- Возьмите их все, сударыня, возьмите, - застенчиво произнесла Женевьева.
- Нет, - сказала королева с улыбкой, - этот букет, может быть, достался вам от любимой вами особы, и я не хочу вас лишать его.
Женевьева покраснела, и этот румянец заставил улыбнуться королеву.
- Ну, ну, гражданка Капет, - сказал Агрикола, - двигайся!
Королева поклонилась и продолжала путь свой, но прежде, нежели скрыться с глаз, она еще раз обернулась и произнесла:
- Какой чудный запах от этой гвоздики и какая миленькая женщина!
- Она не видала меня, - проговорил Моран, который почти на коленях стоял в углу коридора и в самом деле не был замечен королевой.
- Но вы ее хорошо видели, не правда ли, Моран, не так ли, Женевьева? - сказал Морис, вдвойне счастливый, что угодил друзьям своим и доставил ничтожное удовольствие несчастной заключенной.
- О, да, да, - сказала Женевьева, - я ее очень хорошо видела и если бы еще сто лет прожила, то так же видела бы ее, как теперь.
- А как вы ее находите?
- Прекрасной.
- А вы, Моран?
Моран всплеснул руками, ни слова не отвечая.
- Скажите, - тихо и с усмешкой сказал Морис, обращаясь к Женевьеве, - уж не в королеву ли влюблен Моран?
Женевьева вздрогнула, но тут же оправилась:
- Да, признаюсь, - отвечала она с улыбкой, - и в самом деле на то похоже.
- Что же вы мне ничего не говорите, Моран, как вы нашли королеву? - настоятельно повторил Морис.
- Я нашел ее весьма бледной.
Морис взял Женевьеву под руку и сошел с ней на двор. На темной лестнице показалось ему, будто Женевьева поцеловала у него руку.
- Это что значит, Женевьева? - спросил Морис.
- Это значит, Морис, что ради одного моего каприза вы рисковали вашей головой.
- О, вот уж преувеличение, Женевьева, - сказал Морис. - Вы знаете, не признательности жажду я от вас, а другого чувства.
Женевьева слегка пожала его руку.
Моран следовал за ними нетвердыми шагами.
Пришли во двор. Лорен осмотрел двух посетителей к выпустил их из Тампля.
Перед расставанием Женевьева взяла с Мориса слово прийти на другой день к обеду на старую улицу Сен-Жак.
XXII. Цензор Симон
Морис возвратился к своему посту. Сердце его было полно неизъяснимого блаженства. Он застал жену Тизона плачущей.
- Ты что еще, мать моя? - спросил он.
- То, что я взбешена! - сказала тюремщица.
- А за что?
- За то, что все несправедливо для бедных людей на этом свете!
- В чем, однако?..
- Вы богаты, вы, гражданин, приходите сюда на один только день; и вам дозволяется принимать хорошеньких женщин, которые подносят букеты цветов австриячке; а я безвыходно торчу в голубятнике, и мне запрещают видеть мою бедную Софью!
Морис взял ее руку и всунул в нее десятифранковую ассигнацию.
- На, возьми это, добрая Тизон, - сказал он ей, - возьми это и ободрись. Э, боже мой! Австриячка не вечно же будет жить!
- Ассигнация в десять франков, - сказала Тизон, - это похвально с вашей стороны; но я лучше бы взяла ту бумажку, которая служила для завивки волос моей бедной дочери.
Она только что сказала эти слова, как поднимавшийся по лестнице Симон услыхал их и увидел, что тюремщица совала в карман ассигнацию, которую дал ей Морис.
Расскажем, в каком расположении духа был Симон.
Симон пришел со двора, где встретил Лорена. Между этими двумя людьми была какая-то ненависть.
Эта ненависть не столько была возбуждена той сценой, которая уже известна нашим читателям, сколько различием состояний, этим вечным источником раздора, истолкование которого так просто.
Симон был безобразен, Лорен красив; Симон был неопрятен, Лорен надушен; Симон был неистовый республиканец, с варварскими чувствами; Лорен был пылкий патриот, который всем жертвовал для своей отчизны; если бы пришлось состязаться, Симон инстинктивно чувствовал, что кулак щеголя Лорена, как равно и Мориса, наказал бы его не хуже всякого поденщика.
Симон, увидев Лорена, вдруг остановился и побледнел.
- Стало быть, опять этот батальон в карауле? - пробормотал он.
- Ну, что же дальше? - спросил один из гренадеров, которому не понравилось это восклицание. - Мне кажется, что он стоит любого другого.
Симон вынул из кармана карманьолки карандаш и сделал вид, будто хочет писать на листе бумаги, столь же грязном, как его руки.
- Э, - сказал Лорен, - так ты и писать умеешь, Симон, с тех пор как сделался наставником Капета? Посмотрите-ка, дозволение общины. Ладно, я поставлю тебя на место муниципального секретаря, Симон.
Взрыв хохота раздался в рядах молодежи национальной гвардии, составленной из людей более или менее образованных, ошеломив жалкого башмачника.
- Ладно, - сказал он, стиснув зубы и бледнея от злости, - говорят, что ты впустил в башню посторонних людей, и это без дозволения общины. Ладно, я заставлю муниципального секретаря сделать допрос по форме.
- По крайней мере, тот умеет писать, - отвечал Лорен. - Это - Морис, ты знаешь, храбрый Симон, Морис. Морис - железная рука, слыхал ты о нем?
В эту самую минуту Моран и Женевьева выходили.
Увидя их, Симон бросился в башню именно в ту минуту, когда, как мы видели, Морис дал жене Тизона как бы в утешение десятифранковую ассигнацию.
Морис не обратил внимания на присутствие этого негодяя, которого избегал, однако, инстинктивно всякий раз, как ему случалось встретить его, сторонился его, словно это ядовитая или отвратительная гадина.
- А что, - сказал Симон, обращаясь к жене Тизона, утиравшей глаза передником, - видно, ты непременно хочешь погибнуть на эшафоте, гражданка?
- Я? - отвечала жена Тизона. - Это почему?
- Как! Ты берешь деньги с муниципалов, чтоб впускать к австриячке аристократов?..
- Я? - сказала жена Тизона. - Молчи ты, сумасшедший!..
- Это будет значиться в протоколе, - гордо произнес Симон.
- Полно врать, это приятели муниципала Мориса, одного из лучших патриотов, какие только есть.
- Злоумышленники, говорю тебе; впрочем, об этом будет знать Коммуна, и она рассудит.
- Ты так вот и донесешь на меня, полицейский шпион?
- Разумеется, разве только ты сама себя выдашь.
- Да что я стану доносить? Что мне выдать?
- Да то, что случилось.
- Да ничего не случилось. Где были аристократы?
- На лестнице.
- Когда вдова Капета поднималась на башню?
- Да.
- И они разговаривали?
- Сказали друг другу два слова.
- Два слова, видишь; притом здесь пахнет аристократией.
- То есть здесь пахнет гвоздикой.
- Гвоздикой! Почему гвоздикой?
- Потому что на гражданке был букет, который пахнул этим запахом.
- На какой гражданке?
- На той, которая смотрела, как проходила королева.
- Видишь, ты говоришь - королева! Жена Тизона! Сообщество с аристократами губит тебя!.. На что это я наступил тут? - продолжал Симон, нагибаясь.
- На что, - сказала Тизон, - да на цветок, на гвоздику, вероятно, выпавшую из букета гражданки Диксмер, когда Мария-Антуанетта взяла одну из ее букета.
- Вдова Капета взяла себе цветок из букета гражданки? - сказал Симон.
- Да, и я сам его дал ей, слышишь ли ты? - грозным голосом произнес Морис, уже некоторое время слушавший этот разговор, который вывел его из терпения.
- Хорошо, хорошо! Видим, что видим, и знаем, что говорим, - проговорил Симон, все еще державший измятую гвоздику под пятой.
- А я, - подхватил Морис, - я знаю только одно и выскажу тебе это - что тебе нечего делать в башне и что твое место там, при Капете, которого, однако, не удастся тебе поколотить сегодня, потому что я здесь и тебе запрещаю.
- А, ты мне еще грозишь и называешь палачом? - вскрикнул Симон, раздавив цветок между пальцами. - А посмотрим, позволено ли аристократам… Ого!.. Это что такое?
- Что еще? - спросил Морис.
- Что я нащупал в гвоздике… Эге-ге!..
И Симон вынул перед изумленным взором Мориса из стебля цветка клочок бумажки, с необыкновенным тщанием свернутый и мастерски вложенный в середину пышного цветка.
- О, - вскрикнул Морис, в свою очередь, - это что такое, Боже мой?
- Мы это узнаем, мы это узнаем! - сказал Симон, приближаясь к окошечку. - А приятель твой Лорен говорит, что я читать не умею! Вот ты и посмотришь!
Лорен оклеветал Симона. Он умел читать печатное и даже писаное, когда оно было очень крупно и ясно. Но записка была написана таким мелким почерком, что Симон принужден был прибегнуть к очкам. По этому случаю он положил записку на окно и начат шарить у себя в карманах. Но когда он этим занимался, гражданин Агрикола отворил дверь передней, которая как раз была напротив окна, и сквозняком унесло, как пух, легонькую бумажку, так что, когда Симон после минутного поиска отыскал свои очки и надвинул их себе на нос, он тщетно искал бумажку - она исчезла.
Симон заревел.
- Была бумажка, была! - вскрикнул он. - Ну, теперь берегись, гражданин муниципал, она непременно должна отыскаться!
И он спустился по лестнице, оставив Мориса в недоумении.
Десять минут спустя три члена общины входили в башню. Королева находилась еще на террасе, и отдано было приказание оставить ее в полном неведении того, что происходило. Члены Коммуны велели вести себя к ней.
Первый предмет, поразивший их взор, была красная гвоздика, которую она держала еще в руках. Они взглянули друг на друга с недоумением и приблизились к ней.
- Дайте нам этот цветок, - сказал президент депутации.