Роман о людях, попавших в водоворот гражданской войны. Описывается зарождение, развитие и разгром банд Сапожкова, Серова, Вакулина, Попова и Маруси в Саратовской Губернии в период с лета 1920 года до весны 1921 года.
Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ - САПОЖКОВЦЫ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ - БУРАН 32
Карта боевых действий 54
Примечания 54
Александр Великанов
СТЕПНЫЕ ХИЩНИКИ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
САПОЖКОВЦЫ
Глава первая
ТРЕВОЖНЫЕ ВЕСТИ
На ранней заре уральская степь розовая, цвета молодой эльтонской соли, а перед закатом - сиренево-голубая, с нежными, словно сепией нарисованными, тенями. Темнеет здесь медленно, и кажется, что сверху садится на землю пыльная дымка. Перестают трещать кузнечики, стихает дувший весь день горячий ветер-суховей, ночная прохлада освежает истомленное зноем дело. Когда же в сутиски зажгутся звезды, а у прудов, напитавшись мраком, разбухнут и встанут сплошной стеной раскидистые ветлы, - над хуторами, как острые? пики, поднимутся к небу верхушки стройных тополей, Последний раз за запозднившейся хозяйкой хлопнет дверь, на базах уляжется скотина, в чуткой дреме опустят головы степные маштаки , низкорослые, неутомимые в беге и злые, как черти. Лягут, вздохнут и бесконечно будут жевать жвачку нагулявшиеся за день коровы. Все угомонится после трудового, беспокойного дня. В эту пору не спится влюбленным да ширококрылые совы, как тени, носятся по воздуху в поисках добычи.
Хутор Гуменный затаился в полночной тиши: ни шелеста листьев, ни шороха травы. Только у плетня, отжавшего густой вишенник со стороны переулка, раздается приглушенный рокот мужского голоса да порой звенит девичий смех.
Коротки летние ночки, не переговорить всего того, что наполняет сердца влюбленных, в нежных объятиях не излить чувств, в горячих поцелуях не утопить любовной страсти.
- …нет, нет и нет, - искристо смеется девушка.
- Устя, любимая!
Ударившись о ножну, звякает шпора.
- Тс-с! Слышишь, кто-то бежит? Перевалом .
Оба прислушались. По дороге из Уральска дробно с перебоями стучат копыта: "Тра-ак! Тра-ак!" У околицы всадник переходит на ровную строчку рыси: "Тра-та-та-та!" Слышно, как он подъехал к воротам. Скрипнуло седло.
- Ктой-тось к нам. Пойду гляну, - сказала девушка. - Я скоро, Вася.
Осторожно, без скрипа, она открыла калитку из сада и всмотрелась. Всадник привязывал лошадь к колоде на середине двора. Устя окликнула:
- Андрюшенька, ты?
- Я самый, сестренка. Пошто не спишь? Поди, с Васькой Щегловым? - Андрей помолчал, а потом вполголоса добавил: - Ты бы ему насоветовала в станицу поспешать.
- Штой-то?
- Зачинаются серьезные дела, и командиру не модель от части отлучаться.
- Поди, он сам знает.
- То-то оно, что не знает.
- Что же сказать?
- Скажи… скажи, что тебе недосуг сейчас с ним миловаться - гости приехали.
Устя ушла, а через минуту снова раздался конский топот, удалявшийся в сторону станицы Соболевской.
Послушав удаляющийся стук копыт, Устя тороплива прошла через кухню в горницу, ощупью разыскала там крохотное зеркальце и в луче света, падавшего из кухни через непритворенную дверь, посмотрела на себя. Из стеклышка на ладони глянули большие с властной искоркой внутри темные глаза под собольими бровями, слегка опухшие от поцелуев тонкие губы, правильные, строгие черты лица с растрепанными прядями волос на лбу. Приведя себя в порядок, Устя счастливая улыбнулась - и так, с улыбкой, вышла на свет. Щурясь от лампы, она прислонилась к притолоке. Высокая, горделивая, в полном расцвете девичества, Устя никак не подходила к более чем скромному жилищу казачьей семьи среднего достатка - к этим облезлым стульям-самоделкам, к рассохшемуся скрипучему столу с покоробленными досками, к жестяному абажуру на лампе. Красота в красоте красуется, - и здесь требовались, если не царские палаты, то по меньшей мере убранство атаманских покоев.
С минуту Устя следила, как Андрей расправлялся с блинчиками, обильно политыми каймаком . Ел он, чавкая, часто облизывая измазанные маслом пальцы, а мать, стоя поодаль, смотрела на него так, как только" матери умеют глядеть на своих голодных сыновей. На ее морщинистом лице одновременно отражались и радость нечаянной встречи, и ласка вместе жалостью, и тупая покорность судьбе-разлучнице.
- Матерь Пречистая, спаси и сохрани, - один он у меня остался младшенький! - шептали обескровленные старостью, бледные губы.
- Ешь, ешь, Андрюшенька! - заторопилась она, заметив, что сын вытирает губы.
- Спаси Христос, маманя! Сыт, - решительно отказался Андрей.
- Что случилось, братушка? - спросила Устя, подсаживаясь к столу.
- Эка, не терпится тебе! - усмехнулся Андрей и, согнав с лица улыбку, объяснил: - Пока не случилось, но, должно быть, скоро коммунистам придет крышка, ну и, того-этого, продразверстку, значит, по боку. - Андрей обвел слушательниц взглядом. - Дивизия товарища Сапожкова, того самого, что Уральск от белых отстояла, разогнала в Бузулуке комиссаров. В Саратове по той же причине дерутся и черед приходит до Уральска.
- Опять воевать начнете? - Мать с испугом поглядела на сына и на дочь. Вот они, ее дети - оба черноглазые, широкобровые, прямоносые, до чудного схожие по обличью и такие разные по натурам - доброй души, податливый, тихий Андрей и упругая, как стальная пластинка, всегда умеющая поставить на своем, колючая, как куст терновника, красавица Устя. Быть бы ей казаком, а ему девкой! Вот и сейчас Устинья заговорила властно:
- А ты при чем тут? Нас с маманей продразверстка не касается: мы - семья красноармейца.
- По человечеству: как народ, так и я.
- Народ с яра головой, и ты за ним?
- Не касается, так коснется. На Обоимовых триста пудов наложили? Наложили. На Кулькиных - полторы сотни. У Ивана Герасимовича двух коней забрали, а он в белых не был. Нет, я на такую власть не согласный.
- Бог с ней, с властью, Андрюшенька! Ложись спать, за дорогу, поди, притомился, - предупреждая ссору, вмешалась старая.
- Сейчас, маманя. Пойду коня расседлаю да корму дам.
- Чей конь-то?
- Ивана Герасимовича… Это тебе любезный голову забивает. Недаром он о-со-бо-го назначенья, - уже с порога бросил Андрей.
Устя в долгу не осталась:
- Забивать можно пустые головы, а моя с мозгами.
Семья Пальговых избежала постигшего другие казачьи семьи разорения. Произошло это, во-первых, потому, что Андрей не служил у белых (ему в то время не исполнилось восемнадцати лет), и еще потому, что, не поверив россказням о зверствах красных, Пальговы не пошли в отступ к Каспийскому морю.
- Нечего шаландаться, а коли умирать придется, так лучше на родимом подворье, - решила Устинья, привыкшая после смерти отца верховодить. Сказала, как отрезала, и ни мать, ни брат никуда не поехали.
В результате сохранились кое-какие запасы, уцелела корова, а из конюшни всем на удивление выглядывала мухортая лошаденка.
Щеглов возвращался в станицу. Добрый степняк мягко печатал копытами пыльную дорогу. Встречный ветер, играя, забирался в расстегнутый ворот гимнастерки и щекотал тело.
"Что она хотела сказать и не договорила? Да и тебе, Васюнечка, надо быть при части". Как все уральские казачки, Устя пришепетывала, и вместо "Васюнечка" у нее получалось "Ващюнечка". Милая!
Месяца два тому назад Костя Кондрашев, командир второго взвода, не то шутя, не то серьезно сказал Щеглову:
- Ну, комэск , нашел я тебе невесту. Умна и красоты неописанной.
- Кто тебя просил об этом? - недовольно заметил тогда Щеглов.
- Неужели же думаешь холостяком жить? - удивился Костя. - Беляков разбили, фронт кончился, - можно семейством обзаводиться. А главное, девка…
- Оставь ее себе.
- Я женатый.
- Ну, женатый, не женатый, а на фронте холостой.
Неожиданно Кондрашев рассердился:
- Я ему о деле говорю, а он черт-те что мелет! Эта девка не для баловства, - из нее хозяйка добрая будет. Слово даю! Вот к этому я речь вел, а ты… - Костя сплюнул и встал.
- Погоди! Сядь! Давай закурим саратовской!