Между тем кучер с лакеем и горничной принесли корзинки из кареты и приготовили обед на траве под старыми липами. Все уселись вокруг разостланной скатерти и принялись за паштет и прочие яства. У всех аппетит был отличный, а Анна Васильевна то и дело угащивала и уговаривала своих гостей, чтобы побольше ели, уверяя, что на воздухе это очень здорово; она обращалась с такими речами к самому Увару Ивановичу. "Будьте спокойны", - промычал он ей с набитым ртом. "Дал же господь такой славный день!" - твердила она беспрестанно. Ее нельзя было узнать: она точно двадцатью годами помолодела. Берсенев заметил ей это, "Да, да, - сказала она, - была и я в мое время хоть куда: из десятка бы меня не выкинули". Шубин присоседился к Зое и беспрестанно наливал ей вина; она отказывалась, он ее потчевал и кончал тем, что сам выпивал стакан и потом опять ее потчевал; он также уверял ее, что желает приклонить свою голову к ней на колени; она никак не хотела позволить ему "этакую большую вольность". Елена казалась серьезнее всех, но на сердце у ней было чудное спокойствие, какого она давно не испытала. Она чувствовала себя бесконечно доброю, и ей все хотелось иметь возле себя не одного только Инсарова, но и Берсенева… Андрей Петрович смутно понимал, что это значило, и вздыхал украдкой.
Часы летели; вечер приближался. Анна Васильевна вдруг всполошилась. "Ах, батюшки мои, как поздно, - заговорила она. - Пожито, попито, господа; пора и бороду утирать". Она засуетилась, и все засуетились, встали и пошли в направлении к замку, где находились экипажи. Проходя мимо прудов, все остановились, чтобы в последний раз полюбоваться Царицыном. Везде горели яркие, передвечерние краски; небо рдело, листья переливчато блистали, возмущенные поднявшимся ветерком; растопленным золотом струились отдаленные воды; резко отделялись от темной зелени деревьев красноватые башенки в беседки, кое-где разбросанные по саду. "Прощай, Царицыно, не забудем мы сегодняшнюю поездку!" - промолвила Анна Васильевна… Но в это мгновенье, и как бы в подтверждение ее последних слов, случилось странное происшествие, которое действительно не так-то легко было позабыть.
А именно: не успела Анна Васильевна послать свой прощальный привет Царицыну, как вдруг в нескольких шагах от нее, за высоким кустом сирени, раздались нестройные восклицания, хохотня и крики - и целая гурьба растрепанных мужчин, тех самых любителей пения, которые так усердно хлопали Зое, высыпала на дорожку. Господа любители казались сильно навеселе. Они остановились при виде дам; но один из них, огромного росту, с бычачьей шеей и бычачьими воспаленными глазами, отделился от своих товарищей и, неловко раскланиваясь и покачиваясь на ходу, приблизился к окаменевшей от испуга Анне Васильевне.
- Бонжур, мадам, - проговорил он сиплым голосом, - как ваше здоровье?
Анна Васильевна пошатнулась назад.
- А отчего вы, - продолжал великан дурным русским языком, - не хотел петь bis, когда наш компани кричал bis, и браво, и форо?
- Да, да, отчего? - раздалось в рядах компании.
Инсаров шагнул было вперед, но Шубин остановил его и сам заслонил Анну Васильевну.
- Позвольте, - начал он, - почтенный незнакомец, выразить вам то неподдельное изумление, в которое вы повергаете всех нас своими поступками. Вы, сколько я могу судить, принадлежите к саксонской отрасли кавказского племени; следовательно, мы должны предполагать в вас знание светских приличий, а между тем вы заговариваете с дамой, которой вы не были представлены. Поверьте, в другое время я в особенности был бы очень рад сблизиться с вами, ибо замечаю в вас такое феноменальное развитие мускулов biceps, triceps и deltoideus, что, как ваятель, почел бы за истинное счастие иметь вас своим натурщиком; но на сей раз оставьте нас в покое.
"Почтенный незнакомец" выслушал всю речь Шубина, презрительно скрутив голову на сторону и уперши руки в бока.
- Я ничего не понимайт, что вы говорит такое, - промолвил он наконец. - Вы думает, может быть, я сапожник или часовых дел мастер? Э! Я официр, я чиновник, да.
- Я не сомневаюсь в этом, - начал было Шубин…
- А я вот что говорю, - продолжал незнакомец, отстраняя его своею мощною рукой, как ветку с дороги, - я говорю: отчего вы не пел bis, когда мы кричал bis? А теперь я сейчас, сей минутой уйду, только вот нушна, штоп эта фрейлейн, не эта мадам, нет, эта не нушна, а вот эта или эта (он указал на Елену и Зою) дала мне einen Kuss, как мы это говорим по-немецки, поцалуйшик, да; что ж? это ничего.
- Ничего, einen Kuss, это ничего, - раздалось опять в рядах компании.
- Jh! der Sakramenter! - проговорил, давясь от смеху, один уже совершенно чирый немец.
Зоя ухватила за руку Инсарова, но он вырвался у нее и стал прямо перед великорослым нахалом.
- Извольте идти прочь, - сказал он ему не громким, но резким голосом.
Немец тяжело захохотал.
- Как прочь? Вот это и я люблю! Разве я тоже не могу гуляйт? Как это прочь? Отчего прочь?
- Оттого что вы осмелились беспокоить даму, - проговорил Инсаров и вдруг побледнел, - оттого что вы пьяны.
- Как? я пьян? Слышить? Horen Sie das, Herr Provisor? Я официр, а он смеет… Теперь я требую Satisfaction! Einen Kuss will ich!
- Если вы сделаете еще шаг, - начал Инсаров…
- Ну? И что тогда?
- Я вас брошу в воду.
- В воду? Herr Je! И только? Ну, посмотрим, это очень любопытно, как это в воду…
Господин официр поднял руки и подался вперед, но вдруг произошло нечто необыкновенное: он крякнул, все огромное туловище его покачнулось, поднялось от земли, ноги брыкнули на воздухе, и, прежде чем дамы успели вскрикнуть, прежде чем кто-нибудь мог понять, каким образом это сделалось, господин официр, всей своей массой, с тяжким плеском бухнулся в пруд и тотчас же исчез под заклубившейся водой.
- Ай! - дружно взвизгнули дамы.
- Mein Gott! - послышалось с другой стороны.
Прошла минута… и круглая голова, вся облепленная мокрыми волосами, показалась над водой; она пускала пузыри, эта голова; две руки судорожно барахтались у самых ее губ…
- Он утонет, спасите его, спасите! - закричала Анна Васильевна Инсарову, который стоял на берегу, расставив ноги и глубоко дыша.
- Выплывет, - проговорил он с презрительной и безжалостной небрежностью. - Пойдемте, - прибавил он, взявши Анну Васильевну за руку, - пойдемте, Увар Иванович, Елена Николаевна.
- А… а… о… о… - раздался в это мгновение вопль несчастного немца, успевшего ухватиться за прибрежный тростник.
Все двинулись вслед за Инсаровым, и всем пришлось пройти мимо самой "компании". Но, лишившись своего главы, гуляки присмирели и ни словечка не вымолвили; один только, самый храбрый из них, пробормотал, потряхивая головой: "Ну, это, однако… это бог знает что… после этого"; а другой даже шляпу снял. Инсаров казался им очень грозным, и недаром: что-то недоброе, что-то опасное выступило у него на лице. Немцы бросились вытаскивать своего товарища, и тот, как только очутился на твердой земле, начал слезливо браниться и кричать вслед этим "русским мошенникам", что он жаловаться будет, что он к самому его превосходительству графу фон Кизериц пойдет…
Но "русские мошенники" не обращали внимания на его возгласы и как можно скорее спешили к замку. Все молчали, пока шли по саду, только Анна Васильевна слегка охала. Но вот они приблизились к экипажам, остановились, и неудержимый, несмолкаемый смех поднялся у них, как у небожителей Гомера. Первый визгливо, как безумный, залился Шубин, за ним горохом забарабанил Берсенев, там Зоя рассыпалась тонким бисером, Анна Васильевна тоже вдруг так и покатилась, даже Елена не могла не улыбнуться, даже Инсаров не устоял наконец. Но громче всех, и дольше всех, и неистовее всех хохотал Увар Иванович: он хохотал до колотья в боку, до чихоты, до удушья. Притихнет немного да проговорит сквозь слезы: "Я… думаю… что это хлопнуло?.. а это… он… плашмя…" И вместе с последним, судорожно выдавленным словом новый взрыв хохота потрясал весь его состав. Зоя его еще больше подзадоривала. "Я, говорит, вижу, ноги по воздуху…" - "Да, да, - подхватит Увар Иванович, - ноги, ноги… а там хлоп! а это он п-п-плашмя!.." - "Да и как они это ухитрились, ведь немец-то втрое больше их был?" - спросила Зоя. "А я вам доложу, - ответил, утирая глаза, Увар Иванович, - я видел: одною рукой за поясницу, ногу подставил, да как хлоп! Я слышу: что это?.. а это он, плашмя…"
Уже экипажи давно тронулись, уже Царицынский замок скрылся из виду, а Увар Иванович все не мог успокоиться. Шубин, который опять с ним поехал в коляске, пристыдил его наконец.