественно" (в сб. Вопросы театра. М., ВТО, 1966. С. 134).
Аметистов, как и другие персонажи "Зойкиной квартиры", - это не образ-маски, застывшие в плоскостном изображении, это динамические, полнокровные фигуры, многогранно очерченные художником-реалистом.
Роль Аметистова исполнял Рубен Симонов, актер острой характерности, доходящий в своей игре до откровенного гротеска, но нигде не впадая в преувеличение, в бессмысленное трюкачество и безвкусное кривляние.
Спектакль ругали, но это лишь подогревало интерес зрителей: театр всегда был полон. И успех спектакля был вовсе не скандального характера. Зрители на сцене увидели тех, кого они наблюдали в повседневной жизни, с кем сталкивались в непримиримых конфликтах, а тут на сцене артисты темпераментно и яростно осмеивают тех, кто чувствует себя господином в жизни, в частности Гуся и управдома…
Ничто еще не предвещало драматического конца этого талантливого спектакля. Ругали критики, с которыми мало кто считался. В. Э. Мейерхольд писал А. А. Гвоздеву о том, что актеры и режиссеры, "сработавшие" спектакль "Учитель Бубус" по пьесе А. Файко, "не могут принять всерьез ни единого замечания Бескина, Вл. Блюма, Загорского, Хр. Херсонского. Ведь эти критики не знают, что такое театр. А главное, не знают театра в целом, театра, в котором не могут отдельно жить два мира: мир сцены и мир зрительного зала.
Эти критики пишут, болтаясь вне законов театроведения, говорят о личном вкусе, возникшем в условиях вчерашнего безразличия.
Критикам мы дадим бой…" (Мейерхольд Вс. Переписка. М., 1976. С. 244.)
"Критикам мы дадим бой" - с этим чувством уверенности жил в эти месяцы и Михаил Булгаков.
Наконец-то давняя мечта Михаила Булгакова - еще со времен Владикавказа - осуществилась: два ведущих столичных театра поставили его пьесы, которые идут с шумным успехом. И "Дни Турбиных", и "Зойкину квартиру" он любил, каждая из них по-своему ему была близка, но пьесы появились на сцене искалеченными, и это раздражало. "Пьеса выхолощена, оскоплена и совершенно убита", - признавался Булгаков в минуты откровенности. Но зрители валом повалили в театр, рассказывали о своих впечатлениях друзьям и товарищам, привлекая в театр все новых и новых зрителей. О. Ф. Головина, дочь председателя Первой Государственной думы, 6 декабря 1926 года, сообщая о "сенсационном успехе" пьес Булгакова, писала М. Волошину, в частности, и о "Зойкиной квартире": "По-моему, это блестящая комедия, богатая напряженной жизненностью и легкостью творчества, особенно если принять во внимание, что тема взята уж очень злободневная и избитая и что игра и постановка посредственны. Жаль, что его писательская судьба так неудачна и тревожно за его судьбу человеческую" (ГО ИРЛ И, Ф. 562, оп. 3, ед. хр. 431. См.: М. А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени, М.,1988, с.423).
А для тревоги были все основания: критики просто "разбушевались" доходя в своих ругательствах и домыслах до прямого доносительства.