"Скажи пожалуйста, - сердито подумала Таня, - неужели и в самом деле так любила его, что он и до сих пор воображает! Вот дура-то…"
- Я виноват перед тобой. Я считал, что ты погибла, и осенью женился… на одной очень хорошей женщине.
- Не на той, что тогда?.. - не удержалась и спросила Таня.
- Нет, нет, - поспешно сказал он. - Это совсем другое, совсем другое… Она даже немножко старше меня, как ни странно.
- Очень рада, что не та. Она мне тогда не понравилась: очень уж испугалась меня…
- Ты должна до конца понять…
- Я все понимаю. Сходим в загс и разведемся. Если хочешь, хоть завтра. Или ты уже развелся?
- Да… - сказал он с запинкой. - Я осенью, когда…
- Ну и отлично, - снова перебила она его. - А теперь я тоже заявление подам, или вместе сходим, не знаю уж, как это делается.
- Да, конечно, конечно, - с готовностью сказал он. Его поразила легкость, с какой произошло их объяснение.
- Чему удивляешься? - спросила Таня, поглядев на него. - Я то, последнее письмо послала, когда мы уже в эшелон грузились… Думала, что и ты на фронт… Потому и написала: "Верю, что увидимся!" В смысле будем живы, просто как человеку. А в остальном считала, что на этом крест и хорошо, что детей нет. И вела себя как свободная. С мужчинами жила… Да. Что глядишь?
- Неправда. Ты просто хочешь…
- Почему неправда? Думаешь, хуже тебя были?
Она подумала о Дегтяре, потому что больше думать было не о ком, и повторила убежденно:
- Не хуже, а гораздо лучше.
- Почему ты так зло говоришь со мной? - сказал он обиженно.
- Глупо встретил, вот и разозлилась. Испугался, что побегу твою жену кислотой травить?
- При чем тут это?.. Я вовсе не думал. Я просто хотел, чтобы все было…
- Тихо, гладко, как по расписанию? Эх, ты… Расскажи лучше, как мама живет.
- Мы говорили с ней только по телефону. Я давно не видел ее.
- Как давно?
- С октября.
- А… понятно.
- Мне было бы трудно ей объяснить. Я женился, когда поверил, что ты погибла. А она по-прежнему считала, что ты жива. И я решил, что лучше ее не тревожить всем этим.
- Ах, Коля, Коля, так тревожишься о других, что сам запутался… Маму не мог видеть, потому что боялся сказать ей, что я погибла, а теперь жене нужно объяснять, что я жива. Когда отец умер, был у мамы?
- Да. Не сразу. Уезжал на эпидемию. А когда вернулся, зашел. В последний раз. Вот уже и завод виден…
- Ладно, - сказала она. - Ты меня только до ворот проводи. Остается решить, когда нам с тобой в загс сходить. У мамы есть твой телефон?
- Есть, служебный.
- Я на днях позвоню тебе.
Этот долгий разговор, начавшийся еще у вокзала, продолжался сейчас на снежном ухабистом пустыре, в конце которого виднелся длинный заводской забор и въезжавшие в ворота грузовики с железным ломом.
- Таня!
Они уже стояли рядом с заводскими воротами, перед саманной будкой с вывеской "Бюро пропусков". Ему оставалось только скинуть с плеч и отдать вещевой мешок.
- Дай мешок, Коля.
- Хочешь, я зайду с тобой в бюро пропусков? - спросил он, снимая с плеч мешок.
- Не хочу.
- Таня!
- Ну что?
- Я хочу, чтоб ты знала: все вышло, как вышло, но все равно я никого не любил так, как тебя.
- Что дальше?
- Не знаю. Я просто сказал тебе правду.
Голос звучал искренне, и это удержало ее от резкости. Ну что ж, может, он и в самом деле не так уж любит эту свою жену. Но ей-то какое до всего этого дело?
- Дай мешок, Коля. В конце концов, это свинство - держать меня. Я хочу поскорее увидеть маму.
- А я хочу поскорей еще раз увидеть тебя! Понимаешь?
Она посмотрела ему в глаза и поняла. Там, на вокзале, боялся, что она предъявит на него права. А сейчас, почувствовав себя в безопасности, настроился на старые воспоминания.
- Не знаю даже, что тебе на это ответить. Подожди хоть, пока разведусь с тобой. А то не будем знать с твоей новой женой, кто перед кем виноват!
Но он не понял насмешки и сказал с глупой страстью в голосе:
- Так когда же мы увидимся?
- Дай-ка мешок. - Таня, дернув за лямки, вырвала мешок у него из рук.
- Прости, я не хотел…
- Бог простит! - Она не оглянулась на него и, локтем придержав дверь, вошла в бюро пропусков.
Подав в окошечко удостоверение личности, стала объяснять, кто она и зачем ей надо попасть на завод. Сидевшая внутри женщина высунулась, осмотрела Таню, качнула головой, вздохнула, снова скрылась в своем окошечке и молча протянула заранее выписанный пропуск с надписью "В партком".
Когда Таня, предъявив пропуск вахтеру с винтовкой, прошла через проходную во двор, женщина выскочила из задней двери бюро пропусков и спросила ее:
- Ольги Ивановны дочка?
- Да.
- С фронта пришла?
- Да. Здравствуйте, - сказала Таня, пробуя вспомнить, где она видела эту женщину.
- В партком направо иди; этот корпус пройди - и до литейки, не доходя барака.
Таня прошла несколько шагов и обернулась - женщина все еще стояла раздетая у дверей и смотрела ей вслед.
Через десять минут Таня сидела в парткоме и ждала мать. Напротив Тани за столом сидел хмурый пожилой человек в черном ватнике и армейской ушанке и, прижав плечом трубку, записывал телефонограмму.
Когда Таня пришла сюда, он ткнул ей руку и буркнул свою фамилию, но она не разобрала и не переспросила, потому что он сразу начал звонить в литейку, чтобы в партком прислали Овсянникову. И тут же у него на столе зазвонил другой телефон, и он стал принимать телефонограмму.
Хотя он сидел в ватнике и ушанке, но Тане с мороза показалось, что в парткоме тепло и даже угарно; в круглой чугунной печке горел уголь. Она расстегнула шинель.
Человек, принимавший телефонограмму, покосился на нее, заметил орден на гимнастерке, кажется, хотел ей что-то сказать, но вместо этого сердито спросил в трубку:
- Что, еще не все? Я думал, все! Разводите тут писанину! - И еще быстрее заскреб карандашом по бумаге.
В барак вошел высокий, плечистый, еще совсем молодой генерал, чем-то похожий на Артемьева.
- Слушай, Малинин, - сказал он, - мне в Совнарком звонить надо… Как, берем Лузгина на заместителя по рабочему снабжению или не берем? Знаю, что снабжение поставит, а догадываюсь, что жук. Жду твоего последнего слова.
- А зачем ждешь, Николай Иванович? - кладя трубку, сказал Малинин. - Ты ж решил…
- Мало что я решил, - сказал генерал, - я хочу, чтоб парторг был "за", чтоб, если что, вместе отвечать.
- Вместе отвечать не страшно, - сказал Малинин, - вместе плакать неохота. - И, покосившись на Таню, сказал: - Провожу тебя до конторы, поговорим.
И генерал, после того как Малинин покосился на Таню, тоже покосился на нее и спросил:
- Кто такая?
Она, когда генерал вошел, встала там, где сидела, и так и стояла до сих пор.
- Военврач третьего ранга Овсянникова, - сказала Таня.
- Дочь Овсянниковой нашей, из литейного… - Малинин сунул в ящик телефонограмму, снял с гвоздя шинель и вышел вслед за генералом, который так ничего и не сказал Тане.
"Сейчас будут ругаться", - подумала Таня. Такое было выражение лица и у генерала, и у этого сидевшего за столом человека - Малинина. Только она, Таня, помешала им поругаться здесь же, в парткоме.
Она осталась одна. И почти сразу же вошла мать. И они обнялись и долго целовали друг друга.
Мать была сейчас самая настоящая старуха. На ней был толстый, измазанный землей ватник и ватные брюки, но, увидев ее лицо, Таня с испугом подумала, какая она, наверно, худая там, под ватником.
- Таня, доченька!..
- Да, мама…
- Приехала!..
- Да, мама…
- Живая!.. Здоровая!..
- Да, мама…
Мать больше ничего не спросила, помолчала и сказала:
- Отец-то… - и снова долго молчала.
- От чего он?
- Не знаю, - сказала мать, - без меня было… Я воспалением легких болела, в больнице три недели лежала. А его "скорой помощью" свезли. А мне сразу не сказали: пожалели, потому что я встать все равно не могла. А когда вышла из больницы, он уже помер. Гроб ему сбили без меня в нашем упаковочном цехе, но повезли не сразу: думали, я еще успею, встану. А когда доставили гроб в больницу, оказывается, его уже захоронили. Извинения у наших заводских просили, а где могила, неизвестно. Место у них есть такое, куда невостребованных свозят, кого, значит, родственники не спросили. Туда и отец попал. Не прощу себе этого. Что за жизнь за такая!..
Мать заплакала.
- Ну чего ты? - Таня села рядом и обняла ее за плечи. - Зачем ты себя мучаешь?
- Не могу я, Танечка… не могу… Как вспомню, так думаю: на могилу бы сходить, а сходить некуда.
- Когда это было?
- Семнадцатого сентября…
- А Виктор когда?
- Не знаю. Похоронную в прошлом году получила, зимой. А написали в ней, что погиб в сорок первом смертью храбрых. А когда, не написали. Только написали, что на юго-западном направлении… Как ты доехала?
- Хорошо доехала.
- Дай на тебя поглядеть. Похудела ты…
- А сама!
- Про меня не говори… А ты до войны кругленькая была, а теперь вон какая! Где ты была, кем служила?
Таня посмотрела через плечо на вошедшего в барак Малинина и сказала:
- Долго об этом, мама… Всего сразу не переговорим.
- Живая, здоровая… - всхлипнула мать. - И раненная не была?
- Раненная была.
- Куда ранило?
- Мама, ты когда освободишься?