Тюремщик смотрел, как они удалились; потом, когда все затихло и, по-видимому, опустело, поставил фонарь на пол, свесил ноги в подземелье и предался мечтам. Тюремщики также мечтают иногда, но только никто еще не проследил, о чем они мечтают.
Вдруг, как нарочно, в ту минуту, когда он глубже замечтался, на плечо ему упала тяжелая рука. Гражданин Гракх обернулся и, увидев перед собой незнакомую фигуру, хотел было закричать, но в то же мгновение холодный пистолет уперся ему в лоб. Голос тюремщика замер, руки опустились и глаза приняли самое умоляющее выражение.
- Ни слова - или ты убит, - сказал незнакомец.
- Что вам угодно, милостивый государь? - спросил тюремщик.
Как видите, даже в 93 году бывали минуты, в которые не говорили друг другу "ты" и забывали титуловаться "гражданами"…
- Я хочу, чтобы ты пустил меня вниз, - отвечал гражданин Теодор.
- Зачем это?
- Не твое дело.
Тюремщик с величайшим удивлением взглянул на просившего, но собеседник его заметил в этом взгляде молнию понятливости - и опустил свое оружие.
- Отказался бы ты иметь состояние?
- Не знаю, по этой части еще никто не делал мне предложения.
- Ну так я делаю первый.
- То есть предлагаете мне состояние?
- Да.
- А что вы понимаете под словом "состояние"?
- Да хоть бы пятьдесят тысяч ливров золотом; в наше время деньги редки, и пятьдесят тысяч ливров золотом стоят миллиона. Итак, я предлагаю тебе пятьдесят тысяч ливров.
- Чтобы я дал вам опуститься в эту яму?
- Да, но с условием, чтобы ты пошел в нее со мной и помог мне в том, что я хочу сделать.
- Но как же вы это сделаете? Через пять минут в подземелье нахлынут солдаты и схватят вас.
Справедливость этих слов поразила Теодора.
- А можешь ли ты помешать солдатам спуститься сюда?
- Нет никаких средств, как ни ломай голову.
Заметно было, что тюремщик напрягал всю свою сметливость, чтобы найти это средство, за которое ему заплатили бы пятьдесят тысяч ливров.
- А завтра, - спросил гражданин Теодор, - можем мы войти?
- Непременно, только беда в том, что не сегодня, так завтра поперек подземелья поставят железную решетку, и для большей благонадежности решетка эта будет сплошная, здоровая и без двери.
- В таком случае надо придумать что-нибудь другое.
- Да, надо придумать что-нибудь другое, - сказал тюремщик. - Подумаем.
По собирательному смыслу, в каком выражался гражданин Гракх, видно было, что он уже согласился с гражданином Теодором.
- Уж это мое дело, - сказал Теодор. - А что ты делаешь в Консьержери?
- Я тюремщик.
- То есть?
- Отворяю и запираю двери.
- И ночуешь там?
- Да.
- И обедаешь?
- Не всегда. У меня бывает свободное время.
- И тогда?
- Я пользуюсь им.
- Каким, например, образом?
- Хочу строить куры хозяйке харчевни "Ноев Колодец", которая обещала выйти за меня замуж, когда у меня будет тысяча двести франков.
- А где харчевня "Ноев Колодец"?
- На улице Виель-Драпри.
- Ладно.
- Тс!..
Патриот навострил ухо.
- Ай, ай, - заметил Гракх.
- Что тебе почудилось?
- Точно… голоса… шаги…
- Это они идут назад?
- Вот видите, что мы не успели бы.
Это "мы" было ясным выражением согласия.
- Правда, ты честный малый, гражданин, и тебе, кажется, предназначено.
- Что?
- Разбогатеть со временем.
- Дай-то бог!
- Будь уверен, - сказал гражданин Теодор, сунув в руку тюремщику десять луидоров.
- Черт побери, однако ж, - сказал гражданин Гракх, любуясь при свете фонаря на золото. - Значит, это серьезно?
- Как нельзя серьезнее.
- Что же надо делать?
- Приходи завтра в "Ноев Колодец", и я скажу тебе, что мне надо. Кстати, как тебя зовут?
- Гракх.
- Так вот, гражданин Гракх, устрой так, чтобы швейцар Ришар завтра прогнал тебя.
- Прогнал! А мое место?
- Разве ты думаешь остаться тюремщиком, когда у тебя будут пятьдесят тысяч франков?
- Нет, но покуда я беден - я уверен, что меня потащат на гильотину.
- Уверен?
- То есть около того; а когда буду на воле и разбогатею…
- Ты спрячешь деньги и будешь строить куры своей возлюбленной трактирщице.
- Ну хорошо! Идет!
- Так завтра в харчевне.
- В котором часу?
- В шесть после обеда.
- Улетайте скорее… вот они… Говорю "улетайте", потому что, кажется, вы прилетели сквозь потолок.
- Итак, до завтра, - проговорил Теодор, убегая.
В самом деле, уже давно было пора; шум шагов и голосов приближался; и в темном подземелье уже сверкал блеск приближавшихся огней.
Теодор добежал до двери, указанной писцом, который одолжил ему свою будку; сорвал ломом замок, подбежал к окну, отпер его и спустился на улицу. Но, выбираясь из "Зала потерянных шагов", он еще мог расслышать вопрос, заданный гражданином Гракхом Ришару, и ответ последнего.
- Гражданин архитектор совершенно прав: подземелье проходит под комнаты вдовы Капет; дело было опасное.
- Я думаю, - сказал Гракх, с совершенным сознанием, - что высказал высокую петицию.
Сантер показался в отверстии лестницы.
- Ну, а работники, гражданин архитектор? - спросил он Жиро.
- Придут на рассвете, и решетка будет тотчас на месте, - отвечал голос, как будто выходивший из глубины земли.
- И ты будешь спасителем отечества, - сказал Сантер полунасмешливо, полусерьезно.
- Ты не знаешь, как ты прав, гражданин генерал, - сказал про себя Гракх.
XXXVIII. Королевское дитя
Однако следствие над королевой уже началось, как мы видели в предыдущей главе. Народная ненависть жаждала этой венценосной головы. В средствах принести эту жертву не было недостатка, и, однако же, Фукье-Тенвиль, общественный обвинитель, решил не пренебрегать и тем обвинением, какое обещал Симон.
На другой день после встречи Фукье с Симоном в "Зале потерянных шагов" шум оружия еще раз заставил вздрогнуть узников, содержавшихся в Тампле. Узники эти были: принцесса Елизавета, дочь королевы, и ребенок, который в колыбели назывался его величеством, а теперь - маленьким Капетом.
Генерал Анрио с трехцветным султаном и саблей въехал на толстой лошади, сопровождаемый несколькими национальными гвардейцами в башню, в которой изнывало королевское дитя. По сторонам генерала шли: секретарь с чернильницей, свертком бумаги и неизмеримо длинным пером. Позади секретаря шел общественный обвинитель. Мы видели, знаем и еще раз увидим этого худощавого желтого и холодного человека, налитые кровью глаза которого заставляли трепетать самого Анрио в его военной броне. Шествие заключали национальные гвардейцы с поручиком. Симон с лукавой улыбкой, держа в одной руке меховой колпак, в другой шпандырь, шел впереди, указывая дорогу комиссии.
Они вошли в почерневшую, обширную и голую комнату, в глубине которой совершенно неподвижно сидел на постели юный Людовик. Когда мы видели бедного ребенка, бегавшего от зверской злости Симона, в нем еще была жизненная сила, которая боролась с гнусным обхождением тампльского сапожника: ребенок бегал, кричал, плакал, значит, он еще боялся, страдал, надеялся. Теперь же страх и надежда исчезли; страдание, без сомнения, существовало еще; но если и существовало оно, то ребенок-мученик таил его в глубине сердца, под покровом совершенной бесчувственности. Он даже не поднял головы, когда к нему подошли комиссары.
Без всяких предисловий они взяли стулья и уселись: обвинитель - у изголовья постели, Симон - в ногах, секретарь - у окошка; национальные гвардейцы с поручиком стали поодаль в тени.
Те из присутствующих, которые смотрели на узника, если не с участием, то хоть с любопытством, тотчас заметили в ребенке бледность, странную полноту, которая была не что другое, как опухоль, и кривизну колен, суставы которых начинали пухнуть.
- Ребенок этот серьезно болен, - сказал поручик с уверенностью, которая заставила Фукье-Тенвиля, уже сидевшего и готового начать писать допрос, обернуться.
Маленький Капет поднял глаза, ища в сумраке того, кто произнес эти слова, и узнал в нем молодого человека, который уже защитил его однажды на тюильрийском дворе от побоев Симона. Луч доброго чувства сверкнул в синих глазах ребенка - и только.
- А, это ты, гражданин Лорен, - сказал Симон, обращая внимание Фукье-Тенвиля на друга Мориса.
- Я самый, гражданин Симон, - отвечал с невозмутимой твердостью Лорен.
Но так как Лорен, всегда готовый стать лицом к лицу с опасностью, не искал ее без всякой пользы, то и воспользовался случаем поклониться Фукье-Тенвилю, который отвечал ему учтивым поклоном.
- Кажется, ты заметил, гражданин, что ребенок болен? - спросил обвинитель. - Разве ты лекарь?
- Если и не лекарь, то, по крайней мере, учился медицине.
- Что же ты находишь в нем?
- То есть какие признаки болезни? - спросил Лорен.
- Да.