- Толкуй, толкуй! - повторил Симон насмешливым тоном, свойственным парижской черни.
- Я толкую, Симон, - возразил Морис более с печалью, нежели с гневом, - что ты жестоко будешь наказан сию же минуту, когда узнаешь то, что случилось.
- À что, например, случилось? - спросил Симон.
- Гражданин президент, - сказал Морис, не отвечая своему ненавистному обвинителю, - я прошу вместе с моим другом Лореном, чтобы арестованная сегодня девушка была выслушана прежде, нежели позволят говорить этой бедной женщине, которой, без всякого сомнения, подсказали ее показание.
- Слышишь, гражданка, слышишь? - закричал Симон. - Говорят, что ты ложная свидетельница!
- Я… я… ложная свидетельница? - сказала Тизон. - Ладно, сейчас увидишь! Постой, вот увидишь!
- Гражданин, - сказал Морис, - велите хоть из жалости замолчать этой несчастной.
- Ага! Боишься, боишься! - кричал Симон. - Гражданин президент, я требую показаний гражданки Тизон.
- Да, да! Показания! - завопили трибуны.
- Тише! - закричал президент. - Возвращается Коммуна!
В эту минуту послышался на улице стук экипажа, который катили при громких криках и звоне оружия.
Симон с беспокойством обернулся к двери.
- Долой с трибуны! - сказал ему президент. - Твоя речь кончена.
Симон сошел с трибуны.
В это время жандармы вошли в залу, сопровождаемые наплывами любопытных, которые, впрочем, тотчас были оттиснуты назад, и к судилищу толкнули молодую женщину.
- Она ли? - спросил Лорен у Мориса.
- Да, да! Она самая!.. Несчастная женщина! Она погибла!
- Цветочница! Цветочница! - пробежал говор между трибунами, волнуемыми любопытством. - Это цветочница!
- Прежде всего я требую показаний от гражданки Тизон! - ревел сапожник. - Ты приказал ей, президент, дать показание, а, видишь, она молчит!
Призвали Тизон, и она начала донос, ужасный, с мельчайшими подробностями. По ее словам, цветочница была, правда, виновата, но Морис и Лорен были ее сообщниками.
Донос этот произвел невыразимое впечатление на публику.
Между тем Симон торжествовал.
- Жандармы, привести сюда цветочницу! - закричал президент.
- О, это отвратительно! - проговорил Морис, закрывая лицо руками.
Цветочница была вызвана и села внизу трибуны, напротив жены Тизона, показание которой открыло все ее преступление.
Обвиняемая приподняла свою вуаль.
- Элоиза! - вскричала Тизон. - Дочь моя!.. Ты здесь!..
- Да, матушка, - кротко отвечала молодая женщина.
- Зачем ты между двумя жандармами?
- Потому что меня обвиняют, матушка.
- Обвиняют?.. Тебя? - в отчаянии вскричала Тизон. - Кто же?..
- Вы, матушка!
Ужасающая тишина, тишина смерти вдруг спустилась на шумную толпу, и все сердца сжались тягостным чувством при этой страшной сцене.
- Это ее дочь! - шептали голоса. - Ее несчастная дочь!..
Морис и Лорен смотрели на обвинительницу и обвиняемую с чувством глубокого сострадания и почтительной горести.
Как ни хотелось Симону досмотреть до конца сцену, в которой, он надеялся, будут замешаны Морис и Лорен, однако же он старался увернуться от взглядов тетки Тизон, озиравшейся блуждающими глазами.
- Твое имя, гражданка? - спросил взволнованный президент у спокойной и покорной девушки.
- Элоиза Тизон, гражданин.
- Сколько лет?
- Восемнадцать.
- Где живешь?
- На улице Нонандьер, № 24.
- Ты ли продавала сегодня утром гвоздики муниципальному члену, гражданину Лендэ, который сидит на этой скамейке?
Девушка обернулась к Морису и, глянув на него, отвечала:
- Да, гражданин, я.
Обвинительница тоже устремила на свою дочь глаза, расширенные ужасом.
- Знаешь ли ты, что в каждой гвоздике было по записке на имя вдовы Капет?
- Знаю, - отвечала обвиняемая.
По залу пробежало движение ужаса и удивления.
- Зачем подала ты этот букет гвоздики гражданину Морису?
- Потому что видела на нем муниципальный шарф и думала, что он идет в Тампль.
- Кто твои сообщники?
- У меня их нет.
- Как! И ты одна составила заговор?
- Если это заговор, то я составила его одна.
- А знал ли гражданин Морис..?
- Что в цветах были записки?..
- Да.
- Гражданин Морис - муниципальный чиновник; гражданин Морис мог видеть королеву наедине во всякую пору дня и ночи. Если бы гражданин Морис захотел сказать что-нибудь королеве - ему не для чего было писать, он мог прямо с ней говорить.
- И ты не знаешь гражданина Мориса?
- Я видела, как он шел в Тампль, когда я была там с матушкой, но знаю его только потому, что видела один раз.
- Ну, что, негодяй! - закричал Лорен, грозя кулаком Симону, который, потупив голову и уничтоженный оборотом, какой принимали дела, пытался убежать незамеченным. - Видишь, что ты наделал?
Все взоры с глубоким негодованием обратились на Симона.
Президент продолжал:
- Так как ты отдала букет, так как ты знала, что в каждом цветке было по записке, то ты должна также знать, что было написано на этих бумажках?
- Без сомнения, знаю.
- Ну, так говори, что там было написано!
- Гражданин, - твердо отвечала девушка, - я сказала все, что могла и, главное, что хотела сказать.
- И отказываешься отвечать?
- Да.
- Знаешь ты, чему подвергаешь себя?
- Да.
- Может быть, ты надеешься на свою молодость, на свою красоту?
- Я надеюсь только на бога!
- Гражданин Морис Лендэ, - сказал президент, - гражданин Гиацинт Лорен, вы свободны. Коммуна признает вашу невиновность и ваш патриотизм. Жандармы, отведите гражданку Элоизу в тюрьму.
При этих словах старуха Тизон как будто проснулась, испустила ужасающий крик и бросилась, чтобы еще раз обнять свою дочь, но жандармы не позволили ей этого.
- Я прощаю вас, матушка! - крикнула девушка, покуда тащили ее.
Старуха Тизон испустила дикий рев и упала замертво.
- Благородная девушка! - прошептал Моран в тягостном волнении.
XXV. Записка
После рассказанных нами происшествий к этой драме, начинавшей развиваться со всеми мрачными подробностями, присоединилась, в виде дополнения, последняя сцена.
Старуха Тизон, пораженная тем, что случилось, покинутая теми, которые окружали ее, потому что даже в невольном преступлении есть что-то ненавистное, а убить матери свою дочь, хотя бы в избытке патриотической ревности - преступление ужасное, - старуха Тизон несколько секунд была совершенно неподвижна, потом приподняла голову, осмотрелась и, видя, что никого нет около нее, закричала и кинулась к дверям.
У дверей еще стояли кучкой любопытные, раздраженные более других. Увидев Тизон, они тотчас же расступились и говорили друг другу, указывая на нее пальцем:
- Видишь эту женщину? Она донесла на свою дочь!
Тизон закричала в отчаянии и побежала по направлению к Тамплю.
Но не пробежала она и трети улицы Мишель-де-Конт, как какой-то мужчина, закрывший свое лицо плащом, загородил ей дорогу.
- Ну что, теперь ты довольна? - сказал он. - Убила свое дитя!
- Убила свое дитя! Убила свое дитя! - вскричала бедная мать. - Нет, нет! Этого не может быть!
- Однако оказалось возможным: твоя дочь арестована.
- А куда отвели ее?
- В Консьержери; оттуда отправят в революционный суд, а ты знаешь, куда ведет из него дорога.
- Посторонись, - говорила Тизон, - пропустите меня!
- Куда ты идешь?
- В Консьержери.
- Зачем?
- Взглянуть на нее еще раз.
- Тебя не впустят.
- Все равно, позволят лежать у дверей; я не отойду от порога, покуда не выведут ее, и увижу ее еще раз.
- А что, если бы кто-нибудь обещал возвратить тебе дочь?
- Что вы говорите?
- Я спрашиваю: предположим, что кто-нибудь обещал бы возвратить тебе дочь, сделала ли бы ты все, что он велит тебе сделать?
- Все для моей дочери, все для Элоизы! - кричала женщина, в отчаянии ломая себе руки. - Все, все, все!
- Послушай, - продолжал незнакомец, - тебя наказывает сам бог.
- За что же?
- За мучения, которые ты накликала на бедную мать, подобную тебе.
- О ком вы говорите? Что вы хотите сказать?
- Ты часто доводила свою узницу до отчаяния, сквозь которое проходишь теперь сама, за свои доносы и жестокости. Господь наказывает тебя смертью любимой дочери.
- Вы сказали, что есть человек, который может спасти ее?.. Где же он? Чего хочет? Чего требует?
- Человек этот хочет, чтобы ты перестала преследовать королеву, просила бы у нее прощения за все нанесенные тобой оскорбления и что если бы ты заметила, что этой женщине - она также страдающая мать, она также плачет в отчаянии, - если бы ты заметила, что этой женщине по какому-нибудь неисповедимому случаю представится возможность бежать, то ты содействовала бы этому побегу, сколько достанет у тебя средств, вместо того, чтобы ему препятствовать.
- Послушай, гражданин, - сказала Тизон, - не ты ли этот человек?
- Так что же?
- Обещаешь ты спасти мою дочь?
Незнакомец молчал.
- Обещаешь ли ты? Обяжешься ли, поклянешься ли мне? Отвечай.
- Послушай, все, что мужчина может сделать для спасения женщины, я сделаю для спасения твоего детища.
- Он не может спасти ее! - завопила Тизон. - Не может спасти! Значит, он лгал, когда обещал спасти ее!
- Сделай, что можешь, для королевы, я сделаю, что могу, для твоей дочери.