– Какие новости?
– Все равно какие. Что слышно в городе?
– Теперь война, – сказал он. – У неприятеля повсюду уши. – Я оглянулся на него. – Пожалуйста, не вертите головой, – сказал он и продолжал брить. – Я ничего не скажу.
– Да что с вами такое? – спросил я.
– Я итальянец. Я не вступаю в разговоры с неприятелем.
Я не настаивал. Если он сумасшедший, то чем скорей он уберет от меня бритву, тем лучше. Один раз я попытался рассмотреть его. – Берегитесь, – сказал он. – Бритва острая.
Когда он кончил, я уплатил что следовало и прибавил пол-лиры на чай. Он вернул мне деньги.
– Я не возьму. Я не на фронте. Но я итальянец.
– Убирайтесь к черту!
– С вашего разрешения, – сказал он и завернул свои бритвы в газету. Он вышел, оставив пять медных монет на столике у кровати. Я позвонил. Вошла мисс Гэйдж.
– Будьте так добры, пришлите ко мне швейцара.
– Пожалуйста.
Швейцар пришел. Он с трудом удерживался от смеха.
– Что, этот парикмахер сумасшедший?
– Нет, signorino. Он ошибся. Он меня не расслышал, и ему показалось, будто я сказал, что вы австрийский офицер.
– О, господи, – сказал я.
– Xa-xa-xa, – захохотал швейцар. – Вот потеха! "Только пошевелись он, говорит, и я бы ему…" – Швейцар провел пальцем по шее. – Xa-xa-xa! – Он никак не мог удержаться от смеха. – А когда я сказал ему, что вы не австриец! Xa-xa-xa!
– Xa-xa-xa, – сказал я сердито. – Вот была бы потеха, если б он перерезал мне глотку. Xa-xa-xa.
– Да нет же, signorino. Нет, нет. Он до смерти испугался австрийца. Xa-xa-xa!
– Xa-xa-xa, – сказал я. – Убирайтесь вон. Он вышел, и мне было слышно, как он хохочет за дверью. Я услышал чьи-то шаги в коридоре. Я оглянулся на дверь. Это была Кэтрин Баркли.
Она вошла в комнату и подошла к постели.
– Здравствуйте, милый! – сказала она. Лицо у нее было свежее и молодое и очень красивое. Я подумал, что никогда не видел такого красивого лица.
– Здравствуйте! – сказал я. Как только я ее увидел, я понял, что влюблен в нее. Все во мне перевернулось. Она посмотрела на дверь и увидела, что никого нет. Тогда она присела на край кровати, наклонилась и поцеловала меня. Я притянул ее к себе и поцеловал и почувствовал, как бьется ее сердце.
– Милая моя, – сказал я. – Как хорошо, что вы приехали.
– Это было нетрудно. Вот остаться, пожалуй, будет труднее.
– Вы должны остаться, – сказал я. – Вы прелесть. – Я был как сумасшедший. Мне не верилось, что она действительно здесь, и я крепко прижимал ее к себе.
* * *
– Не надо, – сказала она. – Вы еще нездоровы.
– Я здоров. Иди ко мне.
– Нет. Вы еще слабы.
– Да. Ничего я не слаб. Иди.
– Вы меня любите?
– Я тебя очень люблю. Я просто с ума схожу. Ну иди же.
– Слышите, как сердце бьется?
– Что мне сердце? Я хочу тебя. Я с ума схожу.
– Вы меня правда любите?
– Перестань говорить об этом. Иди ко мне. Ты слышишь? Иди, Кэтрин.
– Ну, хорошо, но только на минутку.
– Хорошо, – сказал я. – Закрой дверь.
– Нельзя. Сейчас нельзя.
– Иди. Не говори ничего. Иди ко мне.
* * *
Кэтрин сидела в кресле у кровати. Дверь в коридор была открыта. Безумие миновало, и мне было так хорошо, как ни разу в жизни.
Она спросила:
– Теперь ты веришь, что я тебя люблю?
– Ты моя дорогая, – сказал я. – Ты останешься здесь. Тебя никуда не переведут. Я с ума схожу от любви к тебе.
– Мы должны быть страшно осторожны. Мы совсем голову потеряли. Так нельзя.
– Ночью можно.
– Мы должны быть страшно осторожны. Ты должен быть осторожен при посторонних.
– Я буду осторожен.
– Ты должен, непременно. Ты хороший. Ты меня любишь, да?
– Не говори об этом. А то я тебя не отпущу.
– Ну, я больше не буду. Ты должен меня отпустить. Мне пора идти, милый, правда.
– Возвращайся сейчас же.
– Я вернусь, как только можно будет.
– До свидания.
– До свидания, хороший мой.
Она вышла. Видит бог, я не хотел влюбляться в нее. Я ни в кого не хотел влюбляться. Но, видит бог, я влюбился и лежал на кровати в миланском госпитале, и всякие мысли кружились у меня в голове, и мне было удивительно хорошо, и наконец в комнату вошла мисс Гэйдж.
– Доктор приезжает, – сказала она. – Он звонил с Комо.
– Когда он будет здесь?
– Он приедет вечером.
Глава пятнадцатая
До вечера ничего не произошло. Доктор был тихий, худенький человечек, которого война, казалось, выбила из колеи. С деликатным и утонченным отвращением он извлек из моего бедра несколько мелких стальных осколков. Он применил местную анестезию, или, как он говорил, "замораживание", от которого ткани одеревенели и боль не чувствовалась, пока зонд, скальпель или ланцет не проникали глубже замороженного слоя. Можно было точно определить, где этот слой кончается, и вскоре деликатность доктора истощилась, и он сказал, что лучше прибегнуть к рентгену. Зондирование ничего не дает, сказал он.
Рентгеновский кабинет был при Ospedale Maggiore, и доктор, который делал просвечивание, был шумный, ловкий и веселый. Пациента поддерживали за плечи, так что он сам мог видеть на экране самые крупные из инородных тел. Снимки должны были прислать потом. Доктор попросил меня написать в его записной книжке мое имя, полк и что-нибудь на память. Он объявил, что все инородное – безобразие, мерзость, гадость. Австрийцы просто сукины дети. Скольких я убил? Я не убивал ни одного, но мне очень хотелось сказать ему приятное, и я сказал, что убил тьму австрийцев. Со мной была мисс Гэйдж, и доктор обнял ее за талию и сказал, что она прекраснее Клеопатры. Понятно ей? Клеопатра – бывшая египетская царица. Да, как бог свят, она прекраснее. Санитарная машина отвезла нас обратно, в наш госпиталь, и через некоторое время, после многих перекладываний с носилок на носилки, я наконец очутился наверху, в своей постели. После обеда прибыли снимки; доктор пообещал, что, как бог свят, они будут готовы после обеда, и сдержал обещание. Кэтрин Баркли показала мне снимки. Они были в красных конвертах, и она вынула их из конвертов, и мы вместе рассматривали их на свет.
– Это правая нога, – сказала она и вложила снимок опять в конверт. – А это левая.
– Положи их куда-нибудь, – сказал я, – а сама иди ко мне.
– Нельзя, – сказала она. – Я пришла только на минуточку, показать тебе снимки.
Она ушла, и я остался один. День был жаркий, и мне очень надоело лежать в постели. Я попросил швейцара пойти купить мне газеты, все газеты, какие только можно достать.
Пока я его дожидался, в комнату вошли три врача. Я давно заметил, что врачи, которым не хватает опыта, склонны прибегать друг к другу за помощью и советом. Врач, который не в состоянии как следует вырезать вам аппендикс, пошлет вас к другому, который не сумеет толком удалить вам гланды. Эти три врача были тоже из таких.
– Вот наш молодой человек, – сказал госпитальный врач, тот, у которого были деликатные движения.
– Здравствуйте, – сказал высокий, худой врач с бородой. Третий врач, державший в руках рентгеновские снимки в красных конвертах, ничего не сказал.
– Снимем повязки? – вопросительно произнес врач с бородой.
– Безусловно. Снимите, пожалуйста, повязки, сестра, – сказал госпитальный врач мисс Гэйдж.
Мисс Гэйдж сняла повязки. Я посмотрел на свои ноги. Когда я лежал в полевом госпитале, они были похожи на заветревший мясной фарш. Теперь их покрывала корка, и колено распухло и побелело, а икра обмякла, но гноя не было.
– Очень чисто, – сказал госпитальный врач. – Очень чисто и хорошо.
– Гм, – сказал врач с бородой. Третий врач заглянул через плечо госпитального врача.
– Согните, пожалуйста, колено, – сказал бородатый врач.
– Не могу.
– Проверим функционирование сустава? – вопросительно произнес бородатый врач. У него на рукаве, кроме трех звездочек, была еще полоска. Это означало, что он состоит в чине капитана медицинской службы.
– Безусловно, – сказал госпитальный врач. Вдвоем они осторожно взялись за мою правую ногу и стали сгибать ее.
– Больно, – сказал я.
– Так, так. Еще немножко, доктор.
– Довольно. Дальше не идет, – сказал я.
– Функционирование неполное, – сказал бородатый врач. Он выпрямился. – Разрешите еще раз взглянуть на снимки, доктор. – Третий врач подал ему один из снимков. – Нет. Левую ногу, пожалуйста.
– Это левая нога, доктор.
– Да, верно. Я смотрел не с той стороны. – Он вернул снимок. Другой снимок он разглядывал несколько минут. – Видите, доктор? – он указал на одно из инородных тел, ясно и отчетливо видное на свет. Они рассматривали снимок еще несколько минут.
– Я могу сказать только одно, – сказал бородатый врач в чине капитана. – Это вопрос времени. Месяца три, а возможно, и полгода.
– Безусловно, ведь должна накопиться вновь синовиальная жидкость.
– Безусловно. Это вопрос времени. Я не взял бы на себя вскрыть такой коленный сустав, прежде чем вокруг осколка образуется капсула.
– Вполне разделяю ваше мнение, доктор.
– Для чего полгода? – спросил я.
– Полгода, чтобы вокруг осколка образовалась капсула и можно было без риска вскрыть коленный сустав.
– Я этому не верю, – сказал я.
– Вы хотите сохранить ногу, молодой человек?
– Нет, – сказал я.
– Что?
– Я хочу, чтобы ее отрезали, – сказал я, – так, чтобы можно было приделать к ней крючок.