И еще: пять пленных немцев навстречу и с ними молоденький солдат, озабоченно просящий: "Разрешите я сам доведу". - "Почему сам?" - "А то они убегут"…
И еще один солдат, в поле на снегу, и приходится долго тыкать его наганом в спину, чтоб встал…
И еще один солдат, во взятом окопе, отпихнувший тебя от смерти, и немец, убивший этого солдата и застреленный тобой в упор и упавший прямо на тебя, мертвой рукой, как плетью, выбив из пальцев наган…
И еще что-то, чего не можешь вспомнить, но что вертится и вертится в голове. Какая-то яма, в которую ты вдруг падаешь на бегу среди поля, и, уже падая, ловишь сбитую пулей ушанку… И в ноздрях стойкий, тяжелый запах дымного, отравленного порохом снега. Такого дымного, что не лезет в рот, несмотря на жажду… И еще что-то… Что? Сейчас не сообразить…
- Вместе с ним одно училище окончили, - вдруг донесся голос Караева.
Да, это говорит Караев. Да, да, верно. Он слышал еще ночью, что им с Луниным повезло - окончили одно училище и попали в один батальон…
- Согрелись, можно кушать…
Это сказал мальчик. Рукавицей обернул банку с консервами и поднял с огня.
"В чем он все время тащил эти две банки, в полушубке, что ли?"
- Пойдем, комбат, в землянку. Хотя и разбитая, но все же без ветра, теплей.
Это сказал вылезший из землянки Ильин. Оказывается, он уже пришел от Чугунова.
"А что та минометчица убита, он еще не знает, я ему не говорил".
- Как у Чугунова?
- Все в порядке.
- А со связью?
- Еще волынят. Послал Рыбочкина - ускорить.
Синцов не сразу вспомнил, кто такой Рыбочкин. "Ах, да, Рыбочкин - это адъютант батальона…"
- Тогда будем есть, - сказал Синцов.
- Зайдем в землянку, - повторил Ильин.
- Потом, сейчас неохота. - Синцов озабоченно повторил: - Что же связь не тянут?
Он пока не хотел заходить в землянку, потому что решил, как только на проводе окажется Туманян, попросить у него разрешения сделать с той малой высоткой перед ротой Лунина то, что задумал. Если разрешение будет дано, незачем разнеживаться в тепле, все равно придется идти в роту. Другое дело, если отложится до утра…
Он вытащил финку и подцепил на кончик ножа кусок плававшего в жирном бульоне мяса. Есть не хотелось, но приятно было, что мясо горячее. Перед тем как передать банку Ильину, захотелось хлебнуть бульона; огляделся, у кого есть ложка. Но мальчик уже вытащил ложку из валенка и вытирал вынутой из полушубка тряпицей.
- Нате, товарищ старший лейтенант.
Синцов съел несколько ложек и протянул банку и ложку Ильину.
- Что-то вы мало, - сказал Ильин.
- С меня хватит. - Синцов заметил, как Караев быстро управляется со второй банкой, и кивнул на мальчика: - Повару оставь.
- Может, хотите немного?.. - спросил Ильин. - У моего ординарца - с собой.
Синцов мотнул головой.
- Пока бой, не пью. - Сказал и заметил мелькнувшее в глазах Ильина удивление: "А что, разве на сегодня не закончили?"
Война так складывает отношения между подчиненными и начальником, что не все принято спрашивать вслух. Но вопрос все равно остается вопросом, и раз заметил его в глазах, надо ответить "да" или "нет".
- Слушай, Ильин, - сказал Синцов, беря Ильина за плечо и отводя его немного в сторону. - Тут на сегодня один план созрел, как твое мнение?..
И, начав излагать, понял: уже не отступится, даже если у Ильина будет другое мнение. И в этой решимости - не только чувство своей правоты, но и откуда-то взявшееся предчувствие легкой удачи.
Ильин выслушал и не возразил. Но вместо комбата предложил в исполнители себя. То ли из самолюбия, то ли из привычки брать на себя все трудное, что встретится.
- Тебе своих дел хватит, на тебе две роты останутся, - сказал Синцов. - А вот разведчиков собери, сколько наскребешь, и пошли туда, ко мне.
Ильин кивнул, но в его глазах задержался молчаливый вопрос: "Уже сейчас собирать разведчиков, считая дело решенным, или ждать, когда комбат свяжется с командиром полка?"
- Собирай, - махнул рукой Синцов. - И разведчиков, и ординарцев, и всех, кто подходящие. Чтоб человек пятнадцать было, кроме тех, кто в роте.
И, сказав, подумал, что своего ординарца с собой не возьмет, оставит тут. Все-таки ребенок. Одно дело ходить хвостом за командиром в обороне, а другое дело - в бою. За день больше, чем за месяц, нахлебался! Как бы ни плакал, завтра же отправить в тыл.
- Слушай, Ильин, - окликнул он Ильина, который уже двинулся выполнять поручение.
Ильин повернулся.
- Проследи, чтоб горячая пища была, а то старшины пропасутся в тылу до ночи…
- У нас так не заведено, товарищ старший лейтенант. Все будет в порядке. Разрешите идти?
- Иди.
Едва ушел Ильин, как в окоп рядом с Синцовым спрыгнул Рыбочкин, адъютант, и за ним связист с телефоном и катушкой.
- Наконец-то, - сказал Синцов. - Еще бы до ночи прочухались.
- У него напарник, оказывается, раненый. Пока… - начал было объяснять Рыбочкин, но Синцов прервал его:
- Потом объясните. Ставьте телефон, - и указал на вход в блиндаж.
Он вошел в блиндаж вслед за адъютантом и связистом и чуть не упал, споткнувшись о труп, лежавший поперек входа. В блиндаже горела коптилка, но после дневного света ничего не было видно.
- Эй! - крикнул Синцов, высунувшись из блиндажа. - Хоть блиндаж-то очистите. Все же КП!
В блиндаж влезли усатый старик, ординарец Ильина, и мальчик, они вытащили из блиндажа труп.
- Офицер? - крикнул вдогонку Синцов.
- Офицер, с крестом, - отозвался снаружи мальчик.
"Все же много их сегодня набили, - подумал Синцов. - Главное, конечно, артиллерия, но и мы тоже. В несколько раз больше, чем сами потеряли".
- Все еще чухаетесь со связью? - нетерпеливо спросил он.
- Готово, - сказал связист.
Слышно было плохо, провод где-то заземлило. На том его конце, против ожидания, оказался не Туманян, а Левашов.
- Объявился, пропащая душа! - закричал Левашов и весело выматерился по телефону. - Где находишься?
Синцов доложил, где находится и что в этом узле обороны пять больших блиндажей, - очевидно, тут был штаб немецкого полка. Сейчас все они, конечно, дыбом, но один-два можно будет привести в порядок.
- Вот и хорошо! - сказал Левашов. - Командир полка вернется - свой КП перенесем к тебе, а тебя вперед выпихнем.
- Вперед - некуда. Впереди немцы. А где командир полка?
- Ушел в первый батальон, комбата менять. Комбат на мину нарвался, все хорошее настроение испортил… Корреспондент там, у тебя?
- Какой корреспондент? - спросил Синцов, вспомнив, что, когда взяли первую немецкую траншею, заметил неподалеку от себя обоих корреспондентов, а с тех пор не видел ни того, ни другого.
- Очкарик у меня, - сказал Левашов. - А старший политрук должен быть у тебя. Очкарик за него беспокоится.
- Не видели.
- А ты поищи, ты за него отвечаешь.
- Слушаюсь. А где начальник штаба?
- Где-то передвигается, - сказал Левашов. - Со старого места снялся, а сюда еще не пришел. Зачем он тебе?
Синцов решил не дожидаться возвращения Туманяна и доложил Левашову свой план: сразу после наступления темноты тихо, без артподготовки, взять высоту перед ротой Лунина. Объяснил, что, как только возьмем ее, сразу нависнем на фланге у той, другой, большой высоты.
- Подожди, сейчас по карте посмотрю. - Левашов с минуту молчал. - Так, ясно, вижу. В успех веришь?
- Не верил - не просил бы разрешения. - Синцов окончательно расставался с подавленным, но еще существовавшим в душе желанием, чтобы атаку отложили до завтра.
- Раз так - не возражаю! Но если почувствуешь, что уперся, остановись, не клади зря людей.
- Ясно, - недовольно ответил Синцов: то, что сказал сейчас Левашов, говорить было лишнее: все это слова, хотя и хорошие, а все равно слова.
- Корреспондента найди! - крикнул в телефон Левашов. - Под твою ответственность.
- Мне некогда, я в роту ухожу.
- Все равно под твою ответственность.
- Прикажу искать. У меня все.
- Ладно, готовься. Но перед началом позвони, еще раз запроси "добро" у командира полка.
Синцов вышел из блиндажа и удивился тому, как сильно резанул в глаза свет. Пока был в блиндаже, думал, что на дворе начало сереть, а оказывается, еще совсем светло. И нужно через несколько минут идти по этому свету через вон ту, хорошо просматриваемую немцами белую ложбину.
- Синцов! - услышал он радостный окрик, повернулся и увидел подходивших к нему по окопу Люсина и Завалишина.
- Здорово! - все так же громко крикнул Люсин, подойдя вплотную к Синцову, и с силой потряс его руку, как будто они сегодня еще не виделись.
- Так рад, что ты живой, не представляешь себе! - И в этих словах "не представляешь себе" была откровенная просьба забыть все, что было между ними. Вчера делал вид, что ничего не было, а сегодня просил забыть. Считал, что, раз весь день пробыл в батальоне и подвергался тем же опасностям, что Синцов, все старое этим списано. "Ну и черт с тобой, списано так списано!" - глядя в сиявшее радостью лицо Люсина, подумал Синцов.
- Все о вас спрашивал, где вы, - кивнув на Люсина, сказал Завалишин.
- Слушай, Завалишин. - Синцов пропустил эти слова мимо ушей. - Мне некогда, я ухожу, а ты позвони замполиту полка и сообщи, что нашелся корреспондент, а то он звонит, беспокоится.
- Беспокоится! - довольно хохотнул Люсин. - Пусть не беспокоится! Мы с тобой и не в таких переделках были и не пропали!
- А вы куда? - спросил Завалишин.
Синцов коротко объяснил.
- Разрешите с вами пойти? - спросил Завалишин.